Среди фантастических романов приятнее и веселее всего читать книги о так называемых «попаданцах». То есть о людях, волею автора вдруг оказавшихся в другой эпохе. Чаще всего – в прошлом. Классический пример – Марк Твен, «Янки при дворе короля Артура», где бодрый технически подкованный американец накручивает хвосты средневековым британцам. Помню, как весело было читать роман какого-то нашего писателя о советском «попаданце» в русский XIX век. Герой идет по улице, и вдруг навстречу молодой Ленин! «Здравствуйте, Владимир Ильич». «Добрый день, сударь, но я, кажется, не имею чести быть с вами знакомым». «Дорогой Владимир Ильич, да я вас с детства знаю!» – «Вы? Меня? Откуда, как?» – «Ну что вы! Да вас все знают! Вся страна! Весь мир!» – «Простите, вы, наверное, больны? – Ленин, то есть еще Ульянов, смутился и встревожился. – У вас жар?» В самом деле, забавно!
«Попаданец» из будущего наводит порядок, решает технические задачи и предсказывает то, что случится через месяц, и этим производит впечатление на жителей прошлого мира. А читатель идентифицирует себя с ним, таким умным, могучим и проницательным – вот поэтому эти книги так приятно и лестно читать.
Но и «Гостья из будущего» или нечто подобное – тоже приятное и лестное чтение, потому что Алиса Селезнева, как ни крути, наша девочка. И мир, в котором она живет в 2080-м примерно году (ненадолго попадая из него в Москву 1976 года), – это тоже наш мир, только сильно улучшенный.
Приятно также читать книжку о том, как некий великий человек из прошлого оказался в нашем времени, а наш умный современник ведет его, как экскурсовод, по улицам. Объясняет про автомобили и метро, самолеты и радио, кино, фото, телевидение и телефон. «А это, дорогой Александр Сергеевич, ваши избранные сочинения в трех томах! Смотрите, как славно издано! Тираж, изволите ли видеть, семнадцать миллионов экземпляров». Потрясенный Пушкин чуть с ног не падает, а провожатый вежливо дополняет: «А общий тираж ваших сочинений за последние сто лет – триста миллионов!» Благодать, да и только.
Однако если говорить серьезно, то любой писатель-фантаст – «попаданец», так сказать, по определению. Автор, который пишет о будущем, берет из своего времени весь его технический, житейский и идейный контекст. И даже технологические шаблоны и предрассудки. Ужасно забавно читать, как в фантастике ХХ века герои века ХХХ попадают впросак из-за того, что «забыли завести часы», или как в бесконечных коридорах межгалактического корабля «тишину нарушает только стрекот кинокамеры». То есть летать к чужим галактикам научились, а придумать что-то надежнее, чем часы с пружинным заводом, – как-то руки не дошли. Молекулярные трансформации для переправки людей к другим планетам – освоили, а движущееся изображение фиксируем с помощью изобретения братьев Люмьер…
Что уж говорить об однополых семьях или трансгендерности? Об этнических и расовых вопросах? Дело не шло дальше наивного феминизма (то есть формального равноправия женщин в понятиях раннего ХХ века) и столь же наивного интернационализма (несколько китайских, арабских и испанских имен в отряде астронавтов, и все они разумеется – лучшие друзья).
Вот мы потихоньку перешли к идейному содержанию научных фантазий о будущем. Олицетворение левого утописта, чеховский Художник из «Дома с мезонином» (1896), проповедовал:
«Если бы все мы, городские и деревенские жители, все без исключения, согласились поделить между собою труд, который затрачивается вообще человечеством на удовлетворение физических потребностей, то на каждого из нас, быть может, пришлось бы не более двух-трех часов в день. Представьте, что все мы, богатые и бедные, работаем только три часа в день, а остальное время у нас свободно… Мы изобретаем машины, заменяющие труд… Сколько свободного времени у нас остается в конце концов! Все мы сообща отдаем этот досуг наукам и искусствам». Ну а в конце концов человек избавится от «мучительного, угнетающего страха смерти, и даже от самой смерти». Вот так. Вот что могут сделать равенство и умные машины. Почти точно то же самое: «Коммунизм – это советская власть плюс электрификация всей страны!» – говорил человек всего на 10 лет моложе Чехова и поклонник его прозы.
Наверное, проблема в том, что человек – простой человек, как мы с вами, ученый-футуролог или самый что ни на есть смелый фантаст – легко может спрогнозировать или навоображать новые вещи. Эти вещи, как правило, фантазируются на основе старых: телефон+телевизор+радиосвязь – и вот вам практически готовый смартфон, который встречается во многих книгах о будущем. Но человек с большим трудом или вообще никак не может представить себе новые отношения. Поэтому-то никто – уже при наличии интернета – не мог спрогнозировать появление социальных сетей. А именно они, старомодно выражаясь, перевернули мир.
