Они любили приходить ночью. Ночью жертва беспомощнее. Делалось это по двум причинам. Первая — сломить волю, личность. Вторая (не поверите) — они действительно боялись заговора, сопротивления, восстания врагов народа. Сама бы не придумала. Это — у Н.Я. Мандельштам.
Для поддержания духа НКВД муссировались романтические легенды об опасностях арестов.
Жена одного чекиста пересказывала вранье, будто Бабель, отстреливаясь, опасно ранил одного из «наших». В общем, они любили приходить ночью. И вот жертва в ночной сорочке, с голыми ногами, дрожащая от холода и плохо соображающая, уже подавлена. Это уже первый небольшой взнос в разрушение личности.
Так же вот обычный крестьянин Карагодин, не очень молодой, обремененный немалой семьей, был арестован ночью. 1 декабря 1937 года. Сотрудниками томского НКВД.
Типичный крестьянин. «Пинжак», сапоги, картуз, глаза глубоко посаженные, цепкие, борода клочковатая. Такой он на фото.
Всё как обычно. Пытали ли и как именно пытали, доподлинно не известно. Зато известно, какие пытки применяли в томском НКВД: любили прищемлять пальцы дверьми, ставить на «выстойку» (лицом к стене несколько суток), бить предпочитали почему-то толстыми книгами по голове.
Карагодин был осужден как организатор шпионской диверсионной группы и резидент японской разведки, приговорен к вышке — высшей мере «социальной защиты» расстрелу. Приговор приведен в исполнение 21 января 1938 года. Недолго, значит, мучился. Двух месяцев не промучился. Всё.
Нет, не всё. В 2016 году правнук расстрелянного сделал всё не как обычно.
Денис Карагодин установил имена всех, кто повинен в убийстве прадеда, начиная от прямых исполнителей казни до водителей черных воронков и машинисток, печатавших приговор, и всё выше и выше и выше.
До тех, кто визировал приговор, кто выносил приговор, и вплоть до Самого. Пишут, что про машинисток — это уже перебор. А я скажу, что не перебор, что в самый раз. Машинистки же не на фабрике сливочных ирисок работали? Где они приказы-то НКВД строчили? Такие же энкавэдэшницы. Не мороженщицы.
Правнук нашел все документы, свидетельствующие о том, как работала машина репрессий. И так ответил на вопрос, который задал когда-то Довлатов: «Мы без конца ругаем товарища Сталина, и, разумеется, за дело. И все же я хочу спросить: кто написал четыре миллиона доносов?» Отвечаем. Вот они и написали. И расписались. Знаем теперь имена и фамилии. Правда, по одному-единственному делу. Кто написал донос, кто дал доносу ход, кто был понятым, всё, всё...
Что со всем этим собирается делать Денис Карагодин? В какой плоскости будет совершено его мщение? Убийцы-то умерли. Нет, не столоверчением он собрался заниматься. Не мистической будет его сатисфакция. Он собирается открыть на всех уголовные дела и осудить всех-всех, тех, кто стрелял, жал на спусковой крючок, отправлял в лучший мир его прадеда, тех, кто вел дело, тех, кто сфабриковал дело, тех, кто выносил приговор, тех, кто визировал приговор — в доме, который построил Сталин. То есть и на Сталина он собирается завести дело? Немыслимо?
Судя по тому, как последовательно, настойчиво, упрямо Карагодин вел себя до сих пор, может быть, и засудит Рябого...
Дальше происходит вот что. Блог Карагодина читают очень многие. Наконец его читают внуки «палачей» (это слово употребляет Карагодин). И пишут ему...
А говорят, будто мы ничего про времена советских репрессий знать не хотим, что у нас историческая амнезия, что мы любим Ивана Грозного и Александра Невского, на этом месте наша национальная память моргает — и сразу Путин. Память как-то удерживает еще блокаду Ленинграда и Победу 9 мая. Ну, про Сталина, конечно, само собой, знаем как принявшего страну с сохой, а сдавшего с ядерной бомбой, но какой ценой — опять уже не помним.
Злые иностранцы говорят про нас: у русских пунктирное сознание.
И вот вопреки всему этому, что про нас говорят и с чем мы согласны, вдруг оказывается, что люди очень сильно хотят разобраться со своей историей и произнести вслух все, что было. История Карагодина на наших глазах становится резонансной.
