Миг вожделенный настал! Папа и мама садятся в лифт. Грохает железная решетчатая дверь шахты. Скрипят тонкие деревянные дверки-половинки, закрывающие кабину. Лифт движется вниз. Я кричу: «Пока!» «Пока!» — отзывается папа. «Не скучай!» — кричит мама. Я бегом возвращаюсь в квартиру, выскакиваю на балкон. Мы живем на одиннадцатом этаже — весь двор как на ладони.
Проходит минута. Папа и мама выходят из подъезда — точнее, из черного хода — и идут к гаражу. У нас в доме подземный гараж, он под двором, под газонами и скамейками, а въезд в него — чуть вдали, ближе к арке, ведущей на улицу. Мама остается наверху, папа спускается вниз. Еще минуты через две наружу выезжает наша белая «Волга ГАЗ-21». Я до сих пор помню номер: 86-30 МОИ. А раньше была зелено-голубая, с оленем на радиаторе, номер ЭК 90-18. Она разбилась в аварии, которую мой папа описал в рассказе «Человек с голубым лицом». Но это, как нынче говорят, «офф-топик».
Я смотрю из окна и думаю: какое счастье!
Вот честное слово, прямо словами думаю: какое счастье, что мама с папой собрались куда-то — то ли на дачу к друзьям, то ли еще куда-то — надолго, на все воскресенье, и оставили меня дома одного до позднего вечера.
Я счастлив, но опытен и осмотрителен. Я уже большой, мне уже одиннадцать-двенадцать-тринадцать. Поэтому я жду примерно полчаса или даже час (в зависимости от того, куда они уехали). Я должен удостовериться, что они вдруг не вернутся с дороги. Такое уже бывало, и это было, мягко говоря, не очень приятно.
Один раз я успел выворотить из шкафа папины галстуки и затеять большую примерку, другой раз мы с товарищем только-только собрались попробовать покурить красивые толстые папиросы из какого-то папиного коллекционного набора — из большой коробки с прозрачной пластмассовой крышкой. Слава богу, мы еще ни разу не чиркнули спичкой, и поэтому сумели убедить папу с мамой, что просто хотели посмотреть. «Просто посмотреть, посмотреть просто! Разве нельзя?» «Можно», — неохотно согласились мама с папой, тщательно принюхавшись к нам и к воздуху вокруг. Но вот сейчас четверть первого, они уже точно сидят за столом, веселятся, шутят, закусывают, выпивают — ура!
Теперь можно с ногами забраться на диван, взять телефон на длинном проводе.
Бедные мама и папа до сих пор считают переносной телефон каким-то развратом. Конечно, они всю жизнь прожили в коммуналках, где большой черный телефон был привинчен к стене в коридоре. Папа и теперь, когда ему надо позвонить, садится за письменный стол, надевает очки и степенно набирает номер. А мама звонит из кухни, где телефон стоит на полочке у обеденного стола; она тоже садится к столу, кладет рядом записную книжку, берет в руки карандаш. Как будто на работе! Хотя и у того, и у другого аппарата длиннющий шнур, метров на десять.
«Привычку не перебьешь! — снисходительно думаю я. — Но я-то человек другого поколения!» Поэтому я беру телефон с папиного письменного стола, подтаскиваю его к дивану, ложусь, ставлю телефон себе на живот и начинаю звонить приятелям, приглашать их в гости. Обычно кто-нибудь да соглашался прийти.
Один раз мы совсем разгулялись и стали бросать с балкона водяные бомбы. Вы знаете, что это такое?
Водяные бомбы бывают двух сортов: прицельная и рассеянного действия.
Прицельная — это хитро сложенная из листа бумаги коробочка, куда наливается вода. Такая бомба расплескивается не раньше, чем попадет на асфальт или на голову прохожего. Тут требуется меткость и выдержка, или же надо, чтоб под балконом шла целая толпа народу. Но откуда толпа во дворе, да еще в воскресенье? Поэтому мы предпочитали бомбы, так сказать, шрапнельного типа: просто кулек с водой. Летя, он вертелся и обрызгивал довольно существенный радиус. Вот.
Мне кажется, что в тот раз мы никого особо не облили, но нас было четверо — я и трое одноклассников — и мы весь двор закидали бумажками. Каждый пустил, наверное, по двадцать бомб и без счету бумажных голубей. Раздался телефонный звонок: «Товарищ Драгунский?» «Да, я!» — ответил я на всякий случай басом. «Это из домоуправления! Ваш сын с балкона весь двор захламил бумажными голубями!» «Хулиган! Безобразник! Вот я сейчас его накажу! Ремня ему дам! Выпорю, как сидорову козу!» — басом закричал я и бросил трубку. Мои товарищи поняли, о чем речь, засмеялись, но на всякий случай быстро смылись.
