Сегодня, когда исполняется очередная, 68-я счастливая годовщина нечаянного избавления России от монстра по имени Сталин, самое время горестно подумать о том, что его проект, на самом-то деле, оказался удачным.
Да, приходится честно указать, что избавление было случайным. Институциональная конструкция государства не подразумевала – проще говоря, запрещала – законную смену власти. Народ как субъект политики был уничтожен за три десятилетия до того: единичные всплески сопротивления подавлялись жестоко и непреклонно, как при Николае Палкине. Верхушечный переворот? Но «сброд тонкошеих вождей» не мыслил поднять руку на живое божество. Однако когда божество стало умирать, вожди не торопились вызвать к нему врачей. Да что там вожди! Рядовые следователи МГБ, когда узнали, что божество в агонии, – убегали с рабочих мест, а некоторые даже стрелялись, но не от самурайской тоски по вождю, а из утробного страха вдруг оказаться на месте подследственного.
Уж позволю себе еще одно отступление. Точнее, мемуар: мой товарищ в самом конце августа 1991 года был назначен главой районной комиссии по расследованию деятельности районных же властей во время августовского путча. Заранее скажу, что работа этой комиссии не привела ни к каким результатам, а тем более к репрессиям. Однако допрашиваемые товарищи отнеслись к допросу более чем серьезно. Они задушевно просили, даже умоляли только об одном: не убивать жен и детей. Да, именно так. Повторяю – не убивать детей и жен. Наверное, они твердо знали, что их самих через часок отведут на задний двор райисполкома, а жен и детей как минимум вышлют из Москвы. Так вот, повторяю в третий раз – они просили сохранить детям и женам жизнь.
Это очень важно: все они прекрасно понимали, что они на самом деле творили на нашей земле, и до полусмерти боялись возмездия. Чай, не 1920-е и даже не начало 1930-х годов, когда можно было выпучить глаза и прокричать: «Мы верили в Революцию!». К исходу сороковых – а тем более к началу девяностых – они верили только в гарантии, которые давала красная книжечка.
Но мы слегка отвлеклись. Итак, мне кажется, что сталинский проект оказался успешным. Пускай отчасти, но – от самой важной части.
Разумеется, успех его лежит отнюдь не в плоскости экономической и не в смысле политическом, тем более – геополитическом. Экономически – это был полный крах, экономика газетной лжи и НКВД-шных репрессий (об этом чуть подробнее поговорим позже). Политически СССР и весь Восточный блок распался довольно скоро после 1953 года, на глазах первого послевоенного поколения. Однако следы сталинской политической практики остались крепко впечатанными в сознание людей. Нет необходимости указывать на конкретные проявления сталинизма в политике постсталинской эпохи на всем ее почти семидесятилетнем протяжении. Достаточно отметить постоянную, а то и возрастающую симпатию и лично к тирану, и к его деяниям. И вот именно это и произошло за счет того, что успешным оказался «антропологический проект». Так сказать, «человеческое измерение». Говоря на языке Хельсинкского акта, гуманитарная «третья корзина».
Умные люди говорили примерно так:
«Коммунисты хотели модернизировать Россию экономически, завоевать полмира и создать нового человека. Да, надо признать, что индустриальную модернизацию они провели в общем-то эффективно, создали огромный военно-политический Восточный блок, он же Второй Мир – но вот с «новым человеком» у них ничего не вышло! Потому что человеческая природа неизменна…», – ну и так далее.
Как это часто бывает, умные люди говорили глупости.
Восточный блок оказался на диво хрупким. Какой-то советский писатель – из тех, кому позволяли путешествовать за границу – восторгался в журнале: «Как велик, как просторен мир социализма! От Китая до Албании!» – и это было напечатано буквально за месяц до того, как СССР вдрызг разругался и с Китаем, и с Албанией. При Брежневе СССР намеревался попросту уничтожить «китайских гегемонистов» (так тогда называли в газетах бывших «братьев навек») – да, именно уничтожить, нанести превентивный ядерный удар. Спасибо, американцы отговорили… Я не к тому, что американцы такие лапочки (они отговорили не из гуманности, а именно потому, что им не нужна была безраздельная гегемония СССР в Евразии), – я к тому, что внутри братства социалистических стран шла смертельная грызня.
Что касается экономики, то ее рост при Сталине был значительно (порой в 2-3 раза) медленнее, чем в царской России даже в годы Первой мировой войны. Тошнит слышать, что «да, Сталин ограбил деревню и проводил репрессии – но все это во имя индустриализации»).
Как-то весь мир сумел индустриализоваться без раскулачиваний и расстрелов. Еще сильнее тошнит от слов «Сталин выиграл войну». Каким патологическим русофобом надо быть, чтобы сулить России и СССР поражение от Гитлера, «если бы не Сталин»!
Вернемся к экономике.
Простой пример. В первые пять пятилеток – с 1928 по 1955 годы – были запланированы следующие цифры строительства железных дорог (в тыс. км): первая пятилетка – 16.2, вторая – 11.0, третья – тоже 11.0, четвертая – 7.2, пятая – 3.8. Цифры (за исключением первой пятилетки) скромные: предполагаемые темпы строительства были меньше, чем в Российской империи и в США. Кстати, царская Россия была на втором, после Америки, месте в мире по темпам строительства и по размерам железнодорожной сети. А теперь выполнение плана, от первой до пятой пятилетки – менее 6; 3.4; 4,6; 2.3; 3.1 – цифры из официальных советских справочников.
