Сначала вот такая цитата:
«И я опустилась до низкого шпионства и выслеживания. Я даже не понимала, зачем я это делаю. С большим напряжением всей нервной системы, строжайше соблюдая конспирацию, за много «сеансов», я, наконец, увидела, в какую дверь вошла моя соперница в красивом старинном доме на Каляевской. А потом, когда он уехал на юг, получив его первое письмо, обожгла мысль: а вдруг и ей он написал. Не вскрывая своего письма, я помчалась на Каляевскую в тот красивый старинный дом. В голубом почтовом ящике на ее двери в нижних круглых отверстиях виднелся конверт с его почерком! Как добыть конверт? Помогла специальность химика: в мозгу возникли длинные тигельные щипцы. Помчалась на Большую Калужскую в магазин химтоваров. И снова я у голубого почтового ящика на Каляевской, конверт еще там, руки дрожат, металлические тигельные щипцы выбивают тревожную звонкую дробь, соприкасаясь с жестью почтового ящика. Как было страшно, сердце так стучало, голова кружилась, но вот заветный конверт у меня в руках. Я уже дома, над кипящим чайником очень искусно вскрываю оба конверта, взволнованная, трагически настроенная, читаю письмо к ней, ничего не понимаю, перечитываю очень внимательно еще раз…».
Это отрывок из замечательной книги Коры Дробанцевой «Академик Ландау: как мы жили». Слово «замечательная» – не просто дань этикету. Книга действительно выдающаяся по своей искренности до полного выворачивания наизнанку; очень полезная книга. Всем, кто задумывается о таких понятиях, как «любовь», «великий человек», а также «любовь к великому человеку», – я настоятельно рекомендую читать эту книгу. Причем не как-нибудь, не в электронной читалке, а долгими осенними вечерами, и не в кресле с чашкой чая, а за столом, вооружившись карандашом и блокнотом. Подчеркивая важные места и делая выписки.
Но я сейчас не об этом.
Сейчас я о слежке. О добыче конфиденциальной информации.
Да, конечно, все самые знаменитые шпионы прошлого – Иван де Витт, Мата Хари и прочие, вплоть до ракетно-ядерных наших разведчиков и ихних шпионов середины ХХ века – действовали примерно таким же манером. Грубо и прямо – «тупо», как выражается современная молодежь – похищали секретную информацию в ее непосредственном физическом выражении, то есть в виде бумаги, на которой она была написана. До начала ХХ века от руки, а потом на пишущей машинке. Особую важность приобретала копирка – нынешней молодежи и не объяснишь, что это такое…
Технологическое отступление. Копирка – это такая тонкая бумага, с одной стороны гладкая, с другой – маркая, покрытая краской. Положишь такую копирку между листами, засунешь в пишущую машинку, и литеры стучат – опять же через красящую ленту – по бумаге, и отпечатываются посредством копирки на втором, а то и третьем, четвертом экземпляре. Копирку обычно использовали несколько раз.
Много лет назад, в гостях у одного молодого генерала, я познакомился с приятным старичком той самой специальности. Слово за слово, и он мне рассказал, что может читать на копирке четыре прогона. То есть четыре разных текста печатали через одну и ту же копирку, а он, глядя на просвет, может их прочитать и, распутав переплетения букв, отделить один от другого, третьего и четвертого.
Вот такие трудности надо было преодолевать в ходе разведки/шпионажа, то есть несанкционированного доступа к засекреченной информации! Виртуозы разведки – и те мучились! А уж как тяжело было простым гражданам – смотри цитату, с которой начинается эта колонка.
Иные нынче времена. Целая дивизия разведчиков нужна была бы для того, чтобы – рискуя арестом и смертью – повторить то, что сделал, не отрывая задницы от кресла, один Джулиан Ассанж. Отслеживать передвижение и локализацию разных лиц – для этого еще недавно нужна была мощная агентурная сеть, которая постоянно была бы под угрозой провала, потому что агенты должны передвигаться по планете за своими «объектами», держать их в поле зрения. Неизбежно попадая в поле зрения контрразведки, а в более частных, так сказать, домашних случаях – привлекая внимания самих «объектов». Тоже ведь в случае чего мало не покажется. А нынче все это делается, не отходя от компа.
Вот еще один отрывок из той же книги.
В квартире великого физика Ландау раздается телефонный звонок.
Его жена берет трубку. Требовательный женский голос:
«– Сообщите мне, когда впервые после автомобильной катастрофы, выздоровев, ваш
муж академик Ландау приезжал в Ленинград?
– Мой муж академик Ландау, к сожалению, еще не выздоровел после автомобильной катастрофы. Он еще не был в Ленинграде.
– Как не был? А кто у нас в доме встречал Новый 1965 год?
– Уверяю вас, не мой муж.
– Как? А месяц назад в Адлере с огромным букетом роз меня и мою дочь встречал не академик Ландау?
– Я очень сожалею, но это был не академик Ландау. Он еще слишком болен для таких подвигов».
Вы поняли, что происходит? В 1965 году – то есть не так уж кошмарно давно, мне тогда уже 15 лет было, то есть полвека с небольшим тому назад – какой-то пожилой сексуальный аферист мог познакомиться с девушкой и ее мамой, назвать себя академиком Ландау (повторяю, всемирно известным ученым, лауреатом всех премий, включая Нобелевскую) – спать с этой девушкой и даже встречать Новый год в уютном гнездышке двух одиноких женщин. Да, с одной стороны, какая-то несусветная наивность и доверчивость бедной жертвы. Но, с другой стороны, нет никакой возможности пробить кавалера в Яндексе или Гугле. Всмотреться в его физиономию. Усомниться. И узнать, что он сейчас, вот буквально час назад, зачекинился в Барселоне, а вовсе не в Адлере.
