«Она появилась на Востоке и унесла бессчетное число жизней, а затем, беспрестанно двигаясь с места на места и разросшись до размеров умопомрачительных, добралась, наконец, и до Запада. Ничего не могли с ней поделать догадливость и предусмотрительность человеческая, … воспрещавшая въезд больным, распространившая советы медиков, как уберечься от заразы».
Так начинается «Декамерон» Джованни Боккаччо — с описания чумы во Флоренции в 1348 году. Кто-то устраивает пир во время чумы, иные теряют человеческий облик, случается «ослабление нравов», цена человеческой жизни становится ничтожной — «умерший человек вызывал тогда столько же участия, сколько издохшая коза».
Человек человеку — чума. Эпидемию в Тоскану принесли итальянские корабли, приплывшие из итальянской фактории Кафы (нынешняя Феодосия): татарское войско осаждало управлявшийся генуэзцами город. В ханском войске началась чума, занесенная караванами, шедшими Шелковым путем с Востока (глобализация торговли!).
И тогда татары стали использовать умерших в качестве смертоносных бомб — перебрасывали катапультами зачумленные трупы через крепостные стены. Один из первых случаев использования биологического оружия…
В сущности, весь «Декамерон» — это севшие на карантин семь дам и трое молодых людей, рассказывавшие друг другу в течение десяти дней побасенки, притчи и истории. Хороший, кстати, вариант времяпрепровождения для граждан, находящихся нынче в самоизоляции по прибытии из той же самой Флоренции после осмотра той же самой Санта Марии Новеллы, в которой и встретились в XIV веке благонравные молодые дамы и молодые люди.
Вспоминают в эти дни пандемии и «Чуму» Альбера Камю, где представлены образцы и человеческой подлости, и подлинного героизма в борьбе за человеческие жизни. Но можно вспомнить еще и его пьесу «Осадное положение», которая несла в себе антитоталитарный пафос — в 1948 году, когда она была написана, на 1/6 части суши страной, находившейся на вечном осадном положении, руководил человек-Чума.
«Одна чума лучше двух демократий», «Чем меньше они будут понимать, тем лучше будут подчиняться» — это все оттуда, из Камю.
В конце концов, есть и наше все — Пушкин с его «Пиром во время чумы». Прямо сегодняшние картинки иных европейских столиц: «Ныне церковь опустела; / Школа глухо заперта».
Человеческая природа неизменна: когда постепенно убывает одна привычная нормативная рамка, и возникает другая — она немедленно начинает восприниматься как «новая нормальность». Хотя, надо признать, что нынешний кризис, где на входе в черный ящик — загадочный вирус, а на выходе — замедление экономики и изменение потребительского поведения, совсем не тривиальный. Полки супермаркетов в европейских городах, с которых одномоментно сметается все — это похоже на фотографии (и картинки из памяти) советских магазинов образца 1989-1990 годов. Притом, что экономика рыночная, и она по определению не может прекратить производство и распределение товаров ни на минуту, принудительное закрытие ресторанов и ограничение времени торговли может остановить часть материально-вещественных потоков в экономике. А это означает банкротство бизнесов, обслуживающих потребности частного человека.
Об этом сказано достаточно, однако, во-первых, последствия еще не просчитаны детально, и, во-вторых, происходящее несет в себе риски национализации и вообще усиления роли государства даже в свободных, а не госкапиталистических, как у нас, экономиках. Туда, где из жизни выключаются частные бизнесы, основанные на удовлетворении массового повседневного спроса, неизбежно приходит государство со своей рукой кормящей. Нужно не допустить массовых провалов в бедность, компенсировать убытки предприятиям и зарплаты работникам. А кто это будет делать? Государство. Причем государство с заведомо подорванной — из-за ослабления потока собираемых налогов — доходной базой.
Есть еще проблема Китая — фабрики мира. Каких товаров — от детских игрушек и велосипедов до рубашек и брюк — недосчитается мир?
Бытовая «китаефобия» уже возвращается — все-таки угроза, как и в Средние века, пришла с Востока.