Правнучка одного из энкавэдэшников, казнивших Карагодина, пишет его правнуку письмо. Сама она признается, что «чувства, которые испытываю, не передать словами...», потому я пересказывать ее слов / чувств не стану — это можно прочесть на сайте Карагодина. Но тем не менее она просит прощения у правнука жертвы. Это первое, что существенно. Прикладывает к письму документы и фотографию предка-чекиста со словами: «Вы будете тратить время, искать». Это второй важный момент, то есть потомок «палача» помогает потомку «жертвы» в сборе информации, помогает вытащить всё, что возможно, на свет божий из мрака пыточного. Вернуть имя тому, что было. И третье важное, в семье этой женщины по имени Юлия (она разрешила назвать себя) были также и жертвы сталинских репрессий («Вот так сейчас и выяснилось, что в одной семье и жертвы, и палачи»).
«Не может внучка испытывать чувство вины и не должна. В третьем и четвертом поколении странно испытывать вину за преступления предков. Все границы уже стерлись», — пишут в комментариях. Вам виднее, конечно, что человек должен чувствовать. Пишите. Интернет даже терпеливее бумаги.
Есть психологические методы, которые позволяют точно утверждать, что потомки помнят травмы предков на очень много поколений.
Если предки сильно страдали во время войны, их потомки (даже не зная об этом) почему-то не позволяют себе быть счастливыми, богатыми, здоровыми. В людях живет «вина выжившего». То же и с потомками «палачей».
Однажды на терапию по методу «семейной расстановки» пришел пациент и во время терапии стал вдруг агрессивен. Закончилось тем, что этой тишайший в рутинной своей жизни человек вдруг объявил, что боится кого-то убить. Оказалось, что в 1942-м его прабабка заявила на своего мужа как на гомосексуалиста, после чего тот был арестован, отправлен в концлагерь и там погиб. Ни об одном из этих обстоятельств правнук не знал. Это насчет того, можно ли что-то чувствовать в третьем поколении...
Да, поиск убийц — если ты не профессиональный сыщик и не профессиональный господь бог — дело двусмысленное. И опасное. И совсем не потому, что ноги переломают...
...Когда-то давно я смотрела ретроспективу спектаклей театров Но и кабуки. Поза — пауза — речитатив — песнопения — крик — пауза — ор — поза — речитатив. Зрелище невыносимое. В той ретроспективе была одна особенно примечательная пьеса. И в ней — один совсем необычный для европейского сознания персонаж. Главный герой был не человек. Главный герой был душа человека. Умершего. А еще точнее, главный герой был душа двух умерших людей. А еще точнее, то была слитая воедино душа... палача и его жертвы.
Вот же она, разница между европейской культурой и японской! Подумала я. У нас — сверху рай, снизу ад. Души грешников внизу. Души праведников в раю. Кающиеся ожидают в чистилище. Все по полочкам. А у них — душа праведника и грешника слита в одну единую!
Много я слышала про тюрьмы. Про Гуантанамо. Про тюрьму замка Иф. И что душа заключена в теле, как в тюрьме. Но о такой страшной тюрьме, вечной и единой с твоим же убийцей, не слышала. Невозможно, думала я. Пока не прочла рассказы потомков жертв и потомков палачей. И поняла, что иначе не бывает.
Машинистки — вот те, которые не с конфетной фабрики, а из НКВД, которые просто перепечатывали, они кто? Точно ли они палачи? Или сколь палачи — столь же и жертвы системы?
А жертвы — точно ли всегда только жертвы?
Жертва же — не герой. Перед тем как жертву расстрелять, ее полностью расчеловечивали, лишали личности. На тот свет система отправляла уже людей, оклеветавших своих друзей и своих коллег (вынужденно).
Кроме того, чуть не половина жертв сталинских репрессий — бывшие энкавэдэшники. Революция, как бог Сатурн, первым делом пожирала собственных чекистов.
А стокгольмский синдром? Которым болела вся страна... Который чуть не всю страну переводил в разряд соучастников, симпатизирующих палачам.
Насилие — палка с двумя концами, и оба ужасны: оно всегда сопровождается очернением жертвы и оправданием насильника.
Насильник вообще-то не виноват: «Ему приказали», «Он лишь винтик», «В глубине души ему все это противно». Жертва сама виновата: «Она такое говорила!», «Он так распускал язык!», «Она всегда носила слишком короткие юбки!». Человек идентифицирует себя с сильной стороной, от которой исходит угроза, и пинает слабую сторону, которой угрожают. Через такую бессознательную стратегию человек надеется спасти себя. Кто тут был жертвой? Кто палачом?
А их потомки, они кто? Они — слитая воедино душа из театра Но.
... Жертвам всегда затыкали рот. Нельзя было говорить о блокаде Ленинграда. Нельзя было говорить о холокосте. Запрещено было говорить о Катыни. Сталин запрещал празднование Дня Победы. Целые поколения прожили с заткнутыми ртами.
Единственное, что мы можем, — раскрыть рот, раззявить рот, назвать жертв по имени. В этом — большая сила. Может быть, и целительная.