Эммануэль Макрон, как говорилось в известном советском фильме, «ничего не сделал, только вошел», а у него за первые 100 президентских дней уже упал рейтинг. Он полностью поменял политическую картинку Пятой республики, смел с большой шахматной доски все традиционные фигуры французской политики — от социалистов до республиканцев, взял под тотальный контроль парламент и насадил в исполнительной власти энергично-авторитарный стиль управления, присущий скорее частной корпорации или инвестиционному банку (и в отличие от Трампа, у него получилось). Но парадоксальным образом тут же стал жертвой даже не завышенных ожиданий, а не всегда мотивированного скепсиса.
Он изменил все в политическом классе Франции — что от него и ждали, но пока не изменил ничего в самой стране. Точнее, не успел изменить.
Парламент был избран беспрецедентно низким числом французов, которые, после того как миновала угроза президентства Марин Ле Пен, словно разом потеряли интерес к политическим институтам в целом и законодательной власти в частности.
Лишь 38,3% французов, имевших право голоса, приняли участие в парламентских выборах, последовавших за президентскими, а 61,7% проигнорировали голосование — равнодушие привело к власти альянс партии макронистов «Вперед, республика!» и партии MoDem. Притом, что, в сущности, программа и ценности этого альянса крайне размытые. Как заметил журналист Юрий Сафронов, работающий в Париже:
«Сильнее, чем желание перемен, во французских избирателях проявилось нежелание самим в них участвовать».
В недавнем интервью Financial Times выдающаяся актриса Изабель Юппер искренне удивлялась: Макрон еще ничего не успел сделать, а все уже его яростно критикуют и относятся к его действиям с высокой степенью скептицизма. Может быть, стоит дать ему возможность поработать?
Рейтинги молодого президента обвалились. Вот результаты августовских опросов социологической службы Ifop — 36% респондентов удовлетворены деятельность Макрона, 64% им недовольны. Даже у Франсуа Олланда спустя 100 дней во власти показатели были лучше: 46% и 54% соответственно.
Выполняет ли президент Франции предвыборные обещания? 45% — да, 55% — нет. Как меняется ситуация во Франции? Скорее в лучшую сторону — 23%, скорее в худшую — 39%, не меняется вовсе — 38%. Здесь показатели Макрона лучше олландовских, но не сравнимы с данными за июль 2007 года, когда свою деятельность разворачивал Николя Саркози: в лучшую сторону — 45%, в худшую — 21%, ничего не изменилось — 34%.
Симптоматична история одного из знаковых конфликтов, который состоялся в июле. Макрон вошел в клинч с главой Генштаба генералом Пьером де Вилье — тот был возмущен стремлением президента сократить военный бюджет на 850 миллионов евро, в то время как в ходе предвыборной кампании было обещано довести военные расходы до натовского стандарта в 2% ВВП — с нынешних 32 миллиардов евро до 50 миллиардов. Макрон резко отреагировал на некоторые по-окопному эмоциональные высказывания генерала, заявив — в который раз — что он здесь начальник (за что его и прозвали «Наполеон Макрон»), а де Вилье подал в отставку. Причем формально Макрон не нарушал обещаний, потому что довести военный бюджет до этих самых 2% ВВП предполагалось к 2025 году.
Но когда у французов та же служба Ifop спросила, на чьей они стороне — президента или генерала, 41% поддержал де Вилье и лишь 18% — Макрона.
По всем пунктам политической и экономической активности главы государства респонденты социологов отказали ему в доверии. С их точки зрения, лучше всего он справляется со снижением дефицита бюджета (притом что результаты этой деятельности больше всего и раздражают социально и этатистски ориентированных французов), а хуже всего — с миграционными проблемами. Кто бы сомневался…
У элит, в том числе либеральных, другие претензии: самого молодого со времен Наполеона руководителя Франции называют как минимум «просвещенным деспотом» (формула либерального публициста Ги Сормана): он навязывает стране реформы, не обсуждая их, с энергией единоличного, чтобы не сказать — авторитарного лидера. Хотя это, скорее, никакой не авторитаризм, а стиль управления, свойственный выходцу из бизнеса.
Четыре министра из нового правительства уже ушли в отставку — из-за разного сорта скандалов, в том числе финансовых.
И это логично: чуть ли не единственный заметный закон, который пока успел провести Макрон, — это нормативный акт о «морализации политики», предполагающий резкое снижение степени непотизма во французском политическом классе, который сотрясают скандалы с перманентным неэтичным кормлением жен и родственников. Здесь теперь много запретов, которые исключают конфликт интересов для депутатов, министров и прочих должностных лиц. Так Макрон борется, как он сам сказал, выступая в июле перед конгрессом парламента в Версале (специфический орган, который предшественники Макрона почти не собирали), с «цинизмом». Очень нестандартный пункт программы, но и он не тронул сердца французов.