Казалось бы, все ясно: план провален. Но нет! При том, что эти цифры были известны весьма широкому кругу специалистов – со всех трибун говорили о том, что план выполнен и перевыполнен. Политики это докладывали в залах, где сидели те, кто прекрасно знал истинное положение дел. Простой вопрос – почему никакой путейский генерал, никакой высокопоставленный инженер или академик в прениях не вышел на трибуну и не спросил: «Товарищ Молотов, ты в своем уме? Что ты несешь? План выполнен еле-еле на 30-40%!».
Почему они молча аплодировали в ответ на наглую ложь? Ответ простой. Потому что, например, советские статистики, которые провели перепись и получили не самые оптимистические результаты, были расстреляны. Ложь шла, в точности по Солженицыну, в одной упряжке с насилием.
Но не совсем в точности. Солженицын в своем знаменитом манифесте «Жить не по лжи!» писал: «Когда насилие врывается в мирную людскую жизнь – его лицо пылает от самоуверенности, оно так и на флаге несет, и кричит: «Я – насилие! Разойдись, расступись – раздавлю!» Но насилие быстро стареет, немного лет – оно уже не уверено в себе и, чтобы держаться, чтобы выглядеть прилично, – непременно вызывает себе в союзники ложь. Ибо: насилию нечем прикрыться, кроме лжи, а ложь может держаться только насилием».
Почти верно. Потому что забыт третий момент: кто будет осуществлять насилие? Кто будет расстреливать, раскулачивать, выгонять на мороз, пытать? Это на самом деле серьезный вопрос. Потому что большая и, смею думать, лучшая половина народа (а может, и две трети, а скорее даже – четыре пятых) органически неспособна пытать и расстреливать.
Но остается одна пятая. Хорошо, пусть одна десятая! Двадцатая! Но зато с ружьем, и с позволением убивать ближнего своего, потому что у него есть корова. Или комната с окном во двор, примус и две пары сапог – ясно дело, буржуй и враг народа.
Технология власти Ленина-Сталина состоит из трех частей. Ложь. Насилие. Комбед.
Комбед – это «комитет бедноты», это нищая, озлобленная, аморальная, деклассированная часть народа, на которую деклассированные интеллигенты-большевики сделали свою главную ставку, поставили рулить в деревне – а значит, и в стране, поскольку в деревне тогда жило почти четыре пятых населения России.
Русский монархист Иван Солоневич назвал это коротко и ясно: «ставка на сволочь». На человека с бараньими мозгами, волчьими челюстями и моралью инфузории. На человека, который в групповом изнасиловании участвует шестнадцатым в очереди. Реалистичность большевизма, пишет он, состоит в том, что ставка на сволочь была сделана прямо, неприкрыто и бестрепетно.
Конечно, сволочизма много во всех социальных слоях, но все же среди люмпенов ее больше всего. Там и концентрация ненависти-зависти выше, и культурно-социальных ограничений меньше. Но ни у кого – кроме Ленина и особенно его верного ученика Сталина – не возникало мысли о том, чтобы сделать этих людей главными исполнителями своих политических затей.
Хочется еще раз вздохнуть о печальной роли великой русской литературы в российской истории. Раздавленная бабочка из рассказа Рэя Брэдбери: очевидно, у Тургенева и Толстого случилась личная трагедия под названием «отрицательная идентификация с родителями» (у Тургенева мама-садистка, у Толстого ранняя смерть матери и неважные отношения с отцом) – но в результате, если говорить коротко, от этих двух властителей дум мы получили культ неграмотного бедняка.
Крестьянско-крепостническая идиллия – добрый барин с университетским дипломом учится мудрости у неграмотного мужика – эта идиллия превратилась в ленинскую «опору на беднейшее крестьянство». Не просто на крестьянство, а именно на «беднейшее», то есть отчаявшееся, безалаберное, завистливое. Беднейшему крестьянству надо бы помочь разбогатеть, хоть чуть обрасти хозяйством – а не опираться на него, не внушать ему, что оно и есть соль земли, хозяин страны, каратель и безнаказанный грабитель тех, у кого есть самовар и корова.
У каждой политической и экономической системы есть некая цель. Она зависит от того, как сложилась структура данного государства. Цель сталинской политики и сталинской экономики была проста – сохранение личной безопасности товарища Сталина. Ну и тех, кто вокруг – постольку, поскольку их деятельность соответствовала главной цели. Вот, собственно, и все. Во имя этого истреблялось крестьянство, во имя этого закупались американские заводы и щедро подкупались зарубежные писатели, велись рискованные внешнеполитические игры, неустанно цензуровалась советская литература и искусство. Ни о каких свободных или даже однопартийно-альтернативных выборах, о конкуренции фракций или хотя бы о борьбе влияний в элите речь просто не шла, а когда заходила – то все оппоненты оказывались «троцкистско-зиновьевскими бандитами» и отправлялись к стенке.
Источником истины становилась власть – в политике, в искусстве и даже в науке (в философии, истории, экономике, народнохозяйственной статистике, демографии, психологии, а также в языкознании и литературоведении, в биологии, медицине и кибернетике; маленькое исключение сделали для физиков-химиков-математиков, в силу важности их работы для сохранения драгоценной шкуры тов. Сталина).
Все это прекрасно соответствовало дремучему сознанию крестьянских и слободских, пригородных, а там и городских низов. Беспредельный монархизм, преклонение перед силой, слепая вера во все, что сказано властью или от имени власти.
Вот такая антропология им. Сталина.
Вот такая у него получилась «третья корзина», пережившая все бури хрущевских разоблачений, оттепельных послаблений, застойного двоемыслия, горбачевской гласности, ельцинской свободы; наверное, она переживет и путинский государственный капитализм.
Особенно сейчас, когда самые свирепые люмпенские мысли, идеи и манеры бурлят и пенятся в социальных сетях, и власть – при всей своей суровой властности – вынуждена если не впрямую опираться на них, то серьезно принимать их в расчет.