Это занятное интервью было напечатано в маленькой провинциальной аргентинской газете ровно пятьдесят лет тому назад, в самом конце марта 1971 года. Буквально в день публикации в здании газеты произошел пожар, поэтому данный номер оказался последним; газета далее не выходила. Более того, этот номер не успели доставить подписчикам и в киоски — он сгорел вместе с оборудованием и архивом. Случайно уцелели считанные экземпляры, да и те потом были выброшены. Но вот одна страничка досталась автору этих строк. Материал интересный. Автор не знает испанского, поэтому пользовался гугл-переводчиком, отсюда и возможные неточности, и некоторая корявость стиля. Сеньор Аче (señor Ache) означает «Мистер Эйч» или «Месье Аш».
Итак.
Вопрос: Сеньор Аче, мой первый вопрос: вы хотите отвечать на мои вопросы?
Ответ: Разумеется, нет. Не хочу.
Вопрос: Зачем же вы согласились?
Ответ: Вы меня загнали в угол. Вы меня нашли, и вы от меня не отстанете. Если вам так приятнее — я согласился из уважения к вашим стараниям. Найти и опознать меня было почти невозможно. Вы сумели. Браво. Но это не главное. Я стар, мне скоро восемьдесят два. У меня рак на последней стадии. Сильнейшие боли. Я сам себе колю морфий. Мне все безразлично. От морфия я как в тумане. Поэтому я согласился отвечать.
Вопрос: Сеньор Аче, а теперь ответьте честно и прямо: вы — это вы?
Ответ: Странный вопрос! А вы — это вы? Вон, поглядите в окно, офицер идет по улице, видите? Он — это он? Так что могу вас заверить: я — это я. Во всяком случае, лично я в этом не сомневаюсь.
Вопрос: Но как вы докажете?
Ответ: Послушайте, если вы мне не верите, то давайте на этом закончим. Какой вам смысл брать у меня интервью, если я — это не я?
Вопрос: Но если вы — это на самом деле вы, то разве вы не боитесь, что я сейчас вас убью? И все люди на планете скажут, что я поступил справедливо. Мне дадут медаль, а ваш труп сожгут и пепел выбросят в море. Вам не страшно?
Ответ: Если вы меня убьете, я вам буду весьма обязан. Имея достаточно морфия вот в этом шкафчике, я легко мог бы покончить с собой. Набрать тройную порцию и сделать укол. Я много раз собирался. Даже сегодня утром, перед нашей встречей. Но у меня не хватает духу. Хотя давно бы пора.
Вопрос: Вас мучает чувство вины?
Ответ: Нет. Меня мучают невыносимые боли в животе. Как будто меня варят в кипятке.
Вопрос: Адские котлы?
Ответ: Что за ребячество!
Вопрос: Но вернемся к моему второму вопросу. Ведь ваш труп был обнаружен и череп идентифицирован, что вы об этом скажете?
Ответ: У меня было не менее двух двойников. Может быть, и больше, но я знал двоих. То есть нас было трое. Последние месяцы перед катастрофой мы настолько сжились, что каждый из них может сказать: «Я — это я». Может назвать меня и второго парня своими двойниками. Однако спасали и везли сначала в Испанию, потом в Марокко, потом на Канары, в Чили и сюда — все-таки меня. Именно меня. Так что не сомневайтесь. Я — это я.
Вопрос: Раз вы убегали — значит, вы боялись смерти, сеньор Аче?
Ответ: Моя казнь была бы смешна.
Вопрос: Почему?
Ответ: Я виноват, или, скажем так, принято считать, что я виноват в миллионах смертей. На поле боя, в осажденных городах, в концлагерях. В мирных городах и деревнях под обстрелом. Миллионы, десятки миллионов ужасных, мучительных и на 90% бессмысленных смертей. Пули, бомбы, огонь, голод, газ, пытки. Погибали женщины и дети. Если бы меня приговорили и повесили — неужели это бы хоть чуточку искупило мою вину? Какой толк в том, что я буду болтаться в петле? Даже если бы меня долго жарили живьем или бы умертвили, дамскими щипчиками откусывая от меня по кусочку в течение года, — неужели это уравновесило бы те горы горя, заполнило бы ту бездну боли, которую я принес людям?
