«Я, я, я! Что за дикое слово!» – писал Владислав Ходасевич в 1924 году в стихотворении «Перед зеркалом». Отношения человека, занимающегося спортом, с самим собой – вынужденно эгоистические. «Я» – это главный собеседник, друг и часто враг спортсмена, особенно в индивидуальных, не командных видах. С командой можно разделить ответственность за поражение. В индивидуальном виде делить ее не с кем, только с собой.
Об этом бесконечном разговоре с самим собой марафонца-триатлониста (плавание, велосипед, бег) – книга «Человек бегущий» Сергея Медведева, не «политолога», а настоящего political scientist, профессора Свободного университета, лауреата The Pushkin House Book Prize за книгу «Возвращение русского Левиафана». Но на этот раз речь идет не о политических системах. В течение десятилетий ныне 55-летний профессор прислушивается к самому себе, своему организму, его взаимоотношениям с внешней средой и переменами погоды. Это своего рода включенное наблюдение за самим собой при одновременном наблюдении внешнем. Организм как будто отделяется от повествователя, который создает внутри своего тела лабораторию по изучению реакций сосудов, мышц, дыхательной системы на перегрузки в разных природных и сезонных условиях.
Наблюдение за собственной телесностью невозможно без одновременного описания внешней среды, стран и континентов, где проходят марафоны. И книга превращается в путевые заметки. Впрочем, автор сам определил жанр – провокационно и дерзко – как «роман». А это и есть роман – с почти детективными интригами во время гонок, погонями, от которых дух захватывает, и читатель обнаруживает себя болельщиком героя, возвышенно-подробными описаниями природы, которая становится союзником или противником триатлета, с лирическими описаниями любви и ностальгическими воспоминаниями о советском детстве. И это еще увлекательные страноведческие и музыковедческие лекции – теперь понятно, за что Медведева обожали студенты, когда он работал в ВШЭ. И это еще стиль – такого стилиста, напоминающего по манере и наблюдательности Лоренса Даррелла, среди пишущих людей, которые называются ведущими русскими прозаиками, еще поискать.
Конечно, мое восприятие книги и поколенческое, и спортивное, и географическое. Автор романа «Человек бегущий» – из моего поколения, чья жизнь расколота пополам на советскую и постсоветскую части, из генерации, переходящей в социологическую группу 55+. Но и почти сосед – Кунцево и Кутузовский почти рядом, и топография детства схожа и узнаваема. Как похожи и обстоятельства, с которых начинался триатлет – с популярных в 1960-1970-е беговых лыж и лыжных походов с родителями. Это социокультурная примета времени – я хорошо помню себя в любой зимний выходной на лыжне за спиной отца в Филевском парке и на Крылатских холмах. В отрочестве Медведева был, как и у меня, дачный теннис – «средь аляповатых дач», по Мандельштаму. Но тенниса, спорта очень индивидуалистического, где психологии не меньше, чем в марафоне, в «Человеке бегущем» нет.
И этот «дар богов – великолепный теннис» (по тому же Мандельштаму) действительно не похож на бесконечное преодоление себя во внешне монотонном и внутренне драматическом марафоне. И главное отличие – здесь есть зачем и за чем бегать.
За мячиком. Или за мячом и шайбой, как в командных футболе или хоккее, где, впрочем, тоже есть индивидуальные траектории – в дриблинге. Но цель игрока – короткая, прерывистая. По Набокову, это занимает несколько секунд: «Подбросить мяч, назад согнуться, / молниеносно развернуться, / и струнной плоскостью сплеча / скользнуть по темени мяча, / и, ринувшись, ответ свистящий / уничтожительно прервать…». Все это не для марафонца – здесь другая природа преодоления. В качестве цели не маячит мяч. Другие временные интервалы. Но даже в буйстве хоккейного матча игрок, естественно, прислушивается к себе, к своим мышцам, крови и боли. И это объединяет любого атлета с триатлетом при всей специфичности опыта марафонцев.
Важен результат. Но в спорте, и уж тем более в марафоне, еще важнее победа над собой. «Пять подъемов, десять, двенадцать… Девятнадцатый, двадцатый, все! – я повисаю на темляках палок, с трудом дыша, в глазах темно, с подбородка ручьем течет пот, сердце вырывается из горла. Колени подгибаются, намокшая одежда превратилась в ледяной компресс. Я счастлив».
Мне понятно это ощущение, но уже не от выматывания самого себя «на последнем дыхании», а от работы с «предметами», главными из которых в детстве в 1970-е были коньки, клюшка и шайба. Кто же отказывается от счастья? С катка я уходил только потому, что в конце концов надо было ложиться спать. Но все равно, уходя домой и оглядываясь на каток, с сожалением смотрел на лед, который покрывал вечерний снег, и втягивал ноздрями запах разодранной изоленты на крюке примитивной советской ЭФСИ, закинутой на плечо с коньками.
