По поводу одного события вселенского масштаба... Кирилл и Франциск встречаются на некоей совершенно нейтральной территории. Нет, не на Луне. А на Кубе. На нашей планете то есть. И символическое значение этой встречи двух людей, двух рабов Божьих сложно переоценить. Что такое Куба? Куба — это территория общих интересов. Куба — это католическая страна, с одной стороны, но это советская страна — с другой. И нашим, и вашим (в хорошем смысле). Здорово придумали. Все гадают, изменится ли что-то или не изменится. Соединимся мы или не соединимся наконец в едином (христианском) порыве? Забудем ли то, что нас разделяет? Сосредоточимся ли на том, что объединяет нас?
Я, собственно, собираюсь писать именно о наших ожиданиях, о чем эти ожидания свидетельствуют и о чем мы будем горевать, когда они не оправдаются.
Даже мне ясно, что догматических изменений и соединений встреча не обещает. Для такого все-таки существуют Вселенские соборы. Для христиан есть, безусловно, практическая часть. Сейчас церковное общение католиков и православных сильно ограничено. Они не могут вместе молиться, не могут вместе прочесть Символ веры, не могут вместе причащаться, даже крещение церкви не очень-то взаимно признают, иногда предлагают перекрещиваться.
А перед таинством венчания (в случае межконфессионального брака) моему другу-католику предложили поставить подпись под догматом о непогрешимости папы (не только в РПЦ такие жестоковыйные и упертые, а и в католичестве тоже). То ли дело во времена СССР!
Ирония в том, что во времена СССР было возможно самое широкое общение христиан разных конфессий. Все это допускалось католическими и православными иерархами.
Давление существовало со стороны государства, но не со стороны церквей. Это было плохое, но хорошее время для верующих, как в общем-то и все в СССР... Так же как это было плохое, но хорошее время для творческих людей.
Лучше всего это положение дел отражено в формуле «как хорошо мы плохо жили».
Церковь — для старушек (доживающих свой век). Таков был главный советский догмат. Старушек советская власть жалела. Зато над не-старушками она простирала мощную идеологическую длань. Проповедь среди молодежи приравнивалась к антисоветской агитации.
Зато можно было вместе причащаться, зато православные ездили в Литву и там имели ничем не ограниченное молитвенное и литургическое общение. Зато к нам приезжали католики. Догматические разногласия никому не мешали, нигде не жали.
С 90-х годов на все это введен запрет. Государство перестало давить сверху, и сразу появилась опасность прозелитизма, захвата чужих территорий и чужих душ. С тех пор церкви находятся в состоянии конфронтации. Советский Союз рухнул. И стороны ощерились в противостоянии.
Теперь, стало быть, это наконец будет восстановлено, примирено, объединено и слито во взаимном экстазе христианской любви.
Вспоминается шаловливый интернет-проект Unhate, в котором зафотожаблены политики и известные политические противники соединены в поцелуях.
Однако знакомые мне православные и католики никаких изменений не ждут, и практических изменений в том числе, и они им, по их словам, не особенно нужны.
А чего же ждут, если не богословских и даже не практических церковных изменений? Тогда каких? Что означает это «неужели, неужели, наконец»?
Все ожидания можно (довольно, впрочем, грубо) сформулировать так: давайте же будем жить дружно, давайте все сольемся в любви, давайте все объединимся! Забудьте разногласия! Бог един! Вера одна! Что у вас вечно за разборки такие пустяковые!
Этот кот-леопольдовский призыв мне приходилось слышать не раз по самым разным поводам. И все время меня в нем что-то смущало. Самый невинный и чистый (не подкопаешься) посыл озадачивал. Странно, но соединяться, дружить, вместе работать, вместе хохотать, вместе хоронить нынешний режим, вместе пить водку всегда просили люди, далекие от сути дела.
Чем дальше от эпицентра разногласий находился человек, чем менее это его затрагивало лично и больно, тем громче звучало: «Да какая разница!»
