В детстве я жил в замечательном доме. Там обитали сплошные маршалы и министры — на верхних этажах. А я жил в подвальной коммуналке, где с давних времен — поскольку дом был построен еще в XIX веке — жила челядь. При царе — кучера и истопники, при Ленине и Сталине — электрики и сантехники. Ну и их родственники, разумеется. Вроде меня, внука шофера.
Я несколько раз приходил в гости к моим дворовым товарищам, которые были внуками маршалов и министров. Там были бескрайние квартиры со стеклянными дверями. Помню полупустую огромную комнату с белым мраморным камином и малиновым ковром, на котором привольно располагалась игрушечная железная дорога. В углу стояли большие часы с маятником и гирями.
— А гири золотые? — спросил я один раз.
— А ты как думал! — ответил мой приятель.
Я сразу понял, что гири в крайнем случае позолоченные. Но все равно красивые. В них все отражалось: комната, ковер и камин. Я не знаю, завидовал ли я этим ребятам. Но однажды я спросил что-то такое у своего соседа по подвальной коммуналке. Не помню точно, как я сформулировал свой вопрос. Что-то вроде «вот почему мы живем по трое-четверо в одной комнате, а у них шесть комнат на четверых».
Но ответ я запомнил: «У них дедушка министр. Им положено».
«Положено!» Главное слово социального порядка.
Но это я как-то слишком издалека начал. Давайте к делу.
Примерно два месяца назад в одной уважаемой и любимой мною газете я прочел обширный, на несколько полос, материал о том, какими роскошными квартирами обладают люди во власти. Поражающие воображение цифры метража (200, 300, 350 квадратных метров), снимки красивых домов за изящными, но надежными заборами, а также ехидство по поводу того, что некоторые квартиры сначала были получены по должности, а потом приватизированы.
Ну прочитал. Ну и что? Зачем это? Что хотел сказать автор? Что он думал пробудить в читателе? Наверное, возмущение: вот, мол, одни роскошествуют, в то время как народ ютится и прозябает. И тому подобные гроздья классового гнева.
Налицо типичная ошибка пропагандиста. Когда свое личное воззрение пропагандист приписывает широким массам.
Сейчас будет смешное и, возможно, несправедливое сравнение — но я не раздаю моральные оценки, а пытаюсь понять суть вопроса. В 1940 году ведомство Геббельса раздобыло фотографии развлечений английской аристократии в эту суровую годину. В то время как простой британец затягивал пояс и работал до кровавых мозолей (в точном соответствии с обещаниями Черчилля) — аристократы играли в гольф, пили чай на верандах, ездили верхом и охотились на лис. Немцы наделали листовок с пояснительными надписями («Вы страдаете — они развлекаются!») и стали их разбрасывать с самолетов, ожидая народного возмущения. Но вышло все наоборот. Простые англичане убедились, что порядок вещей незыблем. Рабочий трудится, лорд катается верхом. Все как надо. Значит, немцы нас не поломали!
Вернемся к нашим чиновникам и их недвижимости.
Народ в своем подавляющем большинстве убежден, что начальству все это — положено.
Четыре пятых народонаселения (а может, и все 86%) воспринимают такие статьи всего лишь как гламурный репортаж о частной жизни элиты. Точно так же народ с увлечением читает репортажи о звездах эстрады и кино и просто о светских тусовщиках без определенных занятий. В таких статьях масса фотографий шикарных квартир и вилл. Гостиные, столовые, спальни, бассейны и даже, представьте себе, кабинеты. Одни восхищаются, другие могут поругать безвкусицу и настырную роскошь интерьера, но никто не мечтает отнять у звезд их покои.
«Ага! — скажете вы. — Звезды заработали это своим трудом, а чиновники получили даром!» Во-первых, чиновник тоже работает, а иная звезда поет под фонограмму. Велика ли разница? Начальству положено, это раз. А во-вторых, народ сам был бы не против приватизировать роскошное служебное жилье... Ловкость начальства вызывает завистливое сочувствие, а вовсе не гнев.
