Если бы у Михаила Сергеевича Горбачева, которому сегодня исполняется 90 лет, спросили, поддержал бы он восстановление памятника Дзержинскому на Лубянке, он бы, наверное, ответил уклончиво. Согласился бы с внезапным озарением Сергея Собянина: сама дискуссия по этому вопросу, а тем более голосование – раскалывает общество. Вспомнил бы и о том, что «железного Феликса» снесли народные массы как символ советской власти как раз после того, как провалился путч против него, Михаила Сергеевича. Однако вместе с попыткой переворота закончилась и его, Горбачева, власть – СССР рухнул не в день своего формального распада, 25 декабря 1991-го, а после своей моральной смерти – 22 августа 1991-го. Иными словами, снос Дзержинского был одновременно акцией против путчистов, но не за Горбачева.
Есть и еще один нюанс: Дзержинского водрузили на пьедестал в декабре 1958-го, на пике хрущевской оттепели. «Железный Феликс» тогда оценивался как своего рода анти-Сталин, правильный большевик романтического типа, который карал за дело, а не из чистого садизма, как Иосиф Виссарионович. В дальнейшем же «цеховой» идол чекистов, такой же нишевый, как, например, Роман Руденко для прокурорского сословия, стал символом советской власти и ее репрессивной сущности.
Вряд ли Михаил Горбачев, останься он у власти, стал бы сносить памятник Дзержинскому по многочисленным просьбам трудящихся.
Не потому, что он ему родной. А по той же причине, по какой до сих пор не вынесли Ленина из Мавзолея, ставшего, по сути, чуть ли не постмодернистским элементом ГУМ-катка на Красной площади: чтобы нацию не раскалывать. Хотя политтехнологический опыт подсказывает, что недовольные побурчат и повозмущаются, а потом смирятся и замолчат. Впрочем, лежит Ильич и лежит себе, зачем его трогать, каши же не просит…
Вообще говоря, после всего того, что произошло со страной Советов, а затем с постсоветской историей, ставить на Лубянке, семантически однозначной площади, памятник какому-либо политическому деятелю совершенно невозможно. Все возбудит разброд и шатание, как говорил Ильич. Если уж нужна архитектурная доминанта, можно поставить «Лестницу в небо» (можно и не говорить, что она от Led Zeppelin) – чем не символ СССР/России, стремящейся к не вполне ясным целям, постоянно отодвигающимся в будущее.
А вот кто заслужил монумент, причем при жизни, так это Михаил Горбачев. Строго говоря, множество исторических подтекстов можно было бы найти в гипотетическом памятнике ему на той же Лубянке: он стоит ровно посередине отечественной новейшей истории между СССР и постсоветской Россией. И пожалуй, нет другого такого государственного деятеля, кроме, быть может, Бориса Ельцина, который пережил такие колоссальные перегрузки от падения с высоты неслыханной популярности (в том числе мировой) к совсем низкому уровню массовой поддержки. И дело здесь даже не в рейтингах и антирейтингах, а в недооцененности его фигуры.
Массовое сознание – вообще причудливая субстанция. Оно до сих пор хранит скрепообразные остатки и останки советского мифологического мышления. Потому что, например, не только тот же Дзержинский – выходец из пантеона богов советской эры, но и мифологизированный советским кино князь Александр Невский – оттуда же. Невский – именно советский исторический герой, который пришелся ко двору нашей новой эре, в которой так много старого: ведь он дал отпор «западным партнерам», когда они осмелились посягнуть на наши земли. И еще не известно, кто в большей степени подошел бы в современном идеологическом смысле Лубянке – Дзержинский или Невский.
Так вот за Дзержинского и Невского из мифов и легенд древнего совка россияне XXI века готовы голосовать. А Михаила Горбачева, который вывел их из этого самого совка, и Бориса Ельцина, давшего политическую крышу реформам, благодаря которым на столах появилась еда, в руках – избирательные бюллетени, а в паспортах шенгенская виза, – проклинают.
Горбачев не хотел прекращения существования Советского Союза. Все, что он делал или пытался сделать, – это придать динамизма коммунистической системе, чтобы она выжила. А оказалось, что придать ей динамизма невозможно – придя в движение, она немедленно начала разваливаться.
Горбачев хотел умеренной управляемой демократизации политики, умеренной управляемой либерализации экономики, умеренно управляемой свободы слова. Но оказалось, что стоит только крикнуть в пустоте, разрешив «гласность», как этот крик спровоцирует схождение лавины. Михаил Сергеевич мог только бежать впереди этой лавины, полагая, что он возглавляет ее движение, но потом, в последние годы существования советской власти, уже просто спасаясь от нее.
