Конец августа 1998 года, Мюнхен, офис транснациональной высоко-технологической корпорации. Менеджер российского представительства и немецкий финансовый директор на смеси английского и немецкого неспешно ведут бизнес-разговор. Менеджер гордится словами директора, точнее директрисы — эффектной дочери немки и иранца, о том, что он хороший менеджер и не похож на русского, еще более гордится своей англо-немецкой болтливостью и совсем особенно гордится ярким галстуком, купленным недавно в Венеции.
Поставки продукции корпорации на российский рынок остановлены, поскольку из-за дефолта фактически отсутствует понятие курса рубля. Но менеджер и директриса обсуждают будущее России.
Менеджер, ощущая себя своим в логове капитализма, радуется разрастающемуся кризису у него на родине и заявляет, что дефолт будет полезен российской уродской экономике. Директриса делает круглые глаза и восклицает: «А как же бабушки? Русские бабушки станут совсем нищими!» Менеджер пожимает плечами и говорит, что бабушки в известном смысле сами виноваты — если бы они не голосовали за коммунистов, то Его Величество Настоящий Капитализм наступил бы быстрее. Директриса с ужасом смотрит на менеджера.
Как же теперь мне стыдно за те слова — а это был я, тогда еще не знавший, что через два месяца стану безработным, но получу от транснациональной корпорации весомое выходное пособие. Буржуи-капиталисты-мироеды соблюдали фактически социалистическое трудовое законодательство, работали «в белую», платили все налоги, кормили персонал обедами, оплачивали медицинское обслуживание в президентской клинике.
Я тогда, сам того не понимая, существовал в настоящем социализме с капиталистическим лицом — многие мои тогдашние знакомые после дефолта были уволены без выходных пособий из российских компаний, работавших «в черную» и не плативших налогов. Дефолт показал, что мы строили капитализм, которого не было в тот момент в развитых странах.
В том разговоре с финансовой директрисой-капиталисткой, так неожиданно для меня пожалевшей русских старушек, формально я оказался прав — дефолт оздоровил нашу экономику, и она затем стала расти. Но все равно мне сейчас стыдно за тот мой социал-дарвинизм, за то что я участвовал в построении того капитализма, ну и, конечно, за тот ужасный галстук. Да, у меня, у многих нас были иллюзии — оправдывает ли это нас?
Мы же все тогда были оголтелыми рыночниками — позднесоветским людям о капитализме рассказали Маркс и Диккенс: человек человеку волк, слабый должен умереть, главное это прибыль. Конечно, Маркс и Диккенс рассказали и о том, как все должно быть в идеале, но мы в 1990-е годы эти идеалы оставили на потом. И лишь благодаря дефолту мы как общество поняли, ощутили на своей шкуре, что о будущем нужно думать не потом, а сейчас. Это идеальное «потом» — лишь опасная иллюзия. И сейчас стоит сказать спасибо тому дефолту, но, конечно, не тем, кто его устроил — мы избавились от многих иллюзий, как благостных, так и кошмарных.
Оказалось, что мало просто объявить капитализм. Это была иллюзия — «невидимая рука рынка» сама ничего не сделает.
Оказалось, что нельзя в рыночной экономике загонять рубль в так называемый «валютный коридор» ради политических целей. Хотя тот искусственный курс рубля определялся скорее не политикой, а постсоветским тщеславием от того, что ты стал как-бы европейцем — Борис Ельцин с такой детской гордостью говорил, что додефолтный рубль был примерно равен тогдашнему французскому франку. Это была иллюзия — рубль никак не был похож на франк.
Оказалось, что нельзя выпускать государственные ценные бумаги с безумной доходностью (государственные краткосрочные облигации, ГКО), фактически создавая финансовую пирамиду — казалось, что российская экономика слишком большая, чтобы упасть подобно экономикам некоторых стран Юго-Восточной Азии. Это была иллюзия — мы оказались в одном жалком списке с Таиландом, Малайзией, Индонезией, которые позднесоветский человек серьезными странами-то не считал.
Оказалось, что спасать нас никто не спешит, что к нам относятся цинично, как ко всем. Я это ощутил, когда перед встречей с финансовой директрисой меня тщательно шмонали на немецкой таможне, а рядом шмонали такого же как я — раздосадованного менеджера в хорошем костюме то ли из Малайзии, то ли из Индонезии. Раньше таких, как мы, в Европу пропускали почти не глядя.
Но была разрушена и иллюзия нашей обособленности, нашего нахождения на краю мира — оказалось, что мы действительно часть всемирной экономики.
Наш дефолт случился не только из-за безответственных действий правительства, но имел и глобальные причины — кризис в Юго-Восточной Азии и падение цен на энергоносители.
Была разрушена иллюзия того, что мы можем вернуться в социализм.
«Красные директора» полудохлых предприятий и бывшие председатели колхозов абсолютно по-капиталистически использовали рыночную конъюнктуру и стали активно выпускать пусть и низкокачественные, но дешевые товары народного потребления — до дефолта выгоднее было все это импортировать.
Они именно после августа 1998 стали окончательно капиталистами. Более того, когда к экономической власти пришли не либерал Евгений Примаков и коммунист Юрий Маслюков, они даже не пытались возвратить социализм и стали активно работать над спасением нашего капитализма.
В итоге окончательно исчезла иллюзия того, что мы левая страна — у нас теперь даже социал-демократической партии нет, а коммунистическая партия, почувствовав вкус больших денег, после дефолта уже не смогла сохранить былое влияние. Очень забавно было в начале 2000 годов общаться с членами думской фракции КПРФ — официальными миллионерами.
С другой стороны, многие из тех, кто до дефолта придерживался жестких капиталистических воззрений, стали соглашаться с тем, что так нельзя поступать с большинством граждан страны, с бабушками.
В известном смысле именно после 1998 года начало появляться, слегка маячить в СМИ, противоречиво высказываться в интернете и понимать свое место в обществе то, что можно очень осторожно назвать зачатками национальной интеллигенции, считающей что «к павшим» нужно «призывать милость». Здесь, конечно, не обошлось без марксовского бытия, определяющего сознание — после дефолта многие интеллигентные столичные жители существенно обеднели и поэтому стали лучше понимать так называемых «простых людей».
И мне лично помог дефолт. Дефолт убил иллюзию, что можно быть высокооплачиваемым менеджером и писать важные вещи по советской привычке «в стол». Нет, если хочешь что-то сказать, то нужно рисковать и говорить это так, чтобы это кто-то услышал, кто-то прочитал. И я стал журналистом и литератором.
Правда один из главных участников того дефолта, убедившись, что я как журналист не записываю наш разговор, и, особо подчеркнув, что он никогда официально не подтвердит эти слова, сказал мне: «Что все журналисты привязались к этим ГКО? Это мелочь. Дефолт стал следствием выполнения обещаний, данных руководством страны за помощь в победе на президентских выборах в 1996 году». Кому были даны эти обещания, он уточнять не стал. Поэтому может и все нынешние рассуждения о причинах и последствиях того кризиса — очередные наши иллюзии.
Но дефолт 1998 года научил нас тому, что все иллюзии в конечном счете разрушаются.