Старый художник Анатолий Владимирович Бородин рассказывал, как в начале 1960-х он ездил на Север, в тундру, чтобы сделать серию графических работ, посвященных местным жителям. Этот его, говоря по-нынешнему, «проект» (организация включена Минюстом в список иноагентов) имел большой успех: выставки, отклики, публикация отдельным альбомом.
Но я не о том. Бородин тогда был еще совсем молодой, двадцать пять лет примерно. С собой, помимо всяких рисовальных принадлежностей, он на всякий случай взял флягу со спиртом, тщательно запрятав ее на дне рюкзака. Ночевал он, разумеется, в хижинах местных жителей — то ли в чумах, то ли в ярангах, неважно…
И вот однажды рано утром, рассказывал Бородин, он проснулся от того, что ему в лицо и грудь тыкалось нечто тяжелое и непонятное. Он открыл глаза. Перед ним стоял один из туземцев и протягивал ему ружье. Прикладом к нему! Как в детстве нас учили передавать нож или вилку — ручкой по направлению к своему визави. Вот точно таким же манером этот человек пытался всучить ему ружье.
— Что такое? — Бородин привстал с лежанки.
— Толя! — чуть не плача от раскаяния, сказал тот. — Толя, застрели меня! Я украл и выпил твой спирт! Стреляй в меня, в плохого человека!
Я не стал бы преувеличивать простодушие жителей тундры. Скорее всего, тут был расчет, замаскированный под наивность. Избежать скандала и обидных обвинений в воровстве, «повинную голову меч не сечет», да и в самом деле — стоит ли фляга спирта того, чтобы из-за нее затевать драку или с мрачным видом переселяться в другую ярангу? Лучше махнуть рукой и сделать вид, что ничего не было.
Надо сказать, что мне приходилось сталкиваться с таким поведением в комфортабельных условиях московской квартиры. Гость, который приехал ко мне на пару дней, залез в холодильник и сожрал весь запас мною лично сготовленных котлет — то ли шесть штук, то ли восемь. В ответ на мое недовольное недоумение он сказал — прямо как тот туземец:
— Ну, убей меня! За эти котлеты! — и завел руки за спину, словно бы подставляя грудь кинжалу, а лицо — пощечине.
У него было очень милое, весноватое лицо, рыжеватая щетина. Улыбка во весь чуточку щербатый рот. И улыбнулся он милой, виноватой, но вместе с тем самоуверенной улыбкой.
Потому что прекрасно понимал: бить его и даже всерьез ругать его я не стану. Тем более не стану говорить: «собирай свои манатки и вали отсюда, куда хочешь». Это подразумевало бы ссору на всю дальнейшую жизнь, а я не собирался с ним ссориться. А главное — и он, наверное, прекрасно это понимал — в случае, если я его выгоню, я накажу прежде всего сам себя. Обо мне пойдет слава как о фантастическом жлобе, сказочном скупердяе, который за миску котлет выгнал друга из дому. Поздно вечером! Практически ночью! На мороз! А человек из другого города! То есть я получился бы совершеннейшим моральным уродом.
А вот с одним моим приятелем вышла еще более интересная история — из этой же серии. Он женился на одной хорошей девушке из очень хорошей и обеспеченной семьи. Беда была в том, что его семья тоже была хорошая и обеспеченная. Молодым — они были еще студентами — родители вскладчину купили двухкомнатную кооперативную квартиру (читатель уже понял, что это история из 1970-х). Кроме того, купили квартиру, мебель и бытовую технику. Совет да любовь! Но через некоторое время молодая жена взяла манеру приходить домой, мягко говоря, поздновато. То есть под утро. На все упреки и призывы она отвечала примерно так:
— Да, я пришла неизвестно откуда в пять утра. Ну и что теперь?
Идеальная формулировка.
А действительно, что теперь? Ты будешь меня бить или обзывать неприличными словами? Слова с меня, милый, как с гуся вода. Побьешь — пойду в милицию, «сниму побои», и тебе в таком случае вряд ли светит хорошая характеристика при устройстве на работу. Закричишь «вон из моего дома!»? Но эта квартира твоя ровно настолько же, насколько и моя.
Разводиться? О, боже! Так огорчать наших родителей? А при разводе и размене жилплощади тебе достанется комната в коммуналке, ибо суд у нас, как правило, на стороне женщин (да и состоит на девять десятых из женщин, особенно в таких, гражданско-разводных делах).
