Весной 1968-го Александру Евгеньевичу Бовину, тогда работавшему в ЦК, знакомые привезли из Чехословакии меню придорожной корчмы: «Печень Яноша Кадара; ребрышки Леонида Брежнева; мозги Вальтера Ульбрихта; язык Владислава Гомулки; яйца Тодора Живкова».
Цензура была де факто отменена не только в ресторанном секторе, но и в печати.
К августу 1968-го дело дошло до публикации карикатуры на Брежнева – министр внутренних дел ЧССР Йозеф Павел отказался давать команду на конфискацию тиража: «Если я уступлю раз, уступлю другой, то мы вернемся к тому, что уже было. Тогда тоже все начиналось «в виде исключения», а потом стало нормой».
Судя по всему, Павел имел в виду февральские события 1948 года, когда коммунисты пришли к власти в Чехословакии. 10 марта 1948-го последний беспартийный член коммунистического правительства Ян Масарик был найден мертвым во дворе министерства иностранных дел (до сих пор расположенного в Чернинском дворце в Градчанах) под окнами своей служебной квартиры, которая сейчас так и называется – Masarikuv byt.
Недавно я стоял у этого окна, из которого выбросился или был выброшен Масарик. Эффект присутствия в истории – абсолютный. Подоконник находится довольно высоко – самоубийце или убийцам явно пришлось приложить немало усилий, чтобы министр иностранных дел и сын первого президента Чехословакии оказался в оконном проеме. Версий до сих пор много, по одной из них Масарик спасался от преследователей по карнизу внутреннего двора Чернинского дворца и сорвался вниз…
Пятьдесят лет назад, 5 апреля 1968 года на пленуме ЦК компартии Чехословакии была принята Программа действий КПЧ «За развитие социалистической демократии». За экономическую часть отвечал Ота Шик, чей план экономической реформы и десятилетия спустя изучался будущими реформаторами российской экономики, за политическую — Радован Рихта, придумавший словосочетание «социализм с человеческим лицом».
Из чего можно было заключить, что у обычного социализма лицо – античеловеческое.
Началась Пражская весна, феномен, который стал предвестником развала коммунизма, но для начала – преддверием заморозков в Советском Союзе. Тогда тоже умели «бомбить Воронеж», и страшно боялись распространения либерализационной инфекции с ближнего Запада, считавшегося советской зоной влияния. Боялись за Украину, за советскую интеллигенцию, за студенчество Польши и Венгрии… Брежнев говорил Александру Дубчеку, который не прекратил сопротивления и после вторжения войск Варшавского договора, о том, что самостоятельной политики у чехословаков нет и быть не может быть.
Потому что ЧССР находится в пределах территорий, которые освободил советский солдат. А «границы этих территорий – это наши границы».
Такое пониманием мира как зон влияния потом назовут «доктриной Брежнева», или доктриной ограниченного суверенитета. Каждая страна восточного блока была важна как элемент внешнего контура империи – своего рода буферная империя 2.0. Не так ли воспринимали у нас Украину Януковича – как часть воображаемой квазиимперии, «Русского мира»?
После Второй мировой Густав Гусак предлагал присоединить Словакию к Советскому Союзу. Про другую страну говорили: «Курица не птица – Болгария не заграница». Подавление венгерского восстания в 1956-м показало, как готов действовать СССР, даже находившийся в стадии десталинизации. Все говорило в пользу того, что к чехословацким событиям советское руководство отнесется со всей серьезностью.
Как без Украины был немыслим Советский Союз, так и без Чехословакии, Венгрии, Польши, тех стран, которые теперь относятся к Вышеградской группе, не мог существовать Восточный блок. Поэтому Брежнева, к которому был вхож цековский либерал и спичрайтер Бовин, не устроило предположение Александра Евгеньевича по поводу того, что ЧССР просто станет чем-то вроде Югославии или Румынии в группе «стран народной демократии», а издержек от ввода войск будет гораздо больше, чем приобретений.
Никакого «веселого барака» в соцлагере тогдашнее Политбюро не могло позволить – потерять Чехословакию означало потерять все и, возможно, получить эффект домино.
Члены Политбюро довольно быстро поняли, что либерализация затеяна именно новым руководством Чехословакии, таким вроде бы симпатичным и динамичным, и что оно совершенно не собирается сдерживать низовую демократизацию. Хотя поверить в то, что коммунистические ЦК и правительство могут отменить цензуру и смотреть сквозь пальцы на то, что пишется в газетах и говорится в клубах, Москве было непросто – Брежнев с изумлением выслушивал уверения Дубчека в том, что ничего страшного не происходит. А потом, как бы оправдываясь, рассказывал на Политбюро о содержании разговоров с «Сашей», он же «Александр Степанович».
Советское руководство рассчитывало на «здоровые силы» в чехословацком руководстве. Самым «здоровым» был глава ЦК компартии Словакии Васил Биляк, который обсуждал тактику и стратегию подавления «социализма с человеческим лицом» с московским связным и географическим соседом – первым секретарем ЦК компартии Украины Петром Шелестом, человеком крайне жестким и решительным.
