Недавно в одной крупной европейской столице произошел маленький семейный скандал. Нет, я не о том, о чем вы сразу же подумали. Я о более скромном происшествии. Без участия коронованных особ. Но все равно забавно. И немного похоже.
Итак, в этом прекрасном городе жил да был (вернее сказать, живет не тужит) молодой человек лет сорока с небольшим. Он уже давно, более десяти лет назад, окончил престижный университет и получил весьма лакомую и денежную специальность. Однако на работу так и не устроился — что-то ему все время мешало: то насморк, то дождь, то неудобная и слишком долгая дорога до офиса. А так как именно в этом городе погода чаще всего дождливая, у жителей постоянно носы на мокром месте, а сам город очень большой, но малоэтажный и поэтому растянутый в пространстве, — найти работу у нашего героя все никак не получалось. Но он, как мы уже отметили, жил не тужил. Потому что мама с папой купили ему хорошую квартиру и мало того — платили нечто вроде стипендии — 400 фунтов в неделю. Конечно, не слишком много. На роллс-ройс и завтраки с устрицами не хватит. Но ведь и не мало! Примерно 2500 долларов в месяц, а если на наши деньги — то около 180 000 рублей ежемесячно. Неплохая таки стипендия! Особенно если учесть, что это именно стипендия, а не заработная плата — как говорится, почувствуйте разницу.
Однако ничего не вечно под луной, и родительское долготерпение тоже. В один прекрасный день родители заявили, что хватит сидеть у них на шее, ножки свесив, — пора бы и на службу. Тем более что образование имеется и вакансии тоже. И перестали эту стипендию платить. Надо отметить, что родителям молодого человека уже сильно за семьдесят.
Молодой человек оскорбился — но не сказал: «Ах, вот вы как? Ну и не надо!» Не стал хлопать дверью, съезжать с дареной квартиры и демонстративно устраиваться на тяжелую работу — мол, пусть им, жадным старикам, станет стыдно. Нет. Он подал на них в суд. В своем исковом заявлении он потребовал, чтоб родители пожизненно содержали его. Поскольку он — ребенок с неизжитой психологической травмой.
И вот сейчас в этом прекрасном городе многие с трепетом ждут решения суда — поскольку в этой прекрасной стране прецедентное право. Решит судья так или этак — значит, и дальше все похожие дела будут решаться этак или так. Ждут дети (в особенности великовозрастные, о которых любящие родственники говорят: «Ну что вы! Ей всего 37, она еще совершенный ребенок!»), ждут и родители, у которых ноют плечи и шея. Ну, что же. Ждем-с.
Когда я пересказал эту историю одному своему другу-ровеснику, он сказал: «Вот ведь скотина!».
Увы, здесь привычная ошибка.
Да, наглого и циничного человека иногда называют скотиной, злобного — зверюгой, и говорят: «Он делает что хочет, никаких моральных запретов. Ведет себя просто как животное». Но это несправедливо по отношению к зверям.
В поведении животных есть множество, так сказать, внутренних — точнее, «встроенных» — ограничений. Например, животным практически запрещена внутривидовая агрессия, тем более поедание особей своего вида. Волки волков не едят. Ворон ворону глаз не выклюет. Агрессия, конечно, иногда вспыхивает — но это, как правило, случается в период брачных игр. Кстати, о брачных играх — звериный секс тоже ограничен некими встроенными запретами. Разные виды животных устраивают свою сексуальную жизнь по-разному. Они бывают моногамными в крепких парах, другие бывают полигамными в стаях, третьи безразличны к вопросу верности, меняя партнеров ежесезонно — но они не знают «сексуального разврата». Больше того, секс у животных жестко связан с размножением, а значит, сексуальная активность у них ограничена коротким периодом.
Люди куда более сластолюбивы, чем кошки, козы или обезьяны (которых обычно поминают как образец сексуальной невоздержанности). А также кровожадны — причем именно в отношении своих собратьев по биологическому виду. Может быть, именно поэтому социальная жизнь людей существует на сложной и разнообразной матрице запретов.
Мы не знаем точно, откуда взялись базовые запреты цивилизации — запрет на каннибализм и запрет на инцест (ученые разных направлений объясняют это по-разному, но это не страшно: в конце концов, наука не может и не должна дать ответ на последнее «почему»). Однако факт остается фактом: запрещено людоедство, поедание трупов и все, что как-то может это напоминать. Мне кажется, что запрет на мародерство (обкрадывание убитых врагов на поле боя) коренится именно в этом, а вовсе не в том, что «от этого разлагается армия». В основе культуры — сакральное отношение к смерти и покойнику. Покойник — это «табу».
«Близкородственное скрещивание» издревле запрещалось по причинам вовсе не биологическим, а только социальным. Этот запрет был связан вовсе не со стремлением к здоровому потомству, а с выстраиванием новых — по сравнению с «доисторическими» — систем социальной и даже политической организации (что ясно видно в мифе об Эдипе).
Сильно после, через два-три тысячелетия, уже в Новое время, возникло, так сказать, биологическое объяснение этого запрета. Но обратите внимание: сексуальная связь с братом/сестрой, отцом/матерью запрещается вне всякой зависимости от того, планируются ли тут дети. Казалось бы, в наше время, когда такая надежная контрацепция, — да облюбись ты с сыночком или с сестричкой. Но нет.
