Чем они там копают в Сандармохе, пытаясь то ли четырьмя, то ли пятью трупами неизвестных людей, заранее объявленных ими красноармейцами, расстрелянными финнами в Великую Отечественную, перебить эффект от обнаруженных Юрием Дмитриевым останков реперессированных наших сограждан? Штыковыми лопатами, совковыми?
Совковыми – от слова «совок», от копателей из комиссии Бурденко, которые пытались доказать, что польских офицеров в Катыни расстреляли не палачи из НКВД, а немцы. И даже доказательства схожие собирали – мол, стреляли из «Вальтеров» и «Браунингов», а значит, сделали это фашисты. Стреляли из них энкавэдэшники потому, что эта техника была безотказной.
Те же аргументы-пистолеты – калибр не красноармейский — предъявляют сегодняшние гробокопатели, переписывающие историю не дорогостоящими средствами кино и не типографскими способами, которые позволяют печатать учебники истории для средней школы, состоящие из беззастенчивых умолчаний, а лопатой.
Лопата становится инструментом исторической политики. И глухой, полуподпольной гражданской войны
– показать этим либералам, этому «Мемориалу» (организация включена Минюстом в список иноагентов), этим защитникам Дмитриева, что историю здесь пишут те, кто контролируют и создают официальные версии прошлого, в том числе придворное Российское военно-историческое общество (РВИО), снарядившее эту странную экспедицию с очень странным статусом.
Когда-то историю писали десантники малыми пехотными лопатами, которыми были убиты 19 человек 9 апреля 1989 года во время волнений в Тбилиси. Их тогда еще ошибочно назвали саперными, а само событие вошло в историю как «Ночь саперных лопаток».
Кто-то неуклюже срифмовал: «Саперная лопата ни в чем не виновата». И правда – она лишь инструмент. В Сандармохе она тоже лишь кусок железа – в руках тех, кто готов оскорбить память тысяч репрессированных: по официально подтвержденным данным — 3,5 тысяч жителей Карелии, около 3 тысяч заключенных Белбалткомбината, 1111 заключенных Соловецкого лагеря особого назначения («Большой соловецкий этап»); 2154 русских, 762 финнов, 676 карелов, 493 украинцев, 212 поляков, 184 немцев, 89 белорусов, в целом представителей более 60 национальностей, 9 религиозных конфессий.
Впрочем, память миллионов репрессированных уже была оскорблена, когда «Мемориал» был назван иностранным агентом. На этом фоне политтехнологические раскопки РВИО – лишь скромная вишенка на торте.
Политически экспедиция не ко времени: финны могут обидеться, нехорошо это, когда президент Ниинисте играет с президентом Путиным в хоккей. Но, помилуйте, причем здесь финны! Целевая аудитория – здесь, в России. И эта целевая аудитория должна крепко-накрепко запомнить: в карельских лесах расстреливали наших солдат, патронами не нашего калибра, жертвы были в английских шинелях, в которых им было холодно. А все остальное – про репрессированных — придумали всякие педофилы недобитые.
В наших учебниках для школьников написано, что Сталин предлагал финнам выгодные размены, они, упрямцы, не согласились, вот потому и война началась. Это прямое – методом умолчаний – оправдание Сталина и войны. Про которую потом, в 1943-м, на справедливой войне, Александр Твардовский напишет ошеломляющие в своей горечи и мудрости строки «о бойце-парнишке, что был в сороковом году убит в Финляндии на льду»: «Среди большой войны жестокой, / С чего — ума не приложу, / Мне жалко той судьбы далекой, / Как будто мертвый, одинокий, / Как будто это я лежу, / Примерзший, маленький, убитый / На той войне незнаменитой, / Забытый, маленький, лежу».
Красноармейцы на той «войне незнаменитой» умирали за фанаберии Сталина, финны защищали свою страну. О чем хотят сказать совковые лопаты сегодня? А вот о чем: Сталин был прав, финны – жестоки и неуступчивы, так и не поняли, что следовало внять призыву из знаменитой песни братьев Покрасс «Принимай нас, Суоми-красавица». РВИО, судя по эксгумационному ражу и антуражу, готово подписаться под словами поэта-пропагандиста Д'Актиля: «Много лжи в эти годы наверчено, / Чтоб запутать финляндский народ. / Раскрывайте ж теперь нам доверчиво / Половинки широких ворот!»