«Здоровые силы» явно проигрывали, и при всем своем нежелании Политбюро было вынуждено вести разговоры с Александром Дубчеком и главой правительства Олдржихом Черником, последовательно проводившими реформы. 16 мая на заседании Политбюро прагматичный Алексей Косыгин рассуждал о том, что ввод войск необходим, но следует оценить, насколько мощны «здоровые силы», не следует ли вывести, когда понадобится «рабочие вооруженные отряды».
Эта омерзительная логика – имитация «народного» противостояния реформам – была дополнена «альтернативными фактами» о том, что демократизация затеяна ЦРУ и разведслужбами ФРГ, а также классическими чекистскими провокациями, столь же гадкими, сколь и неуклюжими. В июле, например, были «обнаружены» закладки тайников с американскими автоматами, правда, почему-то времен Второй мировой. США снабжают контрреволюцию оружием, сообщила советская пресса. Происхождение автоматов было быстро выяснено – они хранились на складах советской группы войск в ГДР. А план идеологических диверсий, «разработанный в ЦРУ» и обнародованный аж в газете «Правда», был подготовлен прямо на Лубянке службой «А» (служба дезинформации) КГБ СССР.
С 28 июля по 1 августа на пограничной железнодорожной станции Чиерна-над-Тиссой велись решающие переговоры между советским и чехословацким руководством. «Каждое утро наш состав пересекал границу, — вспоминал Александр Бовин, — и мы плавно въезжали в Чиерну-над-Тиссой. Переговоры велись в фойе клуба железнодорожников. Охраны – тьма. Никаких фото- и киноаппаратов. Но вернувшись в Москву, я увидел на развороте журнала «Пари-матч» запечатленное заседание, даже себя обнаружил. История не любит тайн».
Брежнев и его свита натолкнулись на отчаянное сопротивление «нездоровых сил». Дошло до прямых обвинений и оскорблений. Косыгин отказывался разговаривать с «галицийским евреем», одним из чешских руководителей Франтишеком Кригелем. Потом, когда чехословаков прямо перед вторжением привезут в Москву – то ли в качестве договаривающейся стороны, то ли в качестве арестантов – повторятся антисемитские выпады в адрес Кригеля и Оты Шика.
Косыгин, когда речь шла о внешнеполитических вопросах, становился ястребинее любого ястреба. А здесь, может быть, он еще и завидовал: то, что планировалось в 1965-м как экономическая реформа в СССР, к 1968-му фактически захлебнулось, а чехословаки вовсю готовили уже настоящую реформу, доказав, что она возможна только на фоне политической демократизации.
Роскошь, которую советская власть себе позволить не могла.
Для вторжения советскому руководству нужна была письменная просьба «здоровых сил». Эти самые силы, боясь попасть в историю во всех смыслах слова, сомневались и сопротивлялись. Понимая, впрочем, что они должны быть помазаны одной кровью с советскими танками – проехаться на них безбилетниками не получится. И потому, под гарантии неразглашения фамилий подписантов, согласились. В Братиславе на совещании компартий 3 августа Биляк через сотрудника КГБ передал это письмо своему постоянному контрагенту Шелесту. Передача состоялась в туалете. На всякий случай семья Биляка была эвакуирована в Киев. Фамилии подписантов стали известны, по свидетельству Бовина, в 1992 году.
Так осуществлялось вторжение – по просьбе анонимных чехословацких бюрократов, с помощью письма, стыдливо переданного в туалете.
В апреле 1969-го Дубчека заменят на Гусака. Но чуть раньше, 21 марта, на чемпионате мира по хоккею, перенесенном из Праги в Стокгольм, состоится акт мести: на 33-й минуте матча ЧССР-СССР счет откроет защитник Ян Сухи, а на 47-й Йозеф Черны забросит вторую безответную шайбу в ворота Виктора Зингера, заложив основу иронической поговорки – «во рту сухи, а в глазах черны». Чехословаки говорили: «Вы нам танки, мы вам – бранки (шайбы)».
1968-й, ставший годом рубежных перемен – и политических, и социокультурных – в западном мире, что позволило, говоря в марксистских терминах, мировому капитализму приспособиться к новым вызовам и снова выжить, оказался годом окончательной заморозки в социалистическом лагере. Заморозка означала не решение проблем, а откладывание их на потом. И это «потом» рвануло с удесятеренной силой спустя 20 лет, когда «бархатные революции» изодрали в клочья железный занавес.
Восточноевропейских вождей не спасли ни «гуляшный социализм», ни жесткий надзор спецслужб, ни вечная дружба народов, скрепленная страстным поцелуем Брежнева и Хонеккера. СССР добровольно отказался меняться и еще более ожесточенно стал бороться за свои зоны влияния, тем самым подписав себе смертный приговор с отложенным исполнением.