В два часа ночи с 31 января на 1 февраля польский сенат проголосовал за поправки к закону об Институте национальной памяти, согласно которым тот, кто «публично и безосновательно приписывает польскому народу или Польскому государству ответственность за участие или соучастие в злодеяниях нацистов во время Второй мировой войны, за преступления против человечества, военные преступления», может быть подвергнут штрафу или даже лишению свободы на срок до 3 лет.
Госдеп США предположил, что этот закон сильно испортит отношения Соединенных Штатов и Польши, израильский кнессет пригрозил признанием Польши страной, отрицающей Холокост, и отзывом посла, а весь мир вдруг узнал о существовании словосочетания «польские лагеря смерти». То есть новый польский закон направлен в том числе против того, чтобы никто не смел употреблять подобного рода словосочетание – и впрямь абсурдное, однако до того, как законопроект был внесен в парламент, мало кто о таких воображаемых «лагерях» в принципе знал. А теперь многие знают. Эффект, как всегда, обратный…
Произошедшее – кульминация правления правопопулисткой партии «Право и справедливость», идущей по пути наших законодателей, которые чрезвычайно туманно сформулировали норму УК РФ, карающую за «распространение заведомо ложных сведений о деятельности СССР в годы Второй мировой войны», то есть за критические и/или научные высказывания по поводу, например, Сталина, первых месяцев войны, репрессий, штрафбатов, СМЕРШа и т.д.
Болезненная обидчивость, отказ от рефлексии по поводу собственной истории, удаление из дискурса таких понятий как «стыд» и «вина» – все это объединяет наш сегодняшний российский идеологический мейнстрим с политической линией наиболее выразительных популистских режимов нынешней Европы.
Главное свойство таких законов – возможность их необычайно широкого толкования по усмотрению судей. Что такое «публично и безосновательно приписывать»? Если в июне 1941 года после появления в Едвабне гитлеровских войск польская половина этого маленького городка уничтожила в погромах его еврейскую половину, и из 1600 евреев выжило только семеро (их спасла польская женщина) – это что, «безосновательное приписывание»?
Об этом – как и о других погромах в других городах, например, в Радзилове, где местное население встретило немецкие войска декорированным портретом Гитлера и вопросами вроде: «А можно ли теперь убивать евреев?» (ощущение безнаказанности распространяется подобно инфекции – это стандартная механика погрома, как минимум начиная с кишиневского в 1903 году) — написаны книги. В том числе самая известная из них – работа историка Яна Гросса «Соседи».
Вокруг этих историй уже больше полутора десятка лет ведутся ожесточенные дискуссии, тогдашний президент Польши Александр Квасьневский принес извинения за преступления в Едвабне от имени польского народа еврейскому народу. О чувстве вины и ответственности, о нежелании ощущать вину и разделять ответственность, о том, сколь чудовищным образом это нежелание работает в сегодняшних обстоятельствах, спустя десятилетия, в 2012 году Владислав Пасиковский снял ошеломляющий фильм, известный в русском переводе как «Колоски».
И что теперь, согласно новому закону, Квасьневский и Пасиковский должны получить по три года лишения свободы?
По сути дела те, кто инициировали закон и провели его через парламент поставили под удар легальную возможность осмысления национальной польской истории. И невольно заведомо признали себя виновными в логике: те, кто вскрывают правду – будут наказаны. Не надо копаться в прошлом – это приравнивается к уголовному преступлению.
Персонаж «Колосков» Пасиковского как раз-таки копается в прошлом. Молодой крестьянин Юзеф Калина, невольно вскрывавший правду о погроме и докопавшийся до правды об участии в нем собственного отца, был распят на воротах дома, где жил, односельчанами-соседями (действие фильма происходит в 2001 году). Сегодняшние соседи мало чем отличаются от тех, что жили в 1941 году – вот на что намекает режиссер!
И правда об истории никому не нужна, потому что мешает жить нормально сегодня. «Вы будете задыхаться от этой правды, — говорит братьям Юзефу и Франтишеку их старик-сосед, — Твой отец евреев пилой резал. И бил по голове эту Халшку Минц всю дорогу, потому что до войны она его близко не подпускала к себе. Он гнал ее, потом взял за волосы и ударил головой об землю… Головой об землю, головой об землю, пока шею не оторвал… Такую правду ты хочешь людям рассказать?!»
Историческая правда всегда сложна, она индивидуализирована. И полякам, народу, который чудовищным образом пострадал и от нацистов, и от сталинского режима и по-настоящему честно все эти годы анализировал собственную историю, это известно не хуже, а может быть, лучше других. Просто именно сейчас политическая конъюнктура провоцирует отказ от рефлексии, не говоря уже о том, что сама атмосфера в стране делает возможными устрашающие массовые националистические шествия, как это было 11 ноября прошлого года в Варшаве.
Нет плохих и хороших народов. Есть исторические обстоятельства. Есть политико-атмосферные явления, провоцирующие агрессию, глупость, архаизацию. Жестокость и преступления.
