Где интеллигенция? Где русская интеллигенция с ее совестливостью, моральной чистоплотностью, жаждой справедливости, с ее неизбывным чувством вины и ответственности перед народом? А также с такими мелкими, но приятными чертами, как ум, образованность, восприимчивость к доводам разума? Плюс к тому воспитанность, вежливость, терпимость, умение посочувствовать, войти в положение, понять своего оппонента? Не говоря уже об умении не толкаться в транспорте, не дышать в лицо собеседнику и соблюдать правила личной гигиены?
Где эта соль земли? Ау!
Нету. Но в исчезновении интеллигенции меньше всего ее собственной вины. Хотя легче всего обвинить бывшего интеллигента в том, что он охамел, огрубел, отупел, омещанился и вообще потерял свое интеллигентское самосознание и самоотождествление. Идентичность, проще говоря. Старый профессор, герой фильма Ильи Авербаха «Монолог» (1972) говорил о себе: «Да, я русский интеллигент!». Потом говорить «я интеллигент» стало отчасти неприлично. Все равно как «я талантлив» или «я благороден». Надо было, чтобы о тебе так сказали другие люди. А потом некоторые интеллектуальные радикалы (Юрий Олеша и Лев Гумилев) стали говорить нечто вроде «Я не интеллигент, у меня есть профессия». Потом слово «интеллигент» стало бранной кличкой. Кстати, с термином «благородный человек» произошла примерно та же история. Сначала «благородный» было сословной идентичностью, почти синонимом дворянина, и, значит, это человек чести, внутренней дисциплины и высоких принципов. Но увы, довольно скоро появились пьяненькие герои Достоевского, благородные с длинным «а» и раскатистым «р», «блаа-аррродные» скандалисты и воришки. А там и само слово стало сомнительным, особенно в разгар советской власти.
Но, повторяю, вины интеллигенции тут практически нет.
Если бы все интеллигенты как один соблюдали бы кодекс интеллигентской чести и целыми днями читали бы умные книжки и гладили белые рубашки перед походом в театр — интеллигенция все равно исчезла бы.
Почему? А потому, что она существует, постольку-поскольку существует народ. Интеллигенция сочувствует народу, защищает и просвещает его. Но с народом у нас проблемы. Народ в смысле народонаселения есть, и никуда он не денется. А вот «народ» в старинном нравственно-политическом смысле, тот самый «народ», от которого отстраивается и элита, и интеллигенция (как бы «сверху»), и маргиналы с подонками общества (как бы «снизу»), тот самый «народ», на который опирается власть или который эту власть в случае чего может скинуть — вот этого народа больше нет.
Что же такое народ в нравственно-политическом смысле?
Это не просто большинство. Не просто около 68,2% населения, две сигмы влево и вправо от медианы (если по Гауссу), и не 80% (если по Парето). Это большинство, отвечающее как минимум четырем критериям. Это должны быть люди (a) бедные; (b) либо необразованные, либо же наивные; © при этом хранящие некие традиции морали; (d) что особенно важно — не просто бедные, но социально обездоленные, эксплуатируемые. «Подпольный человек» Достоевского безусловно беден, живет на грошовый доходец от своего именьица, справный крестьянин богаче, обеспеченнее, просто даже сытее его, но справный сытый крестьянин — это «народ», а нищий дворянин и отставной чиновник — черт знает кто, но не народ уж точно.
«Но не ходил старик Багров на этих пароходах, и не ловил он осетров в привольных волжских водах. Его плоты сплавлял народ, его баржи тянул народ, а он подсчитывал доход…» (речь идет о волжском купце в стихотворении Маршака «Быль-небылица»). Народ — это те, кто в силу какой-то чудовищной несправедливости горбатится на богатых, кто живет в тесноте и обиде, считает копейки до получки, мечтает отдать ребенка в четырехклассную школу — чтоб хотя бы дети освободились от ярма нищеты и тяжкого труда.
Здесь очень интересный момент. Оказывается,
классический «народ» (народ романтиков и народ социалистов) совершенно не ценит в себе эту свою «народность». Ему бы выбиться в буржуазию, в бюрократию или хоть бы в интеллигенцию (стать учителем в той же четырехклассной школе).
А вот буржуазия, бюрократия и интеллигенция народ обожает: источник дохода; электорат и рекруты; предмет стенаний и забот. Поэтому перечисленные социальные группы стремятся удержать народ в его границах. Чтоб не разбегался по мелким группам, не лез вверх во власть, не усиливал конкуренцию в бизнесе и не обессмысливал существование интеллигенции.
Чуть раньше я перечислил четыре базовых свойства нравственно-политического народа. Повторю: бедность, малообразованность, духовность, зависимость. Но есть и некое сверх-свойство: однотипность. Человек из народа – это некая стандартная и всем известная модель поведения. Ясно, во что он верит, кого уважает, кого презирает, что ест на обед, сколько зарабатывает и как тратит. По деталям обстановки его квартиры можно сказать, что он скажет о власти, а по его словам о власти можно сказать, что за картинки у него висят на стене. Впрочем, то же самое относится и к «не народу»: слова «типичный барин (интеллигент, чиновник)» не были пустыми словами, во всяком случае в XIX – XX веках.
Вот этот однотипный «народ» — порождение массовой однотипной занятости.
В России народом были примерно 83% крестьянства. Это были бедные, темные, наивные, подчиненные люди, но зато они были хранителями народной (традиционной, деревенской) культуры. Собственно, и в Европе до модернизации дело обстояло примерно так же. Но когда произошла городская революция и когда количество городских жителей примерно втрое превысило количество сельских, «народом» стали фабричные и отчасти офисные. В СССР главным «народом» стал рабочий класс и люди массовых интеллектуальных профессий: учителя, врачи, инженеры, низовые служащие бесчисленных министерств и ведомств. Короче говоря, все те, кто зарабатывал 120 – 150 рублей в месяц. Моя первая зарплата была 125 рублей. Это меня причисляло к народу, я был как все.
