Споры о снижении цен на подсолнечное масло и сахар увенчали этот донельзя странный экономический год, в который «черные лебеди» сбивались в стаи и требовали корма. Поначалу Центробанк волновался, что таргет по годовой инфляции в 4% не будет достигнут, поскольку спрос в пандемию естественным образом оказался невелик. Однако к концу года четырехпроцентный потолок был пробит, и потому в декабре свою ставку ЦБ благоразумно не стал снижать.
Впрочем, паника вокруг повышения цен и необходимости их сдерживания в силу того, что нужно заботиться о бедном населении, началась, в сущности, на ровном месте. Проблема-то не в инфляции, которая едва ли достигнет угрожающих масштабов, а в падающих реальных располагаемых доходах населения и в уродливой структуре этих доходов, где слишком велика доля зарплат в госсекторе и социальных выплат и обескураживающе низки доходы от бизнеса и собственности. Почему не было такой же паники и беготни в режиме ошпаренной кошки, когда сначала обвально обрушился, а потом плавно оседал рубль по отношению к доллару и евро?
Цены — вопрос традиционно болезненный для властей, и досоветских, и постсоветских. В СССР и правительство Рыжкова, и кабинет Павлова прекрасно понимали, что цены нужно освобождать, но боялись гнева народного — смелости не хватило. В результате добились худшего: сочетания латентной инфляции, постепенно превращавшейся и в открытую, при одновременном дефиците товаров. Комбинация абсолютно катастрофическая, дополненная проеденными золотовалютными резервами и накопленным внешним долгом. Перед приходом правительства реформаторов, на которое всех собак навешали, дефицит российского бюджета составлял 31,9%. Со всем этим и пришлось разбираться Егору Гайдару. Каким был этот гигантский инфляционный навес, стало понятно только в 1992-м, когда после либерализации цен годовая инфляция составила более 2500%. Но ведь и в 1991-м, еще до Гайдара, инфляция рвалась из смирительной рубашки регулируемых цен (и это при распределении некоторых товаров, того же сахара, по талонам): годовой показатель — 168%!
Как же быстро забывается экономическая азбука, ее, можно сказать, страница 1: регулируешь цены — товары исчезают; отпускаешь их административно, в ограниченном размере, — все равно получаешь рост цен, но при риске исчезновения товара; не регулируешь цены — товар есть на полках. Выросли цены, административно закрутил гайки, потом обратно открутил их — а они все равно растут. It's the economy, stupid!
Уже забыли, как хлопотали несколько лет назад вокруг роста цен на гречку, притом что она все равно гуляет. Как и о том, что существует более или менее внятный механизм, закрепленный в 2010 году в законе, согласно которому ограничение цен в регионах может быть введено на срок до 90 дней при условии, что цена на товары из перечня социально значимых выросла более чем на 30% в течение 30 календарных дней.
Заканчивается все как всегда — административным идиотизмом: например, губернатор Московской области рекомендовал сыровару Олегу Сироте продавать сыр не дороже 100 рублей за килограмм. Это притом, что у Сироты кормятся отнюдь не бедные слои, а средний класс. У сыровара вообще-то бизнес. Хотим, чтобы была социальная справедливость, но при этом товар исчез? И мы этого добьемся! Притом что импорт сыров все равно растет, хотя импортируется решительная гадость — спасибо антисанкциям, вводившимся в логике «назло бабушке отморожу уши».
Что же касается цены, например, на сахар, то росла она с низкой базы: цены на этот товар упали в 2019 году из-за очень хорошего урожая сахарной свеклы и возникновения запасов. По этой же причине на 19% меньше стало посевных площадей под сахарную свеклу. Плюс рост мировых цен на продовольствие, который — сюрприз! — рано или поздно остановится под воздействием каких-нибудь ситуативных факторов. Есть подозрение, что если бы не паника властей, граждане не слишком бы озаботились ценами на тот же самый сахар. На молоко, мясо кур, свинину цены практически не росли — тоже ведь довольно важные товары в структуре потребления россиян, если все-таки признать, что у нас не тотально бедное население. Зачем же стулья-то ломать и обеспечивать отложенный рост цен на будущее?
