Общее место экономической истории: эпидемии способствуют снижению уровня социального неравенства. Не то у нас: неравенство, судя по всему, усугубится.
Причем не только в узком смысле дифференциации доходов, но и неравенство в доступе к услугам, особенно дефицитным (да взять хотя бы право передвижения по столице страны – управленческие сословия передвигаются беспрепятственно, простые граждане находятся под постоянным риском полицейских репрессий), к инфраструктуре.
Усилится и региональная дифференциация: существенная часть территорий страны живет на трансферты из федерального бюджета, их поток явным образом будет высыхать.
В связи с этим, к слову, не стоит преувеличивать роль губернаторских суверенитетов: из кризиса многие регионы выйдут гораздо более зависимыми от федерального центра, чем сейчас. А финансово — значит, и политически.
Изменится и структура доходов населения. Доходы от предпринимательства и так падали в течение последних лет пятнадцати, когда государство с комфортом стало располагаться в экономике, а сейчас их доля упадет в еще большей степени. Доля же социальных выплат превзойдет все советские масштабы.
В лучшем положении оказываются бюджетозависимые. Вообще говоря, если и обнаружится в постэпидемическом обществе классовая борьба, то, скорее, не между управляющими и управляемыми, а между предпринимателями и самозанятыми и бюджетозависимыми.
Это два принципиально разных типа экономического поведения и два принципиально разных способа общения с властями. Для государства родные — в том числе и политически — зависимые от него группы. Самостоятельные классы не так важны, хотя именно они кормят своими налогами всех остальных.
Эта разница в отношении слишком заметна именно в период кризиса. Власти разных уровней с большим трудом, чрезвычайно медленно и неправдоподобно туго шли на минимальные поблажки частным бизнесам. Геростратову славу обрел бывший депутат от «Единой России» Сергей Поддубный, который назвал «мародерством» требования от государства денег.
Это очень важное заявление, блистательным образом характеризующее власть — она считает эти деньги своими, «государственными». В то время как это деньги россиян, переданные государству в виде налогов.
Именно государство теперь должно эти деньги вернуть тонущим бизнесам, если оно в будущем рассчитывает в принципе иметь нормальную налогооблагаемую базу. Если оно эти деньги не возвращает — вот это и есть мародерство.
Не говоря уже о том, что государство тратит деньги на мегаинфраструктурные проекты, расточительное строительство, гонку вооружений, поддержание штанов и лампасов силовиков, оружие для Асада и схожих с ним персонажей.
Это непроизводительные расходы. Производительные — это расходы на человеческий капитал, образование, здравоохранение, культуру.
Закрытие больниц и укрупнение школ — на это ли давали мандат граждане, платя налоги?
По логике вещей, время после кризиса должно стать эпохой демократии налогоплательщика, когда общество обязано будет вернуть себе право контроля за расходованием СВОИХ средств государством, ухитряющимся засекретить примерно 17% расходных статей федерального бюджета, или почти 3% ВВП.
Мы уже привыкли рассуждать о том, что после кризиса многое изменится. Хотелось бы спросить, что именно?
Государство станет мягче и добрее, превратится в более эффективное и сервисное? Будет меньше тратить денег на строительные прихоти и внешнеполитические глупости? Меньше на полицию, больше на здравоохранение? Больше на поддержку бизнесов, меньше на свою политическую клаку, готовую идти поддерживать власть на митинг или на избирательный участок за отгул?
Кто-нибудь в это верит? Я — нет.
Пандемический кризис выявил и другую проекцию социальной сегрегации. Москва — «источник заразы». В регионах это провоцирует антимосковские настроения и территориальный сепаратизм. Не менее заметный, чем в ситуации попыток строить мусорный полигон в Архангельской области.
Но это и сегрегация по линии «богатые-бедные». В Бурятии местный депутат горсовета Улан-Удэ, владелец сети супермаркетов Вадим Бредний прилетел в марте из Москвы с коронавирусом, имел контакты с 232 людьми. Богатый, из Москвы, зараженный. Хуже сочетания для общественного мнения нет. Протесты это, конечно, не спровоцировало — какие сейчас выступления офлайн. Но онлайн-волна в соцсетях была впечатляющая. И вот этот кейс показывает точку напряжения, которую нащупал коронавирусный кризис.
Есть и еще один сегмент. Это так называемая ненаблюдаемая экономика. Серый сектор, в котором заняты миллионы людей, если не десятки миллионов. Что происходит в кризис с ними, как они выживают, решительно не известно. То, что в этой зоне происходит падение в бедность, особых сомнений не вызывает. Как и то, что в белом секторе низший средний класс тоже обречен на движение вниз.
Старый социальный контракт — мы вас подкармливаем, а вы за нас голосуете — пожалуй, переживает эрозию, хотя еще и не разорван.
Вот эта эрозия — и есть единственное предсказуемое изменение социальной среды после коронавируса. Едва ли государство это осознает и хочет замечать. Но когда уйдет вирус, не заметить этой перемены будет невозможно.