Вопрос: Вы раскаиваетесь?
Ответ: Не уверен.
Вопрос: То есть вы считаете, что были кругом правы?
Ответ: Покаяние бессмысленно, вот в чем дело. Но я уж точно не мучаюсь от того, что я жив, а моих соратников и товарищей повесили.
Вопрос: Вы думаете, что их напрасно повесили?
Ответ: История не знает слова «если». Раз повесили, значит, судьба у них такая. У них такая — у меня сякая. Это не цинизм. Это реализм. Я всегда старался быть реалистом. Не всегда получалось. Люди не боги. Тем более я не бог.
Вопрос: То есть вы совершали ошибки?
Ответ: Массу ошибок. Мелких и крупных.
Вопрос: Сеньор Аче, назовите самые крупные.
Ответ: Номер один. Политика в отношении евреев. Да, я был и остаюсь антисемитом, идейным и бытовым тоже. Это мое право — не любить какой-то народ. Но, разумеется, попытка уничтожить еврейство — это была стратегическая ошибка. Во-первых, это технически невыполнимо и ведет только к росту ненависти. Во-вторых, моей целью были вовсе не евреи. Моей целью было христианство. Есть нечто, что я ненавижу сильнее еврейского духа. Христианский дух! Это всепрощенчество, эта лицемерная рабская мораль, «подставь вторую щеку», «отдай последнюю рубашку», «не суди», «рыдай», «кайся» и все прочее. Это путы на ногах нации вообще и каждого человека в частности. Но и заповеди Ветхого завета с юности вызывали у меня отвращение. «Я господь бог твой…» — а вы его видели или вам наплели попы? «Не сотвори себе кумира» — а разве лидер нации или великий воин не достоин поклонения? «Не убивай» — а если это твой враг? «Не кради» — а если тебя ограбили и ты всего лишь берешь назад свое? «Не прелюбодействуй» — а если ты влюблен в замужнюю женщину и она любит тебя? Какой бред. Евреи, евреи… Я был бы рад, если бы евреи были как небольшое племя в Азии. Да пусть их! Но они пронизали собой всю Европу.
Мой план был такой. Устранить народ Библии, тем самым устранить и Библию, то есть Ветхий Завет, и тем самым обескровить Новый Завет и решительно подкосить христианство. Вернуть Европе ее старую, доеврейскую религию! Даже не религию — я человек не религиозный, мне что ветхозаветный Бог, что Христос, что Один или Зевс — один черт. Вернуть Европе ее старое здоровое миросозерцание. Но с евреями — это была ошибка. Моя идея не имела ничего общего с тупым народным антисемитизмом. Но нам пришлось приспосабливаться.
Вопрос: Почему так?
Ответ: Мы были слишком демократичны. Мы, к сожалению, ориентировались на народное мнение. Жили, озираясь на народ. А народ требовал не просто «устранять», а уничтожать. Требовал расстрелов и печей. Офицерство было тоже из народа. Но даже высшие офицеры, даже потомственные аристократы шаг за шагом превращались в мясников. Такова печальная диалектика демократии. Нужна была настоящая диктатура.
Вопрос: А вы, сеньор Аче, разве не были диктатором?
Ответ: Увы, нет. То есть да, но лишь отчасти. Я был диктатором от имени народной массы. Хотя на самом деле это еще хуже, чем Нерон или Калигула.
Вопрос: Вы уверены, что вы говорите правду?
Ответ: «Что есть истина?»
Вопрос: Кажется, это написано в той книге, которую вы намеревались уничтожить во вторую очередь…
Ответ: Вы католик?
Вопрос: Нет, левый социалист. А еще какие ошибки?
Ответ: Ошибка номер два — атака на Советский Союз. Эта ошибка состоит из многих частей. Часть первая. Попытка взять Москву. Глупое подражание Наполеону. У Наполеона ни черта не вышло, а мы туда же! Флаг над Кремлем, парад на Красной площади, какой бред. Я всерьез об этом мечтал… Стыдно вспомнить. Надо было сразу двигаться на юг, отсекать русскую армию от нефти, отсекать танки от горючего. Часть вторая: ошибкой было презрение к русским. Но они воевали лучше нас. Гораздо лучше.