Дискуссии о меньшем, чем в развитых экономиках, падении ВВП тоже были не менее странными: вдруг российские экономические власти стали гордиться тем, чем гордиться не принято — структурой экономики, перекошенной в сторону государства и крупных и средних компаний, как правило, тесно с государством связанных. Благодаря им годовое падение валового продукта оценивается в цифру около 4%, хотя год еще не кончился. А о том, что это ненормально — помогать только крупным и бюджетозависимым, бросив практически без помощи конкурентный по-настоящему частный сектор и малые предприятия, причем в секторах, наиболее пострадавших от пандемии, — никто всерьез наверху и не рассуждал. Малый бизнес и самозанятые — они ж не родные в системе государственного капитализма.
Такая политика — вдруг заняться монетаризмом и экономией расходов как раз в тот период, когда весь мир ведет себя иначе, — еще отольется в будущем. И не только в смысле низких показателей конкурентных частных секторов, но и в смысле занятости: это ведь 40 миллионов человек, не баран начихал, — и в плане дальнейшего снижения реальных располагаемых доходов.
Словом, хвастаться кривой структурой экономики, которая не обеспечивает нормальной конкуренции вне государства и его влияния, нелепо: пандемию по формальным показателям прошли неплохо, а дальнейшую экономическую депрессию, как минимум начиная с 2022 года после возможного отскока в 2021 году, себе железно гарантировали. Это самое краткосрочное восстановление с низкой базы в наступающем году экономист, бывший помощник незабвенного Черномырдина Никита Масленников уже назвал отскоком дохлой кошки.
Сфера занятости тоже полнится мифами. Как, например, пропаганде объяснять рост регистрируемой безработицы до более чем 6%? С одной стороны, это плохо. С другой стороны, к чему этот обман самих себя: реальная безработица гораздо выше, даже если не принимать во внимание отправленных в отпуска работников и сокращенные рабочие недели — русский народный способ сохранения рабочих мест при отсутствии на них работника. Крупнейший российский специалист по рынку труда Владимир Гимпельсон предлагает, например, оценивать реальную ситуацию по отработанным часам, а их число, естественно, упало значительно. Что означает снижение трудовых доходов при сравнительно приличных формальных показателях безработицы.
Кроме того, любой специалист в этой сфере объяснит вам логику населения: если пособие по безработице — 15 тысяч рублей, а в некоторых регионах это вполне себе зарплата, не проще ли зарегистрироваться в тяжелые времена безработным и получать эти деньги, убив в себе любые стимулы к труду и поиску работы?
Этот же показатель косвенно свидетельствует о том, что схлопнулись рабочие места в неформальном секторе и представители «ненаблюдаемой экономики» решили стать наблюдаемыми, чтобы получать от родного государства хотя бы какие-то деньги. Ну, и еще один нюанс: страшна не безработица как таковая, а ее продолжительность. Хроническая безработица — по-настоящему тяжелая проблема.
А ведь есть еще масса нюансов. Основные рабочие места — в государственном и окологосударственном секторах. И здесь даже заболевшие ковидом работники предпочитали ходить в офисы и заражать окружающих, лишь бы начальство видело их рвение. Люди боятся потерять работу, а корпоративная культура далеко не везде адаптировалась под дистанционку — трудовой процесс на дому во многих конторах в зачет не идет.
Состояние экономики можно оценивать с помощью известного анекдота из 1990-х: Ельцина спрашивают иностранные корреспонденты, как себя чувствует российская экономическая система; президент говорит: «Good». — «А если все-таки поподробнее, в двух словах?» — «Not good».
Так и живем: «с одной стороны, с другой стороны», при этом с особым тщанием пытаясь обмануть себя и не заглядывать в суть явлений дальше первого слоя и первой цифры Росстата, за которой стоят другие цифры. Главное же, нет просвета в том, что по недоразумению называется экономической политикой: собрать деньги с населения и экономических агентов в бюджет, а потом распределить эти деньги из бюджета на то, что начальство само определяет как «национальные цели». Это - работа кассы, а не экономическая политика.
Государство у нас там, где оно не должно быть, и его нет там, где его очень ждут. В этом, пожалуй, базовая проблема, из-за которой рост в России годами вертится вокруг той точки, которую один известный писатель земли русской обозначил как «околоноля».