А вот если бы случился репортаж об очень важном чиновнике, который живет в скромной двухкомнатной квартирке с женой и старухой-матерью — вот тут бы народ встрепенулся. Вот тут бы люди задумались: «Видать, жуткая сволочь! Страшный человек!». В честном аскете подозревают опасного типа, Кощея или Робеспьера. А человек, обросший роскошью, — это свой, простой, понятный парень, которому повезло. «Может, и нам повезет…» — думают четыре пятых населения, такие же простые парни и девушки, понятные сами себе и своим друзьям-соседям.
Могут возразить: а как же миллионные митинги 1990 года под флагом борьбы с привилегиями номенклатуры? Но я думаю, что борьба со спецпайками, спецсанаториями, спецполиклиниками и черными «Волгами» шла в широком контексте борьбы со всяческой советчиной и коммунизмом. Люди протестовали прежде всего против пустых прилавков и талонов на продукты, против тотальной лжи и несвободы — и главное, против наглой самонадеянности партийных боссов, которые все равно, несмотря на полный экономический и идейный крах, цеплялись за власть.
Главным лозунгом было не «долой Четвертое управление» (это, дорогие дети, специальное подразделение Минздрава, где номенклатура лечилась на высшем уровне) — а все-таки «долой 6-ю статью» (а эта статья в брежневской конституции закрепляла руководящую роль КПСС). Мне кажется, что если бы в магазинах было всего полно и люди могли бы поехать в Турцию и купить недорогой автомобиль, то эти «привилегии» никого бы не волновали.
Распространенная ошибка оппозиционных пропагандистов — «люди негодуют, глядя на роскошества коррумпированных чиновников».
О да, негодуют! Как тот котенок из классического анекдота, помните? Котенок спрашивает кота: «Зачем ты на крышу бегаешь?» «Как зачем? Флиртовать!» (кот, конечно, сказал грубое котовье слово, но мы будем выражаться прилично и по-человечески). «Ой, я тоже хочу флиртовать! — пищит котенок. — Возьми меня с собой!» «Ладно, пошли!» Пришли. Крыша, трубы торчат, коты и кошки туда-сюда бегают. «Давай, — говорит кот. — Флиртуй! Удачи!» И убежал. Котенок сидит у трубы, ему холодно, а тут и дождь пошел, вот он и думает: «Ладно, еще минут десять пофлиртую и пойду...»
Так и здесь. «Еще минут десять понегодую и пойду. Телевизор смотреть, про Трампа и бандеровцев. Или телешоу «Давай поженимся». А эти, которые с виллами и яхтами, — ну их! Им положено!»
Русский народ в подавляющем большинстве своем — не Шариков. Не надо клеветы. Нет в народе яростного желания «отнять и поделить». Это свойство немногих маргиналов.
Думаю, что в других народах дело обстоит примерно так же.
И еще тут есть одна тонкость. Даже маргиналы мечтают «отнять и поделить» имущество только своих ближних — в самом прямом смысле слова. Люди чаще всего завидуют соседу, у которого два ковра и пылесос новой марки, но не завидуют министру, миллионеру или артисту, у которого пентхаус, вилла, яхта и куча прислуги.
В деревнях поджигают дом крепкого мужика, который взялся за фермерство и получил прибыль, обстроился-обставился, но ломают шапку перед местным латифундистом из губернского начальства. Как раньше ломали шапку перед барином, но ненавидели соседа-«кулака».
Свою роль играет и символизм роскоши — неважно, какой. Это может быть роскошь наследственных дворцов, увешанных картинами старых мастеров. Это может быть полуфальшивая, но очень дорогая «настоящая роскошь для господ, знающих себе цену», которую втюхивает реклама. Наконец, это может быть бедняцкая роскошь люстр из пластмассового хрусталя, сервантов с фужерами и трех ковров, наползающих друг на друга, — один на стене, другой на диване, третий на полу.