Запрещено, и точка.
Социальный запрет, провозглашающий некоторые вещи сакральными (то есть необъяснимо запретными), сам по себе тоже сакрален, то есть не нуждается в объяснении. Объяснение бывает эмоциональным и от этого еще более убедительным. Почему нельзя? Потому что нехорошо. А почему нехорошо? Да потому что нельзя.
Разумеется, матрица запретов не ограничивается этими двумя базовыми, о которых я только что упомянул.
Социальная идентичность — то есть принадлежность к определенной группе — тоже выстраивает целый частокол запретов. В целом все они сводятся к одному: нельзя предавать свой этнос, свое сословие, свою семью. Социальный снобизм отвратителен, но социальное предательство (когда рабочий называет своих братьев по классу «быдлом», а интеллигент — «дерьмом нации») — омерзительно вдвойне.
Каждый класс, каждая группа и даже каждая семья имеет собственные правила поведения. Их надо как минимум спокойно соблюдать, а если не желаешь жить по этим правилам — лучше тихо отойти в сторону.
Вот снова вспоминается скандал в венценосном семействе. Мне кажется, что тут все проще простого. Рождение в той или иной семье налагает на человека некие неотменяемые обязательства. Афроамериканец-расист или еврей-антисемит могут вызвать любые чувства, кроме сочувствия и уважения. Когда молодая невестка в королевской семье требует каких-то особых прав и пытается «разоблачать дворцовые нравы», то это история вовсе не о правах человека, не о феминизме, не о свободолюбивой женщине, попавшей в затхлую лицемерную атмосферу, и т.д. и т.п. Если бы речь шла об обычной семье — ради бога. Бунт невестки против свекрови — дело привычное и даже неплохое! Но здесь все не так. Здесь — история о том, что некто отказался соблюдать правила. Королевская семья одна на всю британскую нацию — да и на весь мир их менее полусотни (кажется, 44 штуки). Именно уникальность и важность британского королевского дома делает его «внутренний распорядок» безусловно ценным. Ценнее чьих-то желаний и капризов. Но этот «некто», который отказался соблюдать правила, — не невестка, а принц. Она-то просто вляпалась в историю, из которой ой как трудно выйти — а ее муж сознательно нарушил правила, да еще хотел усидеть на двух стульях. Не вышло.
Сейчас скажу нечто странное. Особенно странно, наверное, услышать это от меня. Я наполовину еврей, а среди евреев аристократов не бывало. Мои обе бабушки были секретаршами-машинистками. Один дедушка был шофер, другой — рано погибший сын богатого коммерсанта или среднего лавочника — среди родственников на сей счет нет единого мнения. То есть я, что называется, «из простых». Однако я убежден — лица королевской крови не имеют права жениться на простолюдинах. Даже на недостаточно высокородных аристократах/аристократках — тоже не надо. От этого ничего, кроме беды и скандала, не выйдет.
Но это, повторяю, касается всего лишь одной — хотя королевской — семьи. Отчего же такое жадное внимание к этому, казалось бы, единичному казусу? Казалось бы, какое всем дело? Но причина не только в пресловутом «хайпе», не в том, что люди всегда и везде обожают великосветскую хронику, а особенно — скандалы в самых высших сферах общества.
Причина в другом. Высшие сферы — это своего рода образец. И если в этих сферах скандал и нарушение правил, то нам, обычным людям, это тем более можно. Мы получаем индульгенцию на разброд и шатание.
Возникает соблазн нарушать куда более простые, но очень важные правила и запреты. Например, такие:
Нельзя бездельничать. Нельзя, выросши и получив специальность, сидеть на шее у родителей и вообще эксплуатировать стариков. Нельзя бить и унижать детей. Никого нельзя подчинять и порабощать, ни впрямую, с помощью насилия, ни в форме психологического или экономического шантажа.
В свое время был в моде такой вроде бы ультралиберальный, даже отчасти анархический тезис: «Можно все! Нельзя лишь одно. Нельзя говорить «нельзя». Но тут получается забавный логический круг. Если запрещено запрещающее высказывание, то есть высказывание со словом «нельзя», то, следовательно, нельзя не только говорить «нельзя». Нельзя также говорить «нельзя говорить «нельзя»». И далее, нельзя говорить, что нельзя говорить, что нельзя говорить «нельзя».
На деле получается еще грустнее. Разрушение запретов приводит к новым, еще более жестким и изощренным запретам, правилам и регуляциям, которые призваны гарантировать всю эту «новую разрешенность».
Если сорокалетний ребенок, о котором я писал в начале колонки, выиграет дело и суд обяжет престарелых родителей содержать его, то это будет, по существу, пожизненный запрет родителям на самостоятельную жизнь. Хуже, чем католический брак до 2015 года, когда папа Франциск упростил, а фактически разрешил церковные разводы. Впрочем, если и римский папа не устоял перед реальностью, то обыкновенные простые папы и мамы могут начать «официально разводиться» со своими взрослыми, но слишком требовательными детьми.