Половинки захлопнулись – Финляндия не была готова к советизации, которая успешно состоялась в 1940 году в трех странах Балтии, и в бойне Зимней войны погибли сотни тысяч человек, в том числе тот «примерзший, маленький» красноармеец из записной книжки Твардовского. (По данным, которые обнародовал Молотов в 1940 году, СССР убитыми потерял 49 тысяч человек, согласно финским источникам, потери были в четыре раза больше; финские потери: 22800 человек на фронте, и около тысячи гражданских лиц).
Но была ведь еще одна война – в финской историографии она называется «война-продолжение», и наши эксгуматоры защищаются Великой Отечественной – копать надо потому, что тогда «изгнали финских оккупантов» и «победили фашизм в той страшной войне» (захоронения раскапываются исходя из гипотезы, что расстреляны были красноармейцы, – если, конечно, это красноармейцы, в период между 1941-1945 годами). Вот и здесь чуть аккуратнее следовало бы формулировать, если учитывать, что 11% населения Финляндии, 410 тысяч жителей Карелии, были эвакуированы с тех территорий, которые отошли СССР по договорам 1940 и 1944 годов. Тогда же в финском языке появилось специальное слово, которое не нуждается в переводе – evakko. И эти люди вовсе не считали себя «оккупантами» — они просто испокон веков жили в Карелии.
Война памяти не знает нюансов. Она пафосна, в своем пафосе мифологична.
Все по Эрнесту Ренану, согласно циничной фразе которого «забвение или, лучше сказать, историческое заблуждение является одним из факторов создания нации, и потому прогресс исторических исследований часто представляет опасность для национальности».
Тексты финских авторов, пишущих об истории отношений с Россией – чрезвычайно деликатны, например, в некоторых из них Карелия называется некоторой абстрактной идеей идентичности, не имеющей и не могущей теперь иметь привязки к географически определяемой «земле». В первоклассной книге Осмо Юссила, Сеппо Хентиля и Юкки Неваскиви «Политическая история Финляндии, 1809-2009», переведенной на русский язык, обо всем говорится с бесстрастной честностью.
И о том, что захват Восточной Карелии действительно считался политическим руководством Финляндии козырем для будущих мирных переговоров. И о том, что многие финны считали себя освободителями Карелии. И о том, что были концентрационные лагеря, из 67 тысяч русских военнопленных (по другим данным, 64 тысяч) треть умерла от истощения (вернулись в СССР 43 тысячи человек), 1200 были расстреляны без суда и следствия. Финских же пленных было около 6000, треть умерла в плену.
На русском можно прочитать и книгу известного историка, профессора Хельсинского университета Хенрика Мейнандера «Финляндия, 1944. Война, общество, настроения», в ней есть интереснейшие фрагменты о 15-20 тысячах советских военнопленных, отправленных в сельскую местность в качестве рабочей силы. О сложных, а иногда невероятно теплых отношениях между местными жителями и пленниками – замечательна сцена, когда крестьяне всем миром ищут на пашне потерянный русским солдатом нательный крестик: «Молотилку остановили, снопы перевернули в поисках креста, дети прочесали пол в горнице. Наконец, крест отыскался и блеснул у кого-то в руке. Счастливый владелец креста крепко обнял нашедшего».
И в том числе о том, что многие из пленных – и не без оснований – боялись возвращаться на родину, подозревая, что дома их ждут сталинские лагеря.
Так что если и начинать разговор, то именно о нюансах. Возможно, обнаруженные останки – солдаты из числа тех 1200 расстрелянных. Но совершенно невозможно избавиться от впечатления, что «военно-исторические» раскопки затеяны ровно сейчас и строго рядом с Сандармохом для того, чтобы «морально» поддержать начавшийся второй процесс над Юрием Дмитриевым: его дискредитация, уголовное дело по неполитической «стыдной» статье — это и дискредитация «Мемориала».
Танцы на могилах становятся эпизодом гражданской войны в стране, где не достигнуто национальное согласие по поводу главного – Сталина и его репрессий. В результате основным театром военных действий в этой войне становится история, а лопата наряду с пером — приравнивается к штыку.