Неважно, какая, — важно, что роскошь. Роскошь у нас (у нас, у людей, я не только о России пишу) есть прежде всего предмет статуса. Роскошь есть символ состоявшейся жизни. Именно символ, а не предмет потребления. Одна моя знакомая вспоминает: «В наше время во многих советских семьях практиковалось показательное добро: стенка с гэдээровским сервизом «Мадонна», которым все могли любоваться, но никогда его не вынимали и не ставили на стол.
Бывало, что в некоторых деревнях люди строили и обставляли даже второй дом, в котором все было новым и красивым, закрывали все это на всякий случай пленкой, а сами жили в плохеньком и пользовались всю жизнь всяким никудышным барахлом. А тем, красивым домиком, и сервизом «Мадонна» просто гордились».
Впрочем, и в далекие досоветские времена в богатых крестьянских избах бывали комнаты, обставленные совсем по-городскому (в понимании начала ХХ века): круглый стол, покрытый бархатной скатертью с бомбошками, венские гнутые стулья, над столом — керосиновая лампа с большим стеклянным абажуром. Этими комнатами («залами») практически не пользовались, но очень гордились.
«Возможно, — пишет моя корреспондентка, — функцию этой показательной красоты взяли на себя теперь дома сильных мира сего. Люди смотрят на картинки, чувствуют себя причастными, любуются, гордятся».
Выставление роскоши напоказ необходимо не только ее созерцателям, которые, запрокинув головы (виноват, листая глянцевые журналы), чувствуют себя как бы символическими совладельцами этих золотых дворцов, этих бассейнов и яхт. Демонстрация роскоши позарез, просто жизненно необходима ее хозяевам.
Роскошно живущему человеку пиар нужен так же, как террористу, извините за странное и поверхностное, быть может, сравнение.
Но мне тут видится некое психологическое сближение. Вспоминается история с немецкой ультралевой террористической группой RAF («Фракция Красной Армии»). Их поймали, посадили, допрашивали, они держались стойко, ничего не рассказывали, никого не выдавали, а вернувшись в камеры, видели по телевизору, как вся страна и вся Европа только о них и говорит. Однако когда власть — по совету психологов — ввела цензуру на эти передачи, когда об этих «отважных мстителях» перестали говорить по телевизору, они стали давать показания.
Быть никому не известным героем — очень трудно. Быть никому не известным богачом — вообще едва ли возможно.
Роскошь богатых и властных, как ни печально, — это важный стержень социального порядка. В некотором обобщенном смысле речь идет о так называемых парсонсовских проекциях. Великий социолог Талкотт Парсонс говорил, что общество существует в четырех измерениях: политическом (где символическим посредником является власть), экономическом (тут — царство денег), в социальном (то есть в собственно «общественном» измерении, где главным инструментом является влияние). Четвертое измерение — это воспроизводство норм, здесь речь идет о ценностях.
Власть, деньги и слава.
Власть у чиновников, деньги у олигархов, слава (она же влияние на умы и сердца) у звезд кино, телевидения, эстрады. Эти проекции существуют по отдельности только в теории. А в жизни власть пользуется не только властью, но и деньгами и славой-влиянием; люди денег стараются проникнуть во властные структуры и стать популярными, то есть морально влиятельными; а люди славы идут и в парламент, и в бизнес.
«Где же четвертая проекция? — спросите вы. — Где же ценности?»
А ценности заключаются в том, что общество признает сращение власти, денег и славы как важный фактор социального порядка. И рассматривает демонстративную роскошь (в том числе и апартаменты чиновников, и люстру на фоне ковра, и сервант с никогда не вынимаемым сервизом) как символическое выражение этих ценностей.
Конечно, это все очень неприятно читать и еще неприятнее — понимать. Но извините, товарищ Поликарпов, другого социального порядка у меня для вас нет… Во всяком случае, пока нет.