Жила-была мертвая девочка… Нет, не так. Не так оно все начиналось. Жила-была одна девочка, звали ее Джахи, она была еще совсем девочка, ей было 13, она пошла к врачу удалять аденоиды. Уже почти на операционном столе она спросила доктора, сколько раз он делал подобную операцию. Смелая девочка, я такое боюсь спрашивать, как порежут – так порежут. Мы, советские дети, боимся сразу всех, от кого что-то зависит. То ли дело американские смелые дети. Мама всегда учила Джахи: твое тело – твое дело, дескать, ты имеешь право спросить у врача что угодно. Тем более что это была афроамериканская девочка. Эти уж совсем смелые, их смелость закаляется годами черно-белого противостояния.
– Сколько раз вы делали подобную операцию? – спросила девочка.
– Сотни раз, – ничуть не обидевшись на девочку, ответил доктор. Американские доктора привыкли к тому, что их все контролируют, им все не доверяют, все недолюбливают. – А ты хорошо спала прошлой ночью?
– Отлично спала, — сказала смелая афроамериканская девочка. Вообще-то она уже много месяцев спала плохо, храпела как конь, задыхалась как старик, вставала невыспавшаяся, в школе ее дразнили. Она даже не могла ходить на пижамные вечеринки. Уж лучше бы она продолжала храпеть…
Но врачи и родители решили иначе: резать аденоиды.
Когда Джахи проснулась после операции, ей дали виноградного мороженого, так положено. А через час у Джахи пошла горлом кровь. Так уже не было положено. Это уже было из ряда вон. Однако сестры не обратили на это особого внимания. Кровь текла и текла. Текла и текла, пока у девочки не остановилось сердце. Потом оказалось, что сонная артерия проходила патологически близко к гортани, да мало ли причин у врачебных косяков. А мама Джахи потом говорила, что будь ее девочка белой, то медперсонал не был бы таким невнимательным, да мало ли чего говорят потерпевшие. Так или иначе, а только спустя день у Джахи остановилось сердце, а через два дня девочка умерла.
Но что значит умерла? Для кого умерла, а для кого и наоборот, только тут и началась самая движуха. Как в стихотворении Шарля Бодлера.
Итак, что значит умерла?
Ну казалось бы, что за дурацкий вопрос. Умер-шмумер. Врачи диагностировали смерть. Врач сказал: в морг – значит, в морг!
Зрачки Джахи не реагировали на свет. У Джахи пропали все рефлексы. Доктора диагностировали полную смерть мозга. По американскому «Единому закону определения смерти» в версии 1981 года, тот, чей мозг умер, есмь умерший. Так и записано: «Необратимое прекращение всех функций всего головного мозга означает смерть». Что с Джахи и случилось.
Тут из чьего-то рукава, уж сложно сказать из чьего именно, выпал и шлепнулся на стол расистский козырь. Ах вот вы как, отключаете черных от жизни, фашисты! И девочку не посмели отключать от аппаратов жизнеобеспечения. Родственники категорически отвергли судебно-медицинское заключение о смерти. Они спали в палате Джахи, забаррикадировав подходы к постели. Один из родных, бывший баскетболист, автор крутого блога в соцсетях, развернул целую кампанию: «Они хотят видеть черных мертвыми, они не хотят видеть черных живыми». Так врачебная ошибка обернулась первой пробой пера BLM.
Между тем мертвая девочка росла, родственники исправно делали ей новый маникюр, регулярно фоткались, наконец, у нее наступили месячные. Так пять лет ни жива ни мертва, ни девочка, ни женщина, полутруп, полузомби, она болталась между тем и этим светом, и добрые родные позаботились о том, чтоб этот морок продолжался долго.
Они считали «жизнь Джахи» жизнеобеспечением, врачи – лечением умершего. Но кто сказал, что врачи всегда правы?
Тут и оказалось, что в штате Нью-Джерси (по религиозным причинам) можно отказаться от смерти мозга как от критерия (благодаря хасидам в этом штате в качестве критерия жизни и смерти признано дыхание), и родители Джахи рванули с телом туда, вернули отобранный было уже СНИЛС (идентификационный номер типа). Через пять лет все-таки кейс был закрыт, тело признано трупом, и всё.
Нет, не всё. Кроме очевидной трагической и такой же очевидной карнавальной части этой истории есть и биоэтическая, философская и юридическая. Случай Джахи стал поводом для многочисленных дебатов юристов, медиков, антропологов о том, что такое смерть. И выяснилось, что в этом вопросе нет ну ни малейшего единства.
Это все очень интересно, так как вообще-то – и ровно это мы сейчас наблюдаем – в США основные дебаты идут про аборты, про начало жизни. То есть не кого отключать от аппаратов, а кого выкидывать из утробы. Проблемы начала жизни американскую мысль тревожат больше. Вопрос о том, где начинается жизнь и сознание, в Америке до сих пор не решен.
Хотя пару раз бывали и неожиданные альянсы. Был случай смерти мозга беременной женщины (тоже с долгими мытарствами и вмешательством лично президента Буша). Ее тело стало некой важной метафорой борцов против абортов.
Жизнь и смерть – не более чем социальный конструкт: мы так договорились, да и договорились-то совсем недавно. Официальное определение смерти существует не более 50 лет.
Бывают состояния, когда границы жизни и смерти размываются. Больше всего дебатов о смерти мозга было в Японии. Когда смерть мозга легла в основу определения смерти, тогда-то и стала всерьез развиваться трансплантация органов. Вот лежит человек, даже дышит, не сам, но дышит, выглядит как живой, а юридически он мертв – значит, можно изъять органы. Японцев это не устраивало. Это нарушало их представление о целостности тела. Если ты живешь с частями тела другого (причем анонимного) человека (даже лицом), это влияет на твоей аватар, твою личность.
Сегодня постоянно происходят события, которые расширяют границы понимания, что есть жизнь и смерть. То трансгуманисты заявляют о пересадке головы. То киборгизация становится все более реальной. То биологи обнаружат, что жизнь эмбриона стартует на 14-й день, а до этого организм… молодеет. Границы жизни и смерти раздвигаются на наших глазах, то, что казалось ранее понятным, стало совсем неясным. И в этом плане у закона, запрещающего аборты, каким бы абсурдным он ни казался, – теперь большие перспективы.
Автор выражает личное мнение, которое может не совпадать с позицией редакции.