Люди уходят из Русской православной церкви. Собственно, в этом нет ничего нового: в большие организации всегда кто-то приходит и кто-то из них уходит. Когда речь идет о миллионах, кто будет считать единицы? Каждый год нам сообщают, что на Пасху в московских храмах побывало рекордное число москвичей – в этом году, кажется, около четырех процентов населения, а в прошлом было всего три…
Но когда эти единицы – твои хорошие знакомые и когда они складываются в десятки, это уже тенденция. По крайней мере, для тебя лично. Люди уходят из РПЦ, и не худшие.
Тут предвижу множество возражений. Кто-то скажет: а вот из моих знакомых, напротив, в церковь многие пришли, но ни один не ушел. Да, бывает и такой опыт. А кто-то ударится в абстрактные рассуждения: дескать, каждый христианин, согрешив, отпадает от церкви, но потом снова соединяется с ней в таинстве покаяния, и так до конца земной жизни.
Нет, я имею в виду очень простую и конкретную ситуацию. Вот ходил человек в православный храм, работал в церковных структурах, может быть, даже священником был. Во всяком случае, на вопрос о своем отношении к религии отвечал: «Я православный, принадлежу к РПЦ МП». Сегодня на тот же самый вопрос он ответит что-то совсем другое, и в православном храме его больше не увидишь. Зато увидишь у католиков, или лютеран, или буддистов, а может, и вовсе у себя дома за хорошей книгой.
В редких случаях человек объявляет об этом публично: «Не могу больше принадлежать к организации, где…» – но гораздо чаще все происходит тихо и поначалу незаметно ни для кого, кроме близких его друзей. Я не хочу сейчас рассказывать о конкретных судьбах просто потому, что дело это слишком личное, почти интимное. Но просто поверьте, что таких людей среди моих друзей и знакомых все больше.
Есть, впрочем, и другой подход, распространенный среди моих знакомых и друзей ничуть не в меньшей мере. Вот как сформулировала его М.А. Журинская, многолетний редактор православного журнала: «Даже если куда-то денется РПЦ, что невозможно, но даже если она куда-то денется и в ней останется один священник, горький пьяница и заведомый стукач, я останусь его последней прихожанкой, и мы вместе будем оплакивать наши грехи». Но и сама эта формулировка показывает, что проблема ухода существует.
Или даже так… Человек остается в своем приходе, бывает на службах, исповедуется своему духовнику. Но вся церковная жизнь за пределами этого узкого круга не интересует его совершенно, он подчеркнуто отстраняется от нее, не доверяет иерархам и не ходит в храмы за пределами узкого круга «проверенных» мест. Как сказал мне один человек о подобной ситуации: «Мне нужно причастие, и я прихожу за ним в церковь, как за лекарством в аптеку, но не более того». Эмиграция ведь бывает и внутренней.
В случае громких, демонстративных уходов причины называются сразу, как правило, они связаны с теми или иными околоцерковными скандалами. Но ведь это просто повод.
Уходят те, кто пришел в церковь в поисках глубоких смыслов и высоких отношений, несводимых к товарно-денежным.
Это прежде всего интеллигенция, причем не в смысле образовательного ценза или рода занятий. Речь идет об интеллигентах как людях, которые привыкли задумываться над происходящим и при выборе пути исходить из нравственных оценок.
Когда-то они или, точнее, мы приходили в церковь как в мир, иной по сравнению с унылой советской пропагандой или буйством дикого капитализма. И теперь с большим удивлением обнаруживаем, как в церкви все чаще говорят на языке идеологических директив или «чисто бизнеса», не обращая особого внимания на людей, если они не способны поделиться с иерархами политической властью или большими деньгами.
А что значит «в церкви»? В ней очень много разных людей, но достаточно всего нескольких громких спикеров, делающих громкие заявления, чтобы у людей сложилось впечатление: именно такова позиция церкви в целом. Впрочем, высшее руководство ничего не делает для того, чтобы подобные заявления дезавуировать как частные мнения ряда лиц. Вывод напрашивается сам собой: именно такова и есть позиция церковного руководства.
Можно, конечно, сказать, что в истории церкви, как и любого другого общественного института, бывали разные времена.
Когда у руля оказываются святые люди, не совершающие ошибок, это скорее редчайшее исключение.
И если бы на каждом крутом повороте разбегались все, кто не согласен с генеральной линией, от церкви бы ничего уже давно не осталось.
И все же, все же… Только ли в скандалах и громких заявлениях дело? В тихом и спокойном 2009 году я писал о подобном на церковном сайте: «Воцерковление часто у нас понимается как изменение внешнего поведения по строго определенному шаблону: вот так вот молись, вот так постись, вот так передавай свечки, вот на такие благочестивые темы разговаривай вот таким «смиренным» голосом… Но жизнь не укладывается ни в какие рамки, и в острых, кризисных ситуациях сжатая внешними приличиями пружина стремительно распрямляется, снося все на своем пути».
Тогда православные начали разговор о «расцерковлении», то есть уходе из церкви, но никаких особенных выводов никто на общецерковном уровне не сделал. Может быть, просто потому, что для такого явления нет места на ментальной карте современного русского православия: в церковь можно только приходить.
Замечают ли вообще «эмигрантов» те, кто определяет погоду в РПЦ? По-моему, не очень. Статистика больших чисел позволяет пока это делать, а что касается конкретных примеров, тут всегда можно сказать что-то вроде «вышли не от нас, потому что были не наши». Дело в том числе и в том, что рядовые прихожане почти не влияют на церковный бюджет. Он наполняется немногочисленными, но богатыми благотворителями и теми, кто приходит лишь ребеночка покрестить или бабушку отпеть, внеся «пожертвование по прейскуранту», а их число никак не снижается.
Для приходского бухгалтера заметно скорее другое: нынешний кризис, который снижает размер пожертвований от благотворителей, или обязательные взносы в епархию, которые никак снижаться не хотят. И если будет найден надежный источник дохода (например, госбюджет), эту проблему можно будет еще очень долго не замечать.
Еще в 2006 году я писал о современном русском православии как о «церкви бабушек и интеллигентов»: бабушки, как корни, держатся за традицию, интеллигенты, как ветви, тянутся к свету и порождают нечто новое. Роль интеллигенции в русском православии сегодня ощутимо изменилась: ее пока что терпят, но не забывают указать ей на ее место и уж совершенно точно начальство никак не ориентируется на нее. И если вернуться к старому определению, теперь его придется изменить. Теперь это скорее «церковь бабушек, функционеров и активистов».
Что ж, это не первая и не последняя страница в ее истории.