Вот и прошла первая половина этого года — уверен, она нам запомнится надолго. От второй, впрочем, тоже не ждем особых радостей: пандемия не завершилась, и неизвестно, когда завершится, экономика падает… простите, испытывает отрицательный рост, и насколько он будет отрицательным, тоже никому не понятно.
Ну а власть, похоже, окончательно переселилась в наше славное прошлое и выходит из него наружу, только чтобы попрезирать чужое настоящее: мол, у них везде все то же самое и даже еще хуже.
А для тех, кому это не нравится, у власти, похоже, осталось два главных ответа: репрессии и фальсификации, фальсификации и репрессии. И есть опасения, что из точечных они станут и уже становятся массовыми, повальными. Однажды все это, несомненно, сломается, я только не знаю, как и когда, но подозреваю, что падение сей конструкции будет самым неприятным из всех неприятных происшествий.
Здесь необходим дисклеймер. Если я говорю, что невыносимо парит, что духота предвещает грозу — это совершенно не значит, что мне нравится духота или гроза, что я зову ее, радуюсь тем разрушениям, которые она с собой принесет. Нет, я просто замечаю погодные приметы — ну, а в данном случае приметы времени.
И все-таки… и все-таки я полон оптимизма — в дальней, конечно, перспективе. Ближняя, как ни крути, довольно печальна. И сейчас поясню, что обрадовало меня в этом страшном году. Прежде всего — наши люди.
Я уже как-то говорил, что пять-шесть лет назад чувствовал себя на улицах родного города так, словно попал в фильм «Кабаре». Перспективы рисовались мрачные, милитаристская риторика и реваншистские мечты целиком захватывали людей, о которых я бы никогда прежде такого не подумал. Но нет — рассосалось как-то, обошлось.
А год-другой назад я ощущал какую-то всеобщую апатию: ничего нельзя изменить, это всё навсегда, все они там одним миром мазаны, будем просто тихонечко терпеть, может быть, как-нибудь обойдется. Это было, конечно, много лучше реваншизма, но оптимизма тоже не внушало.
И вот теперь я наблюдаю, как мой народ начинает брать на себя ответственность за свою страну. Это процесс долгий, порой мучительный, у разных людей он протекает с разной скоростью, но охватывает практически всех, с кем разговариваю, от дворника до академика.
Людям уже не интересно отбирать у Америки Аляску, им не хочется оправдывать все на свете общими словами про «всегда так было», они задают вопросы, они ищут ответы, а главное, они делают выбор, каждый сам за себя: как поступить, что говорить, что делать?
В большинстве случаев они сходу натыкаются на неприятный факт: все уже решено за них и без них, лбом стену не прошибешь. По-видимому, людям предстоит осознать, что сама стена не возникла из ниоткуда. Стена построена прежде всего потому, что люди дали ее построить, долгое время позволяли все за себя решать. И может быть, они не представляют пока, как это можно изменить, да и я не дам совета, потому что тоже не знаю.
Но первый шаг к решению проблемы — ее осознание. И это происходит сейчас массово и довольно быстро: люди понимают, что они ничего не решают в своей собственной стране, и не готовы бесконечно с этим мириться.
Пропагандисты (а иных журналистов старательно выдавливают или в эмиграцию, или в молчание) рассказывают нам, что таковы наши духовные скрепы, так было всегда и так будет всегда, что Россия — островок неизменности среди бесконечно изменчивого мира. Наивные, они рассказывают это мне…
Я заканчивал школу при развитом социализме, в университете учился при перестройке и ускорении, детей растил при переходе к рынку и демократии, а внуков увидел при стабильности и предсказуемости. И вы хотите меня уверить, что нынешнее — оно навсегда? И более того, что всегда только оно и было? Вы перепутали меня с золотой рыбкой, пропагандисты, — это у нее воспоминания о прошлом держатся всего лишь четверть часа.
Но мне кажется бесполезным разговор о том, когда и как придут новые перемены. Всего полгода назад мы сидели за новогодним столом, но никто из нас тогда не мог и близко предположить, что произойдет в эти самые полгода.
Любого, кто сказал бы тогда, что цена на нефть достигнет отрицательных значений, а людям надо будет получать электронный пропуск на выход из дома, сочли бы безумцем. Так что верный прогноз на будущее сейчас, возможно, тоже дает безумец — другое дело, что мы не в состоянии угадать, который из них, ведь пророчествуют они все по-разному.
Но я совершенно точно знаю, что понадобится нам, когда все в очередной раз изменится. Это, прежде всего, горизонтальные связи и умение договариваться с разными и непохожими на нас людьми. Именно этого нам катастрофически не хватало в девяностые, когда каждый выживал, как мог, и очень скоро оказалось, что поле нашей общей победы в основном приватизировано мародерами.
И сейчас я с радостью вижу, как люди, граждане нашей страны, выстраивают эти связи, как учатся договариваться между собой.
Человек, попавший в жернова заказного правосудия, пожалуй, сейчас не в состоянии добиться оправдательного приговора — но он, по крайней мере, знает, что он не один. А значит, и приговор оказывается пусть обвинительным, но не самым жестким, и таких примеров мы видели много. Может быть, каждый такой приговор — это не столько победа гражданского общества, сколько его организованное отступление. Но все-таки не оглушительный разгром. А главное, в каждом таком деле возникают те самые связи, возникают методики, находятся новые люди. Гражданское общество с изумлением узнает само про себя, что оно, оказывается, существует.
В те самые ранние девяностые все бывшие союзные, а ныне независимые республики стартовали примерно с одних и тех же позиций, но с разным багажом. И вот в результате одни из них стали парламентскими демократиями и прочно интегрировались в европейские структуры, а в других возникло что-то вроде средневековых ханств и султанатов.
Можно долго рассуждать, как, к примеру, Эстония отличается от Туркменистана с точки зрения климата, истории, народонаселения, культуры и традиций, но факт остается фактом: в одной республике граждане позволили установить жесткий тоталитарный режим, а в другой — нет (в Эстонии, между прочим, диктатура тоже была в 1930-е годы, так что ничего не предопределено ни географией, ни культурой).
Мне кажется… да, может быть, мне это всего лишь кажется. Но я действительно замечаю, что наш прекрасный народ начинает, по крайней мере осознавать, что вектор развития — эстонский или туркменский, а может быть, какой-нибудь третий — задает в первую очередь он сам. И это не может не радовать вопреки всем штормам и запретам.