Русские убивали русских. Русские спасали русских. Русские убивали евреев, русские спасали евреев. Поляки убивали евреев, поляки спасали евреев. Иногда в обратной последовательности. Об этом оскароносный фильм Павла Павликовского «Ида», где среди прочего показано моральное разложение еврейки, ставшей прокурором-сталинистом – и эта фабула тоже отчасти основана на реальной истории. Классический сюжет лауреата Нобелевской премии по литературе Исаака Башевиса Зингера в его романе «Враги» — неграмотная польская крестьянка, спасшая жизнь еврею. Мемуары прятавшегося от нацистов пианиста Владислава Шпильмана легли в основу знаменитого фильма «Пианист» Романа Поланского. Архетипичные сюжеты польской истории.
Почему столько внимания этой теме? Потому что история никуда не делась, дистанция с годами не увеличивается, а сокращается, исторические события живут в сегодняшнем дне, определяют сегодняшние слова и поступки. Вторая мировая так же важна для польского национального самосознания, как и для российского. До Второй мировой в Польше евреи составляли 10 процентов населения, а в городах – треть. Поэтому избежать рефлексии и споров все равно невозможно. А власть взяла – и закрыла споры законодательно. Точно так же, как в России – не нужны никакие лишние вопросы о войне.
Однако это самообман властей. Их инфантильность – полагать, что законом можно «закрыть» прошлое или защититься от него. Так ребенок закрывает глаза ладошками и думает, что он стал невидимым.
Не меньше проблем у украинцев с украинской историей – и между прочим, здесь у властей Украины конфликт с властями Польши по поводу преступлений последователей Бандеры (Волынская резня). Погромы после прихода немцев были и на Украине, и в Бессарабии (например, погром в Дунаевцах на границе Украины и Бессарабии), и в Латвии (вспомогательная полиция Виктора Арайса в Риге), и много где еще. Для них была характерна невероятная жестокость и шокирующая изобретательность. В командах лагерей смерти отличились литовцы и украинцы. Мы привыкли, например, думать об аншлюсе как о насильственном присоединении Гитлером Австрии, а оно спровоцировало национальное ликование, которое немедленно трансформировалось в дикие сцены насилия и издевательств над евреями в городе Моцарта и столице вальсов – точно такие же, как, например, и во Львове. Немцам не надо было ничего делать самим…
Что-то щелкнуло – и вдруг моральные оковы рухнули, раскрепостилась зверская сторона человеческой натуры, стало можно делать то, о чем и не мечталось. Это не о народах. Не о национальных особенностях. Это о механизме превращения человека в животное. Об обстоятельствах и толчках, которые этому способствуют.
Об этих наднациональных свойствах человеческой природы впервые осмелилась думать Ханна Арендт – и еще даже до «Банальности зла». «Эйхман – дурак», — заявляла она в одном из интервью, и тем самым разрушала все конвенциональные представления о возвышенной природе зла и о его национальном происхождении. В только что вышедшем по-русски сборнике ее эссе «Опыты понимания, 1930-1954. Становление, изгнание и тоталитаризм» есть совершенно потрясающий текст, написанный в 1945-м, но еще тогда, когда война не закончилась. Называется он «Организованная вина и всеобщая ответственность».
О коллективной вине немцев. Вине, которая навязывалась самими нацистами, доказывавшими тождественность понятий «немец» и «нацист», и тем самым строившим себе живой щит и логику самооправдания. О том, как трудно будет отделить одно от другого – ведь этого-то гитлеровцы и добивались: «Когда виноваты все, никого в конечном счете невозможно осудить».
Арендт же берет на себя смелость утверждать, что если бы нацисты еще больше усовершенствовали свой порядок на территории всей Европы, «террор осуществлялся бы представителями всех европейских национальностей». А «человеческий капитал» террористической структуры, построенной Генрихом Гиммлером, — это самые обычные люди: «… не богема, не фанатики, не авантюристы, не сексуальные маньяки и садисты, а, прежде всего, трудяги и добропорядочные отцы семейств».
Если хочешь жить спокойно – адаптируйся к предлагаемым обстоятельствам, иначе ты сам и твоя семья станут изгоями. А для спокойной жизни нужно стать соучастником – членом партии или, если не повезет, членом зондеркоманды. Это называлось Gleichschaltung – вовлечение в соучастие, чтобы все были помазаны одной кровью и одним дымом из крематориев, от большого философа Хайдеггера до маленького человечка, кассира в концлагере, который не ощущал своей вины ни за что и кричал на допросе: «Что я сделал?»
«На протяжении многих лет мы встречали немцев, — пишет Арендт, — которые заявляют, что им стыдно быть немцами. И у меня часто возникал соблазн ответить, что мне стыдно быть человеком».
Повторюсь: эти слова написаны в 1945 году. Мы не то что не приблизились к пониманию истории и психологических механизмов зла, описанных Ханной Арендт, а только отдалились от него. Причем сознательно, оформляя свое непонимание и тайный ужас перед историей государственными законами.