Через неделю будут судить моего сына. Что он сделал? 30 мая, в день российской адвокатуры, оформил на портале nedoma разрешение на выход из дома с целью «выражения гражданской позиции», надел перчатки и маску и встал у Следственного комитета в одиночный пикет с плакатом «Никогда не молчите».
Теперь его обвиняют в нарушении режима самоизоляции, хотя он исполнил все официальные требования, и в нарушении правил проведения массовых мероприятий, хотя пикет был одиночным. Но нам ли удивляться извивам полицейской логики?
Я не знаю, зачем так поступает наше государство. Не понимаю, почему оно старательно объясняет молодежи одно: хотите быть свободными – уезжайте, а здесь вы должны молчать, здесь любые законы и указы будут использованы против вас вопреки логике и здравому смыслу, здесь поправки в базовые конституционные права граждан легко вносит любой сержант полиции.
Но я сейчас не об этом.
Сыну сейчас двадцать лет. Когда мне исполнилось двадцать, я вернулся домой из армии в тот самый день, когда открывался Первый съезд народных депутатов СССР. Это была совсем другая страна, чем два года назад.
Самое главное, что в ней происходило – в ней никто уже не молчал. Говорили, кричали, с надрывом, с перехлестом – стремились выплеснуть наболевшее за семь десятилетий глухого подцензурного молчания.
А еще через два года всем попытались заткнуть рот. Это называлось ГКЧП. Мы – те, кто не хотел молчать, – вышли к Белому дому и готовились стать живым щитом против штурма. Готовы были ко многому, но только не к приказному молчанию.
Все тогда закончилось очень быстро, уже через три дня ГКЧП развеялся, как дым. У Белого дома начался сплошной фестиваль, кто-то громко орал в мегафон про «великую победу великой России», от этого тянуло лживым пафосом и новой казенщиной, но в одном мы, защитники демократии, были уверены точно: мы никогда больше не будем молчать.
Если бы мне тогда сказали, что через три десятилетия моего сына арестуют на улицах Москвы и будут судить за одиночный пикет с таким плакатом, я бы расхохотался такому человеку прямо в лицо. Что за чушь, мы ни за что не позволим!
Но мы позволили. После этого пикета я получил много сообщений в соцсетях, что мы с женой можем гордиться: какого хорошего парня воспитали.
У меня довольно сложный букет чувств по этому поводу, но поверьте, в нем совсем нет гордости. Зато много стыда.
Еще раз: мы, те, кто стоял у истоков нынешней российской государственности, кто не позволил ГКЧП повернуть историю вспять, кто выходил за это на баррикады, отлично понимая, что может там погибнуть – вот лично мы всё упустили из рук, если не сказать нецензурно. Как же это получилось?!
Нет, не надо мне говорить про наивность. Наивным я не был и тогда: было очень хорошо видно, что уже утром 22 августа 1991 года, под эти пафосные вопли о «великой победе» составлялись списки для будущих награждений. И нетрудно было понять, что за стенами Белого дома идет напряженная борьба за передел власти, за приватизацию этой самой победы. Мы – такие, как я – не хотели в этом участвовать, мы пошли домой отсыпаться.
И в начавшейся гонке за большими деньгами я тоже не хотел принимать участия, прекрасно понимая, что первоначальное накопление капитала не может быть похожим на танцы радужных эльфов с розовыми пони на цветочной лужайке.
Не было у меня таланта и интереса ни к большому бизнесу, ни к профессиональной политике, зато были семья, работа, учеба.
Деньги и власть – ладно, отдадим им, жадным до того победителям, но уж свобода – она наша, наших детей и внуков, уже навсегда. Так мы тогда это видели.
Как мы позволили у нас эту свободу отнять? Вопрос не риторический, это не унылое нытье об утраченных иллюзиях молодости.
Наши дети явно заходят на второй круг, важно попытаться им объяснить, в чем наши ошибки. Первая массовая попытка не молчать в России, в 1917-м, продолжалась полгода и закончилась катастрофой. Вторая длилась куда дольше и была намного более успешной – с третьего раза может все получится всерьез и надолго.
Выскажу свои догадки, а вы можете не соглашаться.
Мы отдали политику профессионалам. В следующий раз я вышел на площадь лишь с началом Первой чеченской – мне хотелось сказать, что это кровавое безумие, что так нельзя. Вместе со мной на Пушкинскую площадь тогда вышла… тысяча, может быть, две тысячи москвичей. Нас никто не услышал. А потом настал и новый год, страна веселилась, выпивала: кто разбодяженный спирт «Рояль» на грязной кухне, кто «Вдову Клико» в ночном клубе – в ту самую ночь, когда в Грозном погибала Майкопская бригада. Но почти никому это не было интересно.
А ведь мы могли громко и внятно сказать, что эта война нам не нужна, нужно искать другие пути решения проблемы. Могли хотя бы почтить память погибших, могли напоминать каждый день, на каждом углу: это смертоубийство творится не от нашего имени, не с нашего согласия.
Мы не приняли всерьез, что демократия – это прежде всего набор правил и процедур.
Мы как-то слишком терпимо относились к тому, что ради победы правильных кандидатов можно проводить откровенно нечестную избирательную кампанию. Можно закрывать глаза на «административный ресурс», что совершенно не нужно следить за подсчетом голосов. Важно, чтобы победили «наши», а какой ценой – дело десятое. И в избиркомы пошли, притом очень немногие, только когда «наших» перестали допускать на выборы, и оказалось, что уже слишком поздно. А могли начать хватать фальсификаторов за руку значительно раньше.
Мы позволили поступить с собой, как та лягушка из притчи: если бросить ее в кастрюлю с кипятком, она успеет выпрыгнуть. Мы так выпрыгнули из ГКЧП. Но если кастрюлю поставить на медленный огонь, то ничего страшного лягушка не заметит: ну, стало чуточку теплее, это даже приятно… а потом уже будет слишком поздно.
Свободы и права у нас отнимали потихонечку, а мы не сильно-то и возмущались. Ну не поднимать же скандала вот по тому или этому поводу, к чему обращать внимание на незначительное нарушение не самых важных прав? Обойдемся как-нибудь.
Впрочем… мы, глубоко советские люди, и сами не были тогда готовы к демократии. Мы радовались свободе иного рода: возможности зарабатывать и тратить, читать любые книги и смотреть любые фильмы, выезжать за рубеж и общаться с людьми по всему миру. Будем откровенны: большинству из нас было по большому счету все равно, кто представляет нас в парламенте и как он туда попал, какие принимают там законы и кто следит за их исполнением.
Нам казалось, что уж главных-то свобод у нас не отнимут, а без остального можно и обойтись. Это и было главной ошибкой.
Зато… зато мы сумели вырастить целое поколение, которое не привыкло молчать, просто не знает, что это такое. Кажется, впервые в российской истории. И они обязательно скажут свое слово.