У одной известной женщины умер муж, знаменитый медиа-менеджер и политтехнолог. Умер – то есть погиб. Покончил с собой. Не вдруг, а в ходе мучительного судебного процесса по разделу имущества с прежней супругой. Эта женщина – человек необычайной искренности и открытости, она демонстрировала это много раз, задолго до ее сначала счастливого, а потом – трагически прервавшегося брака. Она говорит и пишет все, что думает и чувствует, нерасчетливо и даже наивно – и получает от почтеннейшей публики все вообразимые и невообразимые «ответки» и «бумеранги». Вот и сейчас она искренне рассказывает о своих страданиях, а в ответ – добро бы только тишина.
Это не уникальный случай. Это типичный случай классовой ненависти.
Но сначала дадим слово Чехову.
У Чехова есть замечательный рассказ «Враги» (1887 год). Это для нашей темы очень важный рассказ, поэтому я его вкратце перескажу.
У доктора Кирилова только что умер от дифтерита шестилетний сын, и вот в этот трагический момент к нему явился некий господин Абогин и попросил его срочно поехать лечить его жену. Доктор соглашается. Они долго едут, приезжают в усадьбу Абогина. Там красиво и богато – не так, как в доме у Кирилова. Да и выглядят они по-разному: «Доктор был высок, сутуловат, одет неряшливо. Его нечесаная голова, впалые виски, преждевременные седины – все это наводило на мысль о пережитой нужде. Абогин же изображал из себя нечто другое. Это был плотный, солидный блондин, с большой головой и крупными, но мягкими чертами лица, одетый изящно, по самой последней моде. В его осанке и в лице чувствовалось что-то благородное, львиное».
Доктор сидит в гостиной, «полной приятного розового полумрака», и ждет, когда его поведут к больной. Но выясняется, что жена Абогина обманула своего мужа. Нарочно притворилась больной и убежала с одним из гостей, своим любовником. Абогин огорошен, уничтожен, раздавлен, чуть ли не рыдает – а доктор Кирилов до глубины души возмущен: «У меня умер ребенок, я едва стою на ногах, три ночи не спал... и что же? Меня заставляют играть в какой-то пошлой комедии, играть роль бутафорской вещи!» «Вы с ума сошли! — крикнул Абогин. — Не великодушно! Я сам глубоко несчастлив…» «Несчастлив, — презрительно ухмыльнулся доктор. — Не трогайте этого слова, оно вас не касается. Шалопаи, которые не находят денег под вексель, тоже называют себя несчастными. Ничтожные люди!»
Они долго кричат и оскорбляют друг друга. Потом Абогин приказывает подать доктору коляску, отвезти его домой, а себе – заложить карету, ехать догонять неверную жену.
«В ожидании экипажей Абогин и доктор молчали. К первому уже вернулись выражение сытости и тонкое изящество. Он шагал по гостиной, изящно встряхивал головой и, очевидно, что-то замышлял. Доктор же стоял, держался одной рукой о край стола и глядел на Абогина с тем глубоким, несколько циничным и некрасивым презрением, с каким умеют глядеть только горе и бездолье, когда видят перед собой сытость и изящество».
В общем, все понятно.
Симпатии и автора, и читателей целиком на стороне бедняка-доктора, который символизирует собою оскорбленное достоинство трудового человека, а изящный богач Абогин вместе с его великосветской шлюхой-женой вызывает брезгливость. Классовая граница становится моральным водоразделом.
Но вдруг — неожиданный в нравственном смысле финал.
Всю дорогу домой доктор думает не об умершем сыне, а об Абогине и людях его круга. «Мысли его были несправедливы и нечеловечно жестоки. Осудил он и Абогина, и его жену, и всех, живущих в розовом полумраке и пахнущих духами, и всю дорогу ненавидел их и презирал до боли в сердце. И в уме его сложилось крепкое убеждение об этих людях. Пройдет время, пройдет и горе Кирилова, но это убеждение, несправедливое, недостойное человеческого сердца, не пройдет и останется в уме доктора до самой могилы».