Действительно, какая разница, филиокве или не филиокве (суть богословских разногласий православных и католиков), от Отца исходит Святой Дух или «от Отца и Сына»! Или какая разница, двуперстие или трехперстие? Относительно старообрядцев мы тоже разводим руками: ну почему теперь-то вы не можете объединиться с православными? И филиокве, и двуперстия воспринимаем как дремучесть и пережитки, а готовность идти за это на смерть воспринимаем... да никак не воспринимаем, ненормальные поступки выдвинуты за границы рациональности, а все, что объявлено ненормальным, не подлежит осмыслению.
«Какая разница, где вам молиться: на храмовой горе или не на храмовой горе, в Иерусалиме или не в Иерусалиме?!» — обращаем мы свой миротворческий призыв к евреям, когда мирим их с палестинцами. Бог же един!
И вообще, «в любой войне виноваты обе стороны!»
Что-то гнилое всегда было в этой формуле, как будто разумной и справедливой. Что-то фальшивое есть во всяком прекраснодушном объединении сил и в других сладких общественных блюдах...
Что-то изначально фальшивое есть в благодушии, и неслучайно оно так созвучно другому слову — «равнодушие».
В ярости побольше правды будет. Как в словах Иова ее больше, чем в словах его разумных друзей. В отстаивании истины как-то больше жизни, чем в теплохладном, равнодушном: «Ну что вы никак не забудете разногласия? Ну что вы никак не объединитесь!»
Подозрительными мне также всегда казались раздражение и прямая злость миротворцев, когда их «принуждение к миру» срывалось. Кот Леопольд регулярно, как только его громкое «давайте жить дружно» затихало над залом, впадал в бешенство и обзывал мышей тварями. Раздражение, так заметно отличающееся от любви, ради которой, казалось бы, это все, было очень показательным. Так и хотелось сказать: шли бы вы со своими объединениями туда, где уже пролетарии всех стран находятся.
Но все-таки лучше и умнее всех этот экуменический порыв души сформулировал талантливый писатель Милорад Павич, когда сказал, что
«вилка двузуба в мясе, но однозуба в держащей ее руке».
Никогда я не слышала, чтобы так хорошо была сформулирована суть земных разногласий и единства в мире горнем.
Но фраза-то двоякая, о двух концах фраза, как и сама вилка. И неслучайно Павич выбрал для своей аналогии этот странный объект. Вилка-то, как оказалось, не кухонный, а богословский предмет.
Неспроста двузуба она в мясе. Зачем-то же она двузуба. Зачем-то же люди, которым не все равно, не хотят объединяться, что-то они все-таки имеют в виду.
«Котенок, вырастая, должен становиться кошкой, а не собакой» — неожиданно находим у английского богослова. Он имеет в виду, что религии нельзя смешивать. Религия хранит свою истину в чистоте, а всякое смешение чистоту размывает.
Каждой твари должно быть по паре, а не одна пара на всех. Мир кричит о своей разности и наружу ее выносит, чтобы не ошиблись мы ни в расе, ни в поле. Зачем мы разные по расе? Зачем разные по полу? Зачем одинаковы в своем человеческом достоинстве?
Позвольте людям, полам, странам, конфессиям, партиям быть разными — не валите их в одну неразличимую объединительную кучу (призыв).
Между прочим, православный филолог, философ, культуролог и библеист Сергей Аверинцев говорил об этом в философском смысле (а не как я, эмпирически и эмоционально), он считал, что истина дана в многообразии отдельных конфессий. Часть истины есть у каждой из сторон. (Хотя они и претендуют на полноту истины.)
Бог един, да мы-то разные. Два разных зубца у нашей вилки. Но любовь как раз и предполагает разность, а не одинаковость до неразличения. По тому узнаете, что вы мои ученики, если будете иметь любовь друг к другу. Как говорил тот, в кого вы по-разному веруете.