«Эффективность» — самое часто употребляемое Макроном слово. Но и оно очень многих настораживает. Леваки из профсоюзов и партии Жан-Люка Меланшона, сочетавшего в ходе предвыборной кампании крайнее левачество с симпатиями к Путину, уже готовят в сентябре протестные акции против принципиально важной для Макрона реформы негибкого французского трудового законодательства, пестующего иждивенчество и препятствующего развитию частных инициатив. Согласно реформе Макрона, правительство теперь имеет право быстро корректировать Трудовой кодекс с помощью своих постановлений.
Возможно, основными оппонентами Макрона станут не ультраправые лепенисты, поверженные им в ходе выборов, и униженные до всего 8 депутатов в парламенте, а «лево-меланшонисты» (gaucho-melenchonisme) с их не менее «отмороженной», чем у крайне правых, риторикой.
Собственно, вертикальный взлет популярности Меланшона в завершавшейся электоральной борьбе двух гигантов был и неожиданным, и тревожным — с точки зрения прежде всего того, что творится в головах французских избирателей и какой тип популизма они предпочитают. Его многие всерьез могут принять за некую «третью силу», альтернативу и Ле Пен, и Макрону.
Сам же Макрон, как считается, исповедует «голло-миттеранидизм» (gaullo-mitterrandisme) — от сочетания фамилий де Голль и Миттеран. Но это уже касается внешней политики Франции — и здесь речь идет о ее принципиальной самостоятельности, но в рамках разделяемых западными странами ценностей. И здесь у Макрона больше успехов, чем на внутреннем фронте.
Он ничего такого не успел еще совершить, но его активность впечатляла, и с ним связываются надежды на перезапуск европейского проекта как такового.
Макрон стал новым лицом потенциально обновляемой Европы, в том числе переговорным лицом, которое способно и вести беседы с «ужасными детьми» мировой политики — Путиным и Трампом, и воссоздавать мощный франко-германский альянс.
На встрече с Порошенко Макрон признал за дочерью Ярослава Мудрого, ставшей французской королевой, украинские корни. Но это не снимает с него ожиданий, связанных с ремонтом нормандского формата. Как он это собирается делать — решительно неясно.
Одним из обещаний Макрона, оказавшихся непопулярными, стала формализация статуса «первой леди». Он немедленно был заподозрен в том, с чем намерен бороться с помощью закона о «морализации политики».
Разумеется, президент был неправильно понят, потому что действительно хотел с помощью узаконивания статуса исключить кумовство, но кому это можно объяснить. В результате в недавнем интервью журналу Elle, явно приуроченном к 100-дневному «юбилею» президента, Брижит Макрон заявила о том, что она не чувствует себя «ни первой, ни последней, ни леди». И если будет осложнять супругу исполнение президентских обязанностей, то просто отойдет в сторону. А пока она публично встретилась с певицей Рианной, с которой они обсудили инициативы «в сфере глобального образования» — что-то они там задумали в отношении Африки. И предстала перед публикой в обтягивающих джинсах, подтвердив репутацию хоть и 64-летней, но Барби (притом что ее домашнее имя — Биби).
За 100 дней Макрон успел наметить контуры своего правления. Придирчиво контролируемая модернизация. Жесткий, иногда конфликтный стиль управления. Беспощадный трудоголизм со звонками министрам в 2 часа ночи и перепиской с членами правительства с помощью мессенджера Telegram. Пересоздание европейского проекта.
Сам он превратился в своего рода европейского Обаму — настолько это типологически и физиогномически новая фигура в мировой политике.
Враги Макрона — скептицизм французов и их неготовность поддерживать перемены (при готовности получать их плоды), а также новый леваческий дискурс меланшонистского типа, который вдруг пришел на смену старому недоброму лепенизму.
В общем, это будет славная охота. И совершенно неочевидно, что рейтинговое поражение Макрона в его первые 100 дней не сменится по каким-либо причинам скачкообразным ростом его популярности. Впереди у него еще много лет. Он спас Францию (а она платит ему неблагодарностью), теперь его миссия — спасти Европу.
Возможно, макронизация — способ обновления Запада, однако это может доказать и показать лишь сам Макрон и исключительно личным примером. От его успехов или провалов зависит слишком многое в мировом развитии — он либо создаст образец success story, либо своими неудачами разбудит ультралевых и ультраправых популистских духов. Иногда ведь они возвращаются.