Ах, эти умные машины, которые делают всю рутинную тяжелую работу, а люди занимаются наукой, философией, искусством, планируют и совершают экспедиции в джунгли, горы и глубины, а то и в космическую даль!
Так или иначе, именно это было смысловым стержнем фантастики XIX и почти до конца ХХ века. Фантастики вроде бы научной – но на деле она оказалась чем-то вроде «социального фантазирования». Фантазирования забавного и совершенно нереалистичного. Кажется, это какая-то шутка – разве фантазирование вообще и фантастика в частности должны быть реалистичными? Ведь «фантазия» и «реальность» – это антонимы? Но здесь нет противоречия. Фантазии – это либо расчеты с прошлым, либо планы на будущее. То и другое хорошо постольку, поскольку служит своей цели.
Возникает желание написать научно- (или ненаучно-) фантастический роман о писателе-фантасте 1960-х, который попал в наше время.
Который увидел, что:
Вместо умных машин, взявших на себя всю грязную, непрестижную и низкооплачиваемую работу – улицы метут, вывозят мусор и развозят еду многочисленные почти бесправные гастарбайтеры, которые вдобавок к своему тяжелейшему труду получают презрение и тумаки от коренных жителей.
Вместо умных машин, которые умеют кроить и шить, – эту работу делают почти дети, рабы голода, в далеких южных странах, куда перенесли производство потому, что там рабочая сила стоит копейки и не надо отапливать фабричные здания.
Вместо торжества интеллекта, разумности, рациональности – бесконечные «колдуны и ясновидящие».
Вместо научного мировоззрения, ставящего во главу угла человека, познающего законы развития макро- и микромира, – всплеск религиозности, богословские кафедры и часовни в инженерно-физических академиях; плюс к тому религиозная нетерпимость и фанатизм, что выливается в настоящие религиозные войны.
Вместо интеграции народа в единую общность – расовая, этническая и этноконфессиональная проблематика, которая стала едва ли не главной в повестке дня развитых постиндустриальных государств. А вместо светлых интернационалистов, которых зовут Джон Абдурахманович Ким и Астрид Оорзаковна Нгионго – яростные ксенофобы, националисты, расисты, упоенные идеями собственной исключительности и убежденные во враждебности со стороны инородцев и иноверцев.
Вместо «чистой и милой» любви мужчин и женщин – смута и ссора по поводу гендера, трансгендерности, бигендерности, агендерности и прочая и прочая.
Вместо сильных и бодрых личностей, людей науки, труда и искусства – издерганные невротики, копающиеся в «травмах» и «токсичных родителях» с помощью целых корпораций специалистов, которые, как иногда кажется, слегка «стимулируют спрос» на свои услуги. Но это касается не только отдельных людей – этот невроз охватил целые нации.
Вместо перспективного планирования национальной жизни – постоянное расчесывание бед и обид полувековой, а то и вековой давности. Ну какому советскому фантасту могло привидеться, что спор между «красными» и «белыми», а также между «кулаками» и «бедняками», «сидельцами» и «охранниками», «приспособленцами» и «диссидентами» будет разгораться все сильнее? Не надо думать, что это чисто советская специфика. Какому западному фантасту могло присниться, что спор между потомками рабов и рабовладельцев, между наследниками колонизаторов и жителей колоний – совсем грубо говоря, между черными и белыми, между ЕвроАмерикой и АфроАзией – вспыхнет с неудержимой силой?
Да, у всех теперь в распоряжении значительно больше свободного времени. Но куда оно уходит? На дальнейшее развитие личности путем посещения музеев и библиотек, диспутов и конференций? Увы, нет. Все это отбитое у рутинного труда время уходит на тупое листание страничек в социальных сетях.
И наконец. Вместо жизни единым человечеством – а фантасты (по крайней мере, советские) писали об этом как о чем-то само собой разумеющемся – мы видим донельзя разобщенный мир, балансирующий на грани мировой войны; а малые региональные войны идут, не утихая.
Но значит ли это, что мир стал безусловно хуже?
Нет, не значит. Хотя бы потому, что от голода на планете умирает все меньше и меньше людей. Хотя бы потому, что люди научились лечить прежде неизлечимые недуги. Хотя бы потому, что жить в общем и целом стало свободнее, чем 100 и даже 50 лет назад.
К какому же выводу пришел бы фантаст-«попаданец», если бы он на самом деле попал из чудесного мира технократических и социальных фантазий середины XX века к нам, в первую четверть века XXI? Как надо представлять себе будущее, исходя из всего вышесказанного?
Наверное, тут есть три подхода.
Оптимистический: все будет так же паршиво, как сейчас.
Пессимистический: все будет так же, как сейчас, но еще паршивее.
Реалистический: ребята, вы все равно не угадаете!