Вопрос: Вы в этом уверены?
Ответ: Вспомните, кто победил. Истина определяется постфактум. История не знает слова «если», повторяю.
Вопрос: Что надо было делать?
Ответ: Теперь-то какая разница? Но если вам интересно… Часть третья. Не надо было строить бредовых планов колонизации. Как можно было всерьез думать, что двухсотмиллионный народ с великой культурой пойдет к нам в батраки? А наши конкретные планы? Нелепые фантазии, стыдно вспомнить. Помню, я говорил со всей серьезностью: «Конечно, мы не собираемся осчастливливать русских нашими достижениями в зубопротезной технике. Но если кто-то из них с полной решимостью будет добиваться лечения у протезиста — что же, придется для него сделать исключение». Помрачение разума! Русским на завоеванных территориях надо было сразу дать нечто вроде автономии. Под нашим присмотром, естественно. Русская республика, русский протекторат, русское что-то там еще, и все такое. Но самое главное — атака на СССР была начата не вовремя!
Вопрос: То есть?
Ответ: Войну надо было начинать сразу с атаки на Советский Союз. Не атаковать Францию, не оккупировать Бельгию, и уж конечно, не бомбить Британию. Разделив Польшу, надо было немедленно атаковать Советы, не трогая более никого в Европе. Тогда бы за Советы никто не заступился. Англосаксы не начали бы войну против нас. Они бы нам еще оружие поставляли! Потому что они ненавидели большевиков посильнее нашего. И вот тогда — клином к Волге, и пяток свободных русских республик на западе СССР. Свободных от большевиков и евреев, вы меня поняли. И все, игра сделана. А дальше пусть мои преемники разбираются.
Вопрос: Ведь как просто!
Ответ: Вот и я говорю. Просто, ясно, логично.
Вопрос: Что же помешало?
Ответ: Сталин. Я не мог напасть на Сталина вот так, на гладком месте, ни с того ни с сего. Скажу вам по секрету — тут кое-что личное. Я знаком со Сталиным с 1913 года. Но он об этом не знает. В феврале, в Вене. Он там жил в эмиграции, а я шлялся по городу и пытался продавать свои акварели. Мы случайно встретились в кафе. У меня не было денег. Он заплатил за мой обед и пустил к себе переночевать на пару ночей. Вокруг него вертелось много народу — эмигранты, местные социалисты, его очень любили и уважали, он помогал людям. И вот помог мне. Я даже не назвал своего имени. Вернее, назвал, но наврал. Я уверен, что он меня сразу забыл. А я запомнил его на всю жизнь. Тут был какой-то психологический барьер, вы понимаете?
Вопрос: Но вы же его преодолели? Через два года вы все-таки атаковали Сталина. Что изменилось?
Ответ: Война заставила. У войны есть свои тайные законы. Не «нация ведет войну», а «война ведет нацию». Война, великая вечная война привела меня сначала в Берлин — вождем народа, потом в Париж — победителем, потом к стенам Москвы — неудачником, а теперь в этот маленький город — беглецом…
Вопрос: То есть виновата война? Виновато нечто большое, могучее и безличное. А вы сами не виноваты ни в чем?
Ответ: Вам будет легче, если я стану каяться? Но почему именно перед вами? Просить прощения? Но почему именно у вас? Кто вы такой? Представитель всего человечества? Прокурор на суде народов? Хотя извольте. Прошу у вас прощения, что отнял ваше время. Возьмите с полки спирт и вату. Помогите мне сделать укол, и я продиктую вам адрес, где на самом деле скрывается сеньор Аче.
Вывод, который делает безымянный журналист:
«История имеет множество альтернатив в своем процессе, но никаких альтернатив в своем итоге. Ни раздавленная бабочка, ни выигранное сражение по сути не меняют ничего. Даже если сеньор Аче где-то скрывается, дожив до марта 1971 года, на самом деле он сдох 30 апреля 1945-го».