Деяния исторических деятелей большого масштаба противоречивы в деталях. Как противоречивы Хрущев, Горбачев, Ельцин. Давая свободу, они сами побаивались ее последствий для себя. Но ведь давали же. И тогда мелкие детали отступают на второй план, а остается то, что называется «большой картиной». Анна Ахматова говорила про себя: «Я – хрущевка». Хрущев, как и надгробный памятник ему работы Эрнста Неизвестного, – черно-белый, разный. Но главное – он выпустил миллионы людей на свободу и позволил их реабилитировать, вернуть им честное имя. Горбачев вывел гигантскую империю из капкана многолетнего, если не многостолетнего рабства. Чего ему и не могут простить – в рабстве жить комфортнее, не надо самостоятельно думать, да и вообще, «в тюрьме сейчас ужин – макароны!». Ельцин дал людям возможность выбора – в самых разных смыслах слова, но оказалось, что и процесс выбора – сложное дело, и разные сорта колбасы не бесплатно выдаются, а зарабатываются. Однако ведь не только у огромной нации были иллюзии, но и у самого Бориса Николаевича: он всерьез думал, что к концу 1992 года в стране автоматически настанет изобилие, такое же, как в Европе.
Горбачев изменил карту мира. До такой степени, что, казалось, действительно наступил «конец истории» – без стен, перегородок, со свободным распространением идей, передвижением товаров и людей, с разделяемыми универсальными ценностями.
Горбимания как международное явление едва ли имеет прецеденты в истории – чтобы национальный лидер был до такой степени популярен в мире. Оно и понятно. Горбачев завершил холодную войну и снял угрозу миру, которая висела над ним четыре десятилетия. Сейчас это не кажется чем-то экстраординарным и даже представляется сдачей позиций. В нынешнем понимании лучше было держать в напряжении весь мир и гробить жизни советских мальчиков в бессмысленных локальных войнах в жарких странах. Тогда так не казалось совсем, а афганская война была главным моральным провалом СССР, четкой метой начала его конца – с того же 1979 года он уже не подлежал даже экономическому реформированию, сколько постановлений о «совершенствовании чего-то там» ни принимай.
Горби раскрепостил экономику, но не был последователен в проведении реформ, опасаясь последнего шага – либерализации цен и приватизации. Риски и последствия неизбежных реформ перешли к его антагонисту и фактическому преемнику Борису Ельцину. А всероссийская ненависть достались тому, кто разгребал советские руины, переделывал советский пульт управления, на котором уже не горела ни одна лампочка, и в том числе отвечал за гигантские внешние долги горбачевской эры – Егору Гайдару.
«Дилемма Горбачева» – это термин из его эпохи. Дать свободу, понимая, что можно стать ее жертвой. Сам он описывал это так: «Гласность начиналась, как и все остальное в перестройке, сверху. И большинство руководства видели в ней лишь очередную… форму пропаганды… Однако она довольно быстро – в отсутствие идеологических репрессий – переросла в реальную свободу слова, свободу печати. Она была важнейшим и незаменимым оружием перестройки. Но она же – в силу самой природы «русской свободы» – много и навредила перестройке».
Но ведь переступил же через себя Горбачев. И человек, имевший за своей спиной огромную армию, начиненную ядерным оружием, тайную полицию, пронизавшую государство и общество, пропагандистскую машину, работавшую без сбоев, перестал подавлять всем этим самого обычного человека. Он позволил этому человеку быть свободным, но и отвечать за самого себя. И машина, настроенная только на подавление, стала ненужной и начала разрушаться. Как ненужными оказались и флагманы советской милитаризованной экономики, которые не стоили в рыночной системе ровным счетом ничего.
Для новых поколений Горби – персонаж из далекого прошлого. Может быть, многие молодые и не знают, что Михаил Сергеевич, слава богу, жив и отмечает 90-летие. Такие люди могут быть только памятниками.
История переделывала его, но и он переделывал историю. Они квиты. Когда-нибудь и Горбачеву на одной из главных площадей поставят памятник. Нужно только отойти на чуть большую историческую дистанцию, научиться ценить в собственной истории не только живодеров и перестать цепляться за кровавое прошлое с советским пантеоном жестоких мифологических богов, каждый из которых «раскалывает общество».