Но самое главное: я же тебя люблю, как прежде! Я не хочу вдаваться в подробности — где, с кем и зачем я была до пяти утра. Это не имеет ни малейшего значения по сравнению с нашими отношениями. У нас дружная семья, налаженный быт, хороший, смею надеяться, секс! И что теперь? Ты все это бросишь — семью, квартиру, любовь и уют — из-за моего позднего возвращения домой? Так что чем сверкать глазами и задавать грозные вопросы, лучше пусти меня в душ и пойдем спать. Обними меня, приласкай меня…
Конечно, она всего этого не говорила, вот так, напрямую, словами. Но это явственно ощущалось в чеканной фразе «Ну и что теперь?»
Так они и жили помаленечку — молодой муж осознал, что «теперь — ничего», что в ответ на легкую измену не надо собирать чемодан или подавать заявление в ЗАГС. Ну, к примеру, как в ответ на пустяковое нарушение границы не надо поднимать в воздух бомбардировщики, и тем более — объявлять всеобщую мобилизацию. Однако время от времени он ее все же спрашивал, почему она избрала именно такой стиль поведения. Ответ же он получал еще более чеканный:
— А вот я — такая. Да, я вот такая, и не собираюсь меняться. Потому что таково мое «я», понял? А если не нравится — тебе решать…
Значит, если не нравится — поднимай в воздух бомбардировщики (то есть собирай чемодан или беги в ЗАГС).
Сейчас мне кажется, что девушка сильно обогнала время. Лет на сорок, самое маленькое. Потому что фраза: «Да, я вот такая и не собираюсь меняться» подозрительно похожа на апелляцию к исконным ценностям, к цивилизационной уникальности. А вот мы такие, ни на кого не похожие, живем по свои правилам, ни к кому не желаем приспосабливаться — и что теперь? Что вы с нами сделаете? Неужто будете бомбардировщики поднимать? Ведь это же себе дороже, вы же это сами прекрасно понимаете!
Да, все это понимают. Поэтому предпочитают махнуть рукой, пожать плечами и сделать вид, что ничего не произошло.
А ведь и на самом деле ничего не произошло. Ну, ничего такого, из-за чего надо объявлять всеобщую мобилизацию или хотя бы сборы резервистов.
Иногда кажется, что жизнь идет как будто бы в двух реальностях.
Одна реальность — где люди (друзья, любовники, муж и жена, социальные группы и целые государства) — все же способны договариваться, идти на компромиссы, выполнять обещания, соблюдать выработанные условия, и так далее, и тому подобное.
Другая реальность — там, где царят «принципы, которыми нельзя поступиться», а проще говоря, непредсказуемое своенравие без оглядки на партнера. Почему непредсказуемое — потому что эти священные принципы возникают совершенно неожиданно. Кто мог предположить, что бездетная пара станет символом православной семьи (хотя православие веками воспевает и стимулирует чадородие и всячески борется с «чайлд-фри»)? А далекий южный городок, где, по одной из версий, крестился языческий князь, вдруг, внезапно — на тысяча тридцать пятом году русского православия — станет сакральным историческим местом?
Оглядка на партнера, однако, тут есть. Она и заключается в этом «ну и что теперь?» То есть в твердой уверенности, что партнер смолчит, махнет рукой, ибо — себе дороже.
Часто говорят про людей и про государства: «они живут в параллельной реальности». Но это не так. Параллельные вселенные не пересекаются — как, например, сон и явь, как отчеты о выполнении советских пятилеток и экономическая реальность страны. Нет, здесь речь, скорее, о перпендикулярных реальностях.
Все самое интересное происходит тогда, когда эти реальности пересекаются. Как, например, недавно случилось в Республике Беларусь. Власть говорит: «ну и что теперь?» — а народ терпеливо, неторопливо, с восточнославянским вежливым упрямством отвечает, что теперь все будет по-другому. Возьмите чемодан и идите в ЗАГС.
Опасно и неудобно жить по струнке, рассчитывая на немедленную жесткую реакцию партнера, который, не считаясь с жертвами, тут же бросится отстаивать уже свои собственные принципы. Нет, не бросится, успокойтесь.
Жена простит мужа, а пограничный инцидент будет урегулирован дипломатическими мерами.
Но и слишком полагаться на то, что партнеру «себе дороже», что он миролюбив, терпелив и закоснел в комфорте мирной жизни, тоже опасно. Раздражение от безнаказанного «ну и что теперь?» накапливается — и в итоге случайно брошенное слово может стать поводом для развода, вроде бы привычные подтасовки на выборах — поводом для массовых народных выступлений, а случайно задержанный полицией автомобиль с дипломатическими номерами — поводом для войны. Для всамделишной большой войны, с танками, самолетами и всеобщей мобилизацией; не дай Бог дойти до ракет.