Проезжала сегодня мимо того места, где родилась и выросла. А нет его, этого места. Реновация… То есть как бы координаты есть, широта, долгота, то-се, географически есть, шагнуть можно, но ностальгически шагнуть некуда. Нет ни дома, ни двора, не над чем пролить слезу, нет тех берез, вокруг которых мы от сексуального маньяка бегали, нет той песочницы, в которой мы играли в мушкетеров его величества Людовика XIV.
Это как сокровище мадам Петуховой, тещи Воробьянинова, которое в финале романа превратилось в советский клуб культуры исполинских размеров: оно же не исчезло, оно же осталось, его даже можно было потрогать, но Ипполиту Матвеевичу уже нельзя было его унести с собой.
Это один из самых сильно перестроенных московских районов. На том месте, где прошло мое детство, теперь даже не новый дом, а – видимо, это моя детская фантазия увеличивает все в размерах – домовое чудище сказочных величин.
Я лишена ностальгических сентиментальных чувств, но, получается, что мироздание сообщило мне дословно следующее: тебя здесь не было, твоего детства не было.
Но даже это еще можно было бы понять, но тут…
Полезла смотреть свою старую статью. Надо было одну мыслишку освежить. Обнаружила, что статьи нет. Ну, понятно – новый дизайн, смена руководства, смена концепции, мало ли что… Но ее совсем нет. Стерто. Кэнслд.
Нет, позвольте, а как же: «Здесь была Юля» перочинным ножичком на лавочке?!
Тут, на виртуальной лавочке, был же мой след… зачем же тогда вот это вот все, посты, колонки, селфи, разве оно так же эфемерно? Как провинциальный театр прошлого века, один-единственный раз давший спектакль, тут же снятый с репертуара…
Факт исчезновения колонки призван информировать меня о том, что события мысли никогда не случилось.
Напрасно мы понадеялись на виртуальное пространство, которое сохранит все…
Какая самая трагическая картина, которую можно себе вообразить? Валяющиеся на помойке семейные фотографии. Эти люди умерли. Лица их никому уже не дороги. Разводы, пятна на лицах. Дождь.
Писать на лавочке «Киса и Ося тут были» – это не варварство, нет. Это глубокая экзистенциальная озабоченность. И варвар, и интеллектуал хотят оставить след. Заселфиться, написать трактат, получить нобелевку, загадить лес, выцарапать на лавочке свое имя, сфоткаться со знаменитостью, пройти со слезами мимо родного дома, сказать что-то глубокомысленное, погладив по мягким волосам веселого внука. Запечатлеться. О сколько их упало в эту бездну…
Раньше застрять в вечности имел право только человек масштаба Шекспира. А теперь – каждый. Раньше и Шекспир сомневался, на трагедии свои не рассчитывал, и Гамлет, думал, провалится сквозь вечности сито, а вот сонеты, возможно, сонеты… и дети, дети, конечно…
И вот когда жизнь перетекла в виртуальную сферу, показалось, что вопрос решен… Все поняли, что именно здесь нам необходимо наследить.
И ошиблись. Из виртуальной сферы мы исчезаем ровно также, как и из офлайна. Реновация стирает наши дома, редизайн сайта стирает нашу виртуальную идентичность.
«Я вообще могу застрелиться, и этого мира не будет», – сказал один парадоксалист во второй половине XIX века. Сегодня звучит актуально. Как будто это Марк Цукерберг решил закрыть ФБ… А и правда, закроют, например, ФБ… и всех этих ваших селфи, лайков, постов, перепостов, всего, на чем держится ваше бессмертие 2.0., не будет…
Детская обида на стираемость наших следов очень заметна последнее время. Мы как малые дети, у которых отняли игрушку. Мы же уже исходили из того, что все сохраняется.
Дети до 3 лет еще не умеют выделять себя из окружающего мира и, если отнять игрушку, горько плачут – им кажется, что их стало меньше. Мы расхныкались, когда уничтожили дом, в котором прошло детство, – нас стало меньше. Мы почему-то решили, что хоть в виртуале мы задержимся надолго. Но в один прекрасный день мы не нашли ни своих селфи, где мы молоды, ни своих текстов. Мы расплакались, когда горел Нотр-Дам, так как выдумали, что мы часть европейской культуры, которая не должна исчезнуть. Сгорел Нотр-Дам – нас стало меньше.
Эрдоган отнял у нас храм Святой Софии, превратив музей в мечеть, занавесил, стер все следы христианской Византии – нас стало меньше. Нет больше фресок, нет шестикрылых серафимов, грозно глядящих в души молящихся, только огромные десятиметровые круглые медальоны с куфическими арабскими каллиграфиями уставились слепыми глазницами. Как же можно было не сохранить музей, как же, как же, ах Аполлон, ах Аполлон, ах селедку вы селедку!..
Мы требуем, чтобы все оставалось.
«Талибан» (организация запрещена в России)* и ИГ (организация запрещена в России)* варварски разрушают памятники культуры, как же можно, как, как?!
А вот можно, ну, расстелил я у него на плече селедку, он тыщу лет стоял без селедки, теперь пущай с селедкой…
Традиционные общества не так, как мы, относятся к памятникам культуры. Только те «памятники» оберегаются, которые находятся в рамках той же традиции, о ее торжестве свидетельствуют. Остальное подлежит уничтожению. «Талибан» и другие тоталитарные движения, уничтожая «другое», полагают, что именно таким образом они сохраняют себя.
Справедливости ради надо сказать, что относительно недавно роли были распределены совершенно иначе.
Так, как сейчас «Талибан», в Средние века вела себя Европа: то, что не было частью христианской культуры, – уничтожалось. Чтобы оградить себя от ереси, христианство запрещало простонародью читать и писать. Для изучения предлагалась только Библия, только на одном языке и только в пересказе. Трактовать ее было положено только избранным.
Греки и римляне вроде чертова язычника Аристотеля дошли до нас именно через арабский мир, который находился тогда на подъеме: для него это была эпоха расширения, не только территориального, но и интеллектуального кругозора. Мусульманин был обязан изучать Коран, уметь читать и писать, а что читать? Они переводили на арабский римлян, греков, евреев, древних египтян.
Кончилось Средневековье. Наступил Ренессанс. Вдруг для Европы оказалась значимой и другая культура, кроме собственной, и тогда европейцы перевели греков и римлян уже с арабского – на латынь. Арабские цифры – примета той культурной конвертации. Когда переводили труды Евклида, арабские цифры оставили как есть. Вот такой – в основном всем известный – сказ.
Дрожать и чахнуть над памятниками культуры, любой культуры, другой культуры, уважать другое, Запад стал совсем недавно и совсем коротко. В XX веке. Когда мы успели привыкнуть? Это многоголосие длилось, может, век, не дольше.
Сегодня концепция мультикультурализма благополучно провалилась в ад. И коллективный либеральный Запад (запрещенная в России организация) рухнул в то, что называется cancel culture, как будто не совсем то, а на самом деле то – это она, любимая, знакомая культура стирания всего, что не есть ты. С уничтожением памятников и запретом книг кого-то, недостаточно прогрессивного. Когда если ты вякнул не в унисон – сразу стираешься из дискурса без следа и в диалоге тебе участвовать не положено. Такое поведение – признак дряхлости цивилизации. И по европейским дряхлым венам уже не течет кровь, и в арабском мире признаки декаданса. И вот уже современные феминистки обнялись с «Талибаном» в крепком объятье. Такой парадокс. Как в жуткой японской притче, когда жертва и убийца после смерти слились в одну душу.
*«Талибан» и ИГ – запрещенные в России террористические организации.