Хотя конечно, бывало так, что никто из ребят не приходил. Но можно было вдоволь потрепаться по телефону. В том числе и с девочками, представьте себе. Долгие разговоры ни о чем. Вздохи. Паузы. И вдруг: «Ну ладно, пока, я пошла!» Тема для размышлений: что я сказал не так? Или, может быть, к ней кто-то пришел? Но кто? Неужели этот гнусный красавчик из седьмого «Б»?
Дальше начиналось самое главное. Про примерку папиных галстуков я уже говорил. Интересно было вообще рассмотреть содержимое родительских шкафов — одежных и не только. Кое-что занятное было и в ящиках маминого туалетного столика, и папиного письменного стола. Я понимаю, что это нехорошо было — лазать там, где не надо, куда не приглашали. В утешение себе могу сказать, что никаких семейных тайн и прочих секретов я не обнаружил, но просто — рассматривать мамины молодые фотографии, найти старый папин клоунский парик — это было прекрасно.
Потом приходила очередь книг.
У нас в доме не было запертых книжных шкафов, и тем более никакие книги от меня не прятались. Но были книги, которые очень неловко было читать или рассматривать при родителях — даже когда я один в комнате, а они за стеной.
Например, долго и подробно разглядывать голых женщин на репродукциях — от классиков Возрождения до Модильяни. А потом попытаться что-то похожее нарисовать самому, а потом, конечно же, разорвать картинку и спустить ее в унитаз. Или, к примеру, читать Боккаччо, особенно новеллу десятую третьего дня, о том, как монах Рустико учил благочестивую девицу «загонять дьявола в ад». После «Декамерона» все произведения Боккаччо вызывали особо пристальный интерес — и вот тебе поэма «Фьезоланские нимфы», строфы CCXLIV — CCXLV (не поленитесь, любезные читатели, найти в интернете, вам понравится это очень метафорическое и вместе с тем абсолютно откровенное описание секса). Читать, краснея от странной смеси стыда, любопытства, страха и предчувствия неизбежности всего этого.
А потом можно было пойти на кухню, залезть в холодильник и соорудить себе что-то вкусное на обед. Глупо разогревать борщ и макароны с котлетами, когда есть свежий хлеб, сыр, колбаса, майонез и варенье!
Попробовать самому очинить карандаши лезвием папиной безопасной бритвы «Матадор». Папа говорил: «Не надо, порежешься, я сам!». Но вот я, оставшись один дома, ловко и крепко держу обоюдоострый кусочек тончайшего металла, снимаю с карандаша коричневые стружки — и вовсе не режусь! Умею! Умею также зажигать газ, жарить яичницу, выкручивать перегоревшую лампочку и вставлять новую. Хотя все это, конечно, ужасно опасно.
Или сделать какую-то уже полнейшую глупость — налить полную ванну теплой воды, поставить на поперечную деревянную решетку телефон, чашку чаю и книжку, залезть в ванну, читать, звонить, пить чай и воображать себя совсем уж незнамо кем. Человеком, который умеет вовсю наслаждаться жизнью.
Но главное — умеет почувствовать себя принадлежащим самому себе, полновластным хозяином нескольких часов своего собственного времени. Умеет выстраивать отношения со своими и чужими вещами. Нарушать запреты. Выкручиваться из неприятных ситуаций.
А самое главное — научается быть наедине с собой. Мне кажется, это бесценный опыт.
К чему я все это написал?
А вот к чему. Мне не раз приходилось читать и слышать, что в детолюбивой Европе родителям чуть ли не законодательно запрещено оставлять детей без присмотра — чуть ли не до 14 лет. А если вдруг поймают на «unattended children», то будут неприятности. К сожалению, у нас тоже постепенно прививается эта кошмарная, эта опасная мода.
Дорогие родители! Обязательно оставляйте детей одних дома. Почаще отпускайте их гулять самостоятельно. Пускай они сами ездят в школу, на кружок, на секцию, в бассейн. И не докучайте им звонками по мобильнику каждые полчаса! Детей надо любить, а не превращать их своей неустанной заботой и неусыпным вниманием в социальных инвалидов.