Несправедливое и недостойное убеждение: богатый всегда негодяй. Если с богатым, благополучным, удачливым, влиятельным человеком случается какое-то несчастье – так ему и надо! Помню письмо читателя в старую еще «Литературку»: «Расскажут, что какого-нибудь профессора или артиста обокрали, всю квартиру обчистили, ты для приличия поахаешь, а душа поет!»
И вообще: классовый враг – не человек. Ну или так – недочеловек, ему недоступны настоящие, глубокие чувства. Все, что он переживает – упрощено, уплощено, обусловлено его социальным и, главное, финансовым положением.
Это работает в обе стороны. Чаще всего «вверх». Но и «вниз» тоже. В начале своего литературного пути Лев Толстой писал о простом народе в таких выражениях:
«Жизнь купцов, кучеров, семинаристов, каторжников и мужиков для меня представляется однообразною и скучною, и все действия этих людей мне представляются вытекающими, большей частью, из одних и тех же пружин: зависти к более счастливым сословиям, корыстолюбия и материальных страстей. Я никогда не мог понять, что думает будочник, лавочник, семинарист – как и не могу понять того, что думает корова, когда ее доят, и что думает лошадь, когда везет бочку».
Рассуждение о человеке как о домашней скотине называется «дегуманизация». Правда, потом граф Толстой стал думать по-другому. И даже написал повесть о том, что думает лошадь («Холстомер»).
Но вернемся в 2019 год.
Вдова знаменитого политтехнолога заняла первое место в рейтинге объектов травли российского интернета (есть и такие рейтинги, оказывается). За что же ей достается? Если всмотреться внимательно – только за то, что она оказалась вдовой богатого человека, оказалась втянутой в наследственные дрязги, а главное – за то, что она осмеливается плакать, горевать, впадать в отчаяние из-за смерти любимого мужа, имея чуть ли не две квартиры в Москве. «Нам бы ваши заботы!»
Классовая ненависть лишает людей не только сочувствия, но и элементарной вежливости (можно не любить богатых и знаменитых; хочешь злорадствовать в сердце своем – ну и злорадствуй потихоньку; но вряд ли стоит громко оплевывать плачущую вдову).
Кроме того, классовая ненависть отнимает элементарную логику.
Говорят: «Она вовсе его не любила, а вышла за него, потому что он миллионер». О, это вечное ханжество – дескать, по-настоящему любить можно только бедных и безвестных, а в ином случае это не любовь, а проституция (или, в мужском случае, альфонсизм). Но тогда уж будем последовательны. Тогда будем считать, что любовь нормально зарабатывающего молодого человека к девушке, у которой есть две пары джинсов, три футболки, самокат и старый кнопочный мобильник – это тоже не любовь, а в чистом виде доминирование, то есть садизм? Или просто «покупка тела»? Или здесь есть какие-то пороговые числовые значения? Таблицы финансово-половой морали? То есть если мужчина зарабатывает в 2, в 3, в 5 раз больше женщины, то это любовь, а если в 5,2 раза – все, стоп, красный свет, проституция?
Нет, разумеется. При заключении браков, да и просто при формировании близких отношений (и не только сексуальных, в дружбе-приятельстве тоже) – существует целая система входных, так сказать, фильтров. В том числе есть и социальные, и финансовые критерии, при этом они работают в обе стороны. Я знал девушек, которые не хотели замуж за слишком бедных или социально несостоятельных молодых людей, но знал и девушек, которые решительно отказывались «входить в высшие сферы», резонно полагая, что им там будет ну очень непривычно, неуютно, обидно жить.
Вот и афоризм сложился: «Упрекать женщину за то, что ее муж слишком богат и знаменит – все равно что упрекать мужчину за то, что его жена слишком умна и красива». Дело не в сексизме, который при желании можно здесь увидеть. В конце концов, слово «красива» можно заменить на слово «добра» или «воспитана». Дело в этих фильтрах, которые существуют – увы или к счастью – объективно, реально. Во всяком случае, пока. А живем мы здесь и сейчас.