Так вот этого «все» сегодня уже нет.
Социально-политический «народ» ХХ века — это дитя модерна, дитя индустриальной цивилизации, дитя массовой однотипной занятости, повторю еще раз. Сегодня прежняя структура занятости рухнула. Больше нет (или почти нет) огромных трудовых коллективов. Нет и единой для этих коллективов системы социального и морального контроля и самоконтроля, нет воспроизводимых шаблонов поведения. Нет и единой системы зарплат.
Уровень доходов, место жительства, жилищные условия, вера в Бога, ценностные привязанности, симпатии или антипатии к действующей власти — по всем этим параметрам общество рассыпается на куски. Можно быть абсолютно нищим сторонником Путина и при этом читать Хайдеггера, а то и Аристотеля в подлиннике (знаю таких); можно симпатизировать Путину, будучи богатым, и при этом читать Хайдеггера и Аристотеля в подлиннике (и таких тоже знаю); можно не любить Путина и все равно читать тех же философов в тех же подлинниках… Те, кого остатки интеллигенции называют «народом» — в половине случаев гораздо богаче и социально пронырливее своих непрошеных заступников. В другой половине — они действительно бедствуют, но яростно отвергают любую структурную помощь, как от «либералов», так и от «лоялистов», соглашаясь лишь на денежные выдачи.
Население никак не сбивается в народ. Кстати говоря, классического мещанства, бюргерства (составлявшего в индустриальную эпоху чуть ли не ядро «народа») тоже нету.
Носители мещанских бытовых навыков сегодня встречаются везде. Раньше интеллигенция от народа и от мещанства отличалась всем, начиная от уровня образования, количества прочитанных книг, кончая эмоциональностью и даже внешностью — костюмом, ногтями, фасоном бороды. Поэтому, когда «братишки» на улицах Петербурга ловили «очкариков» и «шляп», они в 99% случаев не ошибались. Среди очкариков в шляпах не было ни рабочего, ни крестьянина, ни даже мещанина.
Теория Кювье: по зубу ископаемого животного можно реконструировать весь его скелет и даже внутренние органы. Но сейчас по любви к иномарке в кредит, салату с майонезом и ток-шоу на федеральных каналах нельзя сказать, что перед тобой мещанин, изоляционист, не шибко образованный, и непременно будет голосовать за власть. И наоборот: если человек владеет иностранными языками, живал за границей, оппозиционен к власти – нынче это ничего не значит, потому к этому человеку не прилепишь никаких надежных ярлыков и не угадаешь его поведения.
Чем больше мелких бизнесов и развлекательных центров — тем меньше «народа» в классическом нравственно-политическом смысле.
Военачальники готовятся к прошлым битвам. Любовники — к прежним свиданиям. Писатели — к старым добрым читателям. А интеллигенция все мечтает об исчезнувшем народе.
Представляю себе, как написал бы об этом Константин Кавафис. Есть у него знаменитое стихотворение «В ожидании варваров». Вот вам «В ожидании народа»:
«Терпение лопнуло. Народ должен сказать свое слово. Сегодня народ наконец-то выйдет на площадь. Народ беспощаден. Но народ справедлив. Как скажет народ, так и будет.
С утра на площади ждут его разные люди. Чиновники и журналисты, учителя и политики, рабочие и крестьяне, торговцы, врачи, бедняки, богачи, художники, домохозяйки. полиция, армия, инженеры и даже бездомные нищие, как ни смешно.
Бездомные думают: если народ возьмет власть в свои руки, у них будет крыша над головой. Домохозяйки уверены, что народ, взяв власть в свои руки, снизит цены. Политики выучили слова, которые они скажут народу. Они надеются ему понравиться.
Богатые бизнесмены убеждены, что сумеют объяснить народу про рабочие места и валовой внутренний продукт. Хотя, конечно, они слегка волнуются. Небогатые бизнесмены ничего не боятся. Они продают народу еду и одежду на рынках. Народ их поймет.
Чиновники хотят рассказать народу, что даже в дни революции надо собирать налоги, обеспечивать горячую воду и электричество. Они готовы служить народу.
Рабочие толкуют о том, что терпение народа не безгранично. Посланцы крестьян им вторят, они говорят, что деревня ждет, что же скажет народ, наконец.
Журналисты готовы вести репортажи. Художники – воссоздавать ситуацию в образах. Философы – ее осмыслять. Ученые – делать открытия ради народного блага.
На площадь подтянулась полиция. Но в толпе видны люди в армейских фуражках. Армия, вне политики. Но она защищает народ. Офицеры и солдаты говорят полицейским, что в трудный час надо все-таки быть на стороне народа.
Загудели сирены. В своем лимузине приехал президент. Он смело вышел на площадь. Он не боится народа, он готов к нему обратиться. Больше того — он готов вести диалог с его вожаками.
Площадь заполнена до отказа. Соседние улицы тоже. Люди торчат из окон. Цепляются за деревья и водосточные трубы.
Солнце садится.
Народ так и не появился.
Стало прохладно.
Люди расходятся по домам и говорят друг другу:
— Но неужели народ согласен терпеть еще и еще? Доколе же? Как это странно, однако! А может, народа на самом деле вовсе нет? Может, народ — это выдумка интеллигентов?»
Не выдумка, а тоска-печаль. Интеллигенция существует, постольку-поскольку существует народ. Вот она и лелеет эти прошловековые фантазии.