Удивительно, насколько банальным образом работают законы массовой психологии – как быстро распространяется паника, до какой степени она подражательна в поведении людей, создающих запасы еды и туалетной бумаги, этого символа стабильности. И до какой степени меры разнообразных властей в своем единообразии сами похожи на инфекцию. Причем инфекция паники и подражательности точно распространяется быстрее вируса. Люди вдруг обнаруживают себя внутри антиутопии — и немедленно начинают жить по ее правилам, как если бы попали в какой-то сериал или книгу. В который раз жизнь подло подражает художественному вымыслу.
Словом, чума, как и было сказано. В широком смысле этого слова, если принимать во внимание нервные действия властей, иногда выдающие характер властителей, как в случае Трампа, одним чохом закрывшего рейсы из Европы, но не закрывшего страну для полетов из Великобритании.
Психологическое состояние в дни пандемии чем-то напоминает новогодние праздники, когда на сравнительно длительный период отменяется множество обязательств: нынешняя «чума» их тоже откладывает на потом, и даже Сизиф переходит на работу на «удаленке», закатывая свой камень на свою гору в режиме онлайн. Или в принципе это похоже на любое неординарное состояние, например, короткий, но весьма поучительный период аварии после пожара на Останкинской башне, когда на насколько дней Россия оказалась лишена телевидения и осталась наедине с самой собой.
А если представить себе жизнь без телевидения, интернета, мобильной связи? Наверное, появится то самое ощущение осадного положения, опустошенных дней, разорванных коммуникаций, как при отмене авиасообщения, мероприятий, зрелищ, ресторанного общения, работы и учебы вживую, рукопожатий.
Состояние ожидания Армагеддона знакомо и по эпизодам ошеломляющей жары лета 2010 года (старшим поколениям оно знакомо и по лету 1972 года), когда в августе начали распространяться слухи о том, что высоченные температуры продержатся как минимум до октября и конца этому кошмару не будет.
Что-то похожее мы уже проходили. А генетическая память советских и постсоветских поколений такова, что, в отличие от напуганных и избалованных европейских собратьев, россияне не всегда и не везде бегут, сломя голову, по магазинам, чтобы сметать все подряд с полок: вирус не для всех достаточное основание. Хотя элементы продуктовой паники уже есть и у нас. Пожили бы они, люди с Запада, при Сталине, при советском дефиците продуктов, постояли бы с наше в очередях, побегали бы на спринтерские и стайерские дистанции в дни внезапного обмена старых купюр на ограниченное количество новых — тогда бы спокойнее относились к жизни на осадном «чумном» положении. Как писал в 1958 году в стихотворении «Да разве могут дети юга…» Илья Эренбург о схожих, хотя и гораздо более политизированных обстоятельствах: «А мы такие зимы знали, / Вжились в такие холода, / Что даже не было печали, / Но только гордость и беда».
Каковы уроки пандемии, если они вообще есть? Мир стал теснее — земля плоская (Том Фридман) и сильно глобализированная. До такой степени, что по ней стремительно распространяются не только товары, услуги, капиталы, технологии, образцы обыденного поведения, но и смертоносные вирусы.
Массовая человеческая психология, как и политики и медики, оказалась не готова к вирусной глобализации.
Но это урок, а не, как сказал бы отец Панлю из «Чумы» Альбера Камю, «коллективное наказание». Нет таких коллективных грехов, за которые можно было бы расплачиваться отдельными человеческими жизнями — это в «Чуме» как раз очень хорошо показано. Как и то, что, спасая жизни людей, можно считаться «святым без бога».
А вот что важно помнить с точки зрения и политической, и медицинской вирусологии, так это вывод, сделанный Камю: «…чего не ведала эта ликующая толпа… — что микроб чумы никогда не умирает, никогда не исчезает, что он может десятилетиями спать где-нибудь в завитушках мебели или в стопке белья… и что, возможно, придет на горе и в поучение людям такой день, когда чума пробудит крыс и пошлет их околевать на улицы счастливого города».