Говорят также: «Она горюет по наследству, она плачет, что миллионы мимо нее проплывают!» (там сложная наследственная тяжба). Ну, допустим. Но ведь каждый горюет по своей уплывающей доле, и это совершенно естественно, нормально, законно. Вдова нищего алкоголика, сама такая же пропойца, горюет по недопитой бутылке.
Вдова небогатого пожилого гражданина горюет по однокомнатной квартире в хрущевке, где она жила с мужем, но куда ее муж перед смертью вдруг прописал свою дочь от первого брака, с мужем и ребенком, так что жилплощадь – тю-тю, хоть на улицу иди… Вдова писателя горюет по архиву своего мужа и авторским правам, вдова художника – по картинам, а вдова миллионера – по миллионам. Что тут особенного? В чем предмет осуждения, негодования, презрения? За что все накинулись вдову политтехнолога?
Я поделился этими соображениями со своими знакомыми, с женщинами прежде всего. И вот что я услышал.
— Да, — отвечали мне, — ты чисто формально прав. Но именно что формально. Мы же «не по думанью любим, а по любви думаем», как сказал еще Василий Васильевич Розанов. Богатство окружено ореолом нелюбви, а нелюбовь эта, скорее всего, от зависти. Зависть не к каким-то отвлеченным миллионам, а к конкретным обстоятельствам. Ну сам гляди: обычный небогатый гражданин, особенно женщина, страдая из-за внезапной смерти родного человека, продолжает нести свое тяжелое бытовое бремя. Заботы-хлопоты, уборка-магазин, купить-сготовить, заплатить за коммуналку, ремонт-кредит, а тут еще похороны, на которые непонятно где взять денег. Умерший муж, естественно, перестает зарабатывать, а квартира в ипотеке, то есть вообще ужас. Тоска утраты усиливается кошмаром быта. Гораздо лучше рыдать в обстановке, свободной от бытовых тягот. Ах, чуть было не сказала — «как приятно» страдать в просторной красивой квартире в центре города. Вот этак прилететь в Москву в бизнес-классе, въехать на дорогой машине с шофером во двор престижного дома, подняться к себе, прикорнуть в уголке большого кожаного дивана из старого британского дуба, и страдать себе в полное удовольствие! Ну какая прелесть! Нам бы так!
— Не издевайся! – остановил я свою собеседницу.
— Но ведь большинство думает именно так. Классовое чувство так же сильно, как расовое или сексуальное. Тоже своего рода основной инстинкт.
Да, наверное, так оно и есть.
Остается вопрос. Очень многие богатые, знаменитые, властные, удачливые люди – от эстрадных звезд до миллиардеров и политиков – остаются предметом массового обожания, поклонения? Как им это удается?
Очень просто. Они должны всегда быть в седле. На троне. Ослеплять мир улыбкой счастья и преуспеяния, сиянием власти. Стоит им хоть чуточку оступиться, и, боже упаси, пожаловаться…
Вспомним приведенный в начале этой колонки рассказ Чехова. Если бы у господина Абогина не убежала жена, если бы он не повергся в отчаяние – то доктор Кирилов не счел бы его своим врагом, ничтожным человеком, и все такое. Прописал бы его жене нужное лечение, получил бы гонорар и поехал бы к себе домой.
Розанов пишет в 1918 году: «Старик лет 60 выразился: «Из бывшего царя надо бы кожу по одному ремню тянуть». То есть не сразу сорвать кожу, как индейцы скальп, но надо по-русски вырезывать из его кожи ленточка за ленточкой. И что ему царь сделал?». Как что? Престол потерял, вот что. Из государя императора стал гражданином Романовым, содержащимся под стражей.
Грустно, когда нашей жизнью правят основные инстинкты, уничтожая разум и сострадание.