Теннис, хоккей, футбол – во всех этих видах возможны паузы. Бегать, как Медведев в зрелые годы, обычному человеку можно только в юности, когда ноги сами несут тебя, а мышцы, как сейчас, не забиваются на пятой минуте этого джоггинга среднего возраста. Удовольствие от бега – это пробежка в монотонном ритме по белому поющему песку Эстонии, в отсутствие людей, при полном слиянии с природой, с обжигающе холодным морем, наклонившимися от берегового ветра соснами. Когда оглядываешься назад и понимаешь, что не знаешь, как будешь возвращаться, – так далеко завело это экстатическое состояние и ложное ощущение безграничных возможностей юного организма. Во время одной из таких пробежек – бог мой, это было 35 лет назад – единственным встреченным человеком на берегу был пожилой мужчина нездешнего вида с бетховенской разбросанной шевелюрой. Лишь со второго клика в голове (хотя в те времена кликов еще не было) я понял, что по дороге мне встретился маэстро Густав Эрнесакс, настоящий диктатор, управлявший человеческими массами лучше любых тиранов, – потому что по движению его дирижерской палочки пело огромное таллинское Певческое поле, и от этого ошеломляющего единения голосов и скрытой в них эмоции мороз пробирал по коже и слезы лились из глаз.
Таких эпизодов, таких ощущений, таких приключений, таких невольных экскурсов в историю культуры у Медведева десятки. И на выходе получается удивительная жизнь-приключенческий роман.
Герой «Волшебной горы» Томаса Манна Ганс Касторп, катаясь на лыжах, заблудился в окрестностях Давоса в снежную бурю и потерял чувство времени. Таких «манновских» эпизодов в «Человеке бегущем» несколько – с потерей чувства времени, на возврате дыхания и сознания, с серьезнейшими травмами в местах, где нет ни людей, ни мобильной связи.
«– Что это у тебя? – с детской бесцеремонностью спросила девочка, показывая пальчиком на свежие швы на колене.
– Артроскопия на мениске, – серьезно ответил я.
– А это? – продолжала она любопытствовать, показав на давний шрам на бедре, где новая кожа наросла лоскутом.
– Сбила машина на велогонке, – отвечал я.
– А тут? – подошел мальчик постарше.
– Операция на плече. Упал на горных лыжах, оторвался бицепс».
Это, знаете ли, как «Чемодан» Довлатова: за каждой вещью – своя история. А тут – за каждой травмой.
В этих историях много цвета, потому что пловец, велосипедист и бегун на протяжении марафона попадает в разные климатические зоны, а продолжительность марафона, да еще в диких местах, дает возможность «человеку бегущему» наблюдать природу в разное время суток и в разных широтах. И все время меняются цвета воды, скал, леса, поля, неба: «…начинает припекать голову и гидрокостюм, и вода из нежного парного молока превращается по цвету расплавленное серебро».
Важно, что это не зал, заточенный в четырех стенах, не нудная беговая дорожка, а открытое пространство и свободное небо. Я тоже никогда не понимал людей на беговых дорожках в залах, да еще повернутых окнами к деревьям – неужели не хочется бежать в парке? Не хочется слушать ветер, вдыхать горький запах осенней листвы, менять картинку природы перед глазами, а не пялиться в душном помещении в сериал, ничего не видя и не слыша вокруг. Включая самого себя. Не прислушиваясь к самому себе.
В этом прислушивании – как ни странно, еще одна интрига книги. Никогда мне не доводилось с таким интересом читать об одежде спортсмена и о его рационе, о восстановлении сил благодаря еде и питью, «чувствуя, как заполняются клетки углеводами, словно добавляются палочки в индикаторе зарядки». «Человек бегущий» возвращается в свою лабораторию и наблюдает за своим организмом стереоскопически – и изнутри, и извне. Это не расслабленный «турист с тросточкой»: анализу и исследованию подвергается и природа – практически как естественная часть «человека бегущего», Homo currens: массовый спорт «возвращает нас к собственным антропологическим корням, побуждает нас открыть и принять собственное тело в его отношениях с природой, пространством и временем». И еще: «Внутри непрерывного движения находится покой, точка равновесия».
На днях один молодой человек, тоже «бегущий» и очень хорошо подготовленный годами тренировок, написал мне, что соревновался в дачных «гонках» с Сергеем Медведевым, но пришел вторым – после него. Правда, написал он, «бежал с похмелья и в дикую жару». Похмелье – серьезное препятствие. Впрочем, Медведев рекомендует обязательно выпивать за ужином перед гонкой пару бокалов красного, а также делится своей любовью к греческой смолистой рецине. В жару же преодолевать себя интереснее, чем в комфортную погоду. Ну, во всяком случае, так считает «человек бегущий», который пишет о том, что он бежит не от своего возраста, а, наоборот, принимая его. Не от себя, а «к себе».