Государство широко использует цифровые возможности для наблюдения за своими гражданами. Иногда и за чужими. Но свои, разумеется, в приоритете. Не будем путать индивидуальный шпионаж за интересным иностранцем, живущим за десять тысяч верст, с домашней тотальной слежкой.
Города истыканы видеокамерами. В Москве их более 120 000 штук, и это – исключая «дорожные» камеры ГИБДД. То есть одна видеокамера на 100 человек. Это немало. Вот, например, в одном подъезде стандартного еще советского 12-этажного дома живет как раз примерно столько народу. Так что одна видеокамера, висящая над входной дверью, фиксирует все передвижения всех жильцов. Разумеется, с точным временем «вошел – вышел».
Оруэлл какой-то! Старший Брат смотрит на тебя!
Отдельные демократические радикалы, с которыми мне приходилось обсуждать эту проблему, возмущались. Причем не государством, а именно гражданами. «Почему, – восклицали они, – граждане в одну прекрасную ночь, нарядившись в балаклавы, не сорвут эти видеокамеры? Или не замажут краской их глазки?».
Но граждане в подавляющем большинстве согласны с тотальной слежкой. Правда – в виде психологической компенсации – граждане возмущаются, если кто-то случайно сфотографирует их на улице. «Возмутительное вторжение в частную жизнь!» То есть вторжение со стороны фотографа, который запечатлел безымянный для него красивый женский профиль на фоне Москвы-реки, их возмущает. А тот факт, что эту женщину, как и большинство москвичей, с утра до вечера сопровождает пристальный взгляд Старшего Брата, который знает все имена и адреса, – граждан не возмущает.
Потому что фотограф – это частное лицо. А тут – государство. «Гусударства», – как говорил у Шукшина нелепый герой рассказа под знаменательным названием «Раскас». Потому что граждане верят: государство таким образом спасает их от воров, бандитов и террористов. А может быть, и от разврата и измены со стороны законных супругов.
Психологически это понятно. Гражданам – во всяком случае, 80% граждан – комфортно жить, прислонившись к могучему телу государства. Спрятавшись у него под мышкой. Точнее, убеждая себя в том, что они надежно защищены государством.
Но, сдается мне, граждане ошибаются. Хотя, конечно, в отдельных случаях камеры видеонаблюдения могут изобличить преступника. Но в других случаях – тоже, разумеется, отдельных – камеры, как на грех, оказываются в самый решительный момент выключены. По техническим причинам, или просто случайно. Или файл с самой важной записью по тем же самым причинам оказывается стерт.
Но главная ошибка робких граждан и отважного Оруэлла – не в этом. Ошибка считать, что эти записи – да и вообще все массивы данных о трудовой, общественной и частной жизни граждан – находятся в безраздельной собственности и пользовании государства. В лице какой-то одной суперконторы. Оно бы и ничего, кстати говоря. Неприятно, ну да ладно.
Но у сурового Старшего Брата есть бойкие и хитрые младшие сестры.
Ошибка Оруэлла состоит в том, что он в своем романе «1984» предсказал некий идеальный вертикально-пирамидальный тоталитаризм. Старший Брат, Внутренняя Партия, Внешняя Партия, и Пролы (то есть рабочий класс). Все. Сквозной однонаправленный (сверху вниз) контроль.
Однако, как показал опыт ХХ века и подтвердил опыт века ХХI, вертикально-пирамидальный тоталитаризм возможен разве что в закрытой сравнительно малонаселенной стране. В большой стране тут же возникают свары и стычки между различными спецслужбами, а также службами хоть и не «спец», но имеющими право собирать личные данные граждан. Эти данные тут же выходят на рынок. Такое случалось во всех тоталитарных государствах прошлого века, но особенно легко и быстро это происходит в нынешней цифровой реальности. Причем если раньше торговля личными данными шла на узеньком пятачке «политическая полиция – разведка и контрразведка – гражданская полиция – дипломатия – бизнес», то сейчас потребителями стали весьма широкие массы граждан, прежде всего через популярные СМИ, но и «для частного употребления» тоже. Об этом Оруэлл, конечно, не мог и помыслить, он творил и думал в парадигме телевидения, то есть монопольной и строго вертикальной системы сбора и распространения информации.
«Воры, – говорил чеховский персонаж, – завсегда проворнее сторожей!». Если государство следит за гражданами – граждане начинают следить друг за другом, причем часто – с помощью государственных, полугосударственных или на одну шестнадцатую аффилированных с государством структур. А современное государство (то есть современный государственный аппарат) – это вовсе не оруэлловская Внутренняя Партия, которая живет в полной изоляции от народа и только раздает команды через «телескрин». Нет, что вы! Современный госаппарат – это более миллиона человек. Те же граждане, которые живут на тех же улицах – и точно так же попадают на телекамеры, и конечно же, сидят в соцсетях.
Известна фраза Гоббса: «Война всех против всех». Так он охарактеризовал общество, не связанное Общественным Договором. Мы – мирные люди. Но в новый общественный договор бочком втиснулась удобная и нетрудная «слежка всех за всеми».
Вряд ли младшие сестры (частное сетевое наблюдение) сумеют всерьез окоротить Старшего Брата (большая государственная слежка). Но, наверное, как-то его сбалансируют.
А главное – теперь уже никому не надо залезать в почтовый ящик соперницы длинными тигельными щипцами. И никто не назовет себя лауреатом Нобелевской премии, ухаживая за девушкой. И это – несомненный прогресс.