Как может зародиться демократия в России? Я видел разные варианты ответа на этот вопрос. Кто-то считал, что нужно позвать правильного демократического царя и он введет демократию своими указами. Кто-то — что надо пройтись с кричалками и махалками по столичным бульварам. Ну, а кто-то, разочаровавшись в первых двух способах, решил, что место тут северное, ни ананасы, ни демократия не растут, крепостное право в генах и никогда ничего хорошего.
Все это, разумеется, чушь. Демократия как принцип организации государства возникает не сразу, и путь ее во всех ныне демократических странах был очень непростым. В нынешних образцово-демократических странах в свое время и рабами торговали, и ведьм сжигали: в Швейцарии последнюю казнили в 1782 г., а избирательные права женщинам в этой же стране дали в разных кантонах лишь в 1971-91 гг. И все эти перемены происходили не сами по себе, а по мере изменения настроений в обществе.
Но что такое общество, как структурируется его мнение, почему оно меняется? Соцопросы, как мы не раз убеждались, слишком зависят от формулировок вопроса и интерпретации результата. И вообще, это «средняя температура по больнице», в реальной истории все решает не большинство, а активное меньшинство, способное увлечь за собой одних и объяснить другим, что перемены не несут ничего страшного.
И как же в «старых демократиях» формировалось это меньшинство? Полагаю, что прежде всего в городских общинах позднего Средневековья. Город — это сложноорганизованное единство, где присутствует множество различных и часто противоречивых интересов, надо как-то договариваться и периодически пересматривать договоренности, потому что меняется мир и прежние перестают работать.
Собственно, демократию можно описать как инструмент для настройки общественных компромиссов.
Ключевую роль в этом процессе играли цеха мастеровых — профессиональные сообщества, которые четко осознавали собственные интересы, а с некоторого времени стали понимать, что для отстаивания этих интересов им нужно и политическое представительство, и внятные правила игры, и многое иное, что сегодня составляет инструментарий демократии.
В России за последние тридцать лет изменилось невероятно много всего. Но вот такая цеховая солидарность практически нигде не возникла.
Профсоюзы у нас сегодня почти исключительно декоративные, всевозможные творческие союзы ориентированы скорее на госзаказы.
И все-таки… расскажу, как пробиваются ростки цеховой солидарности в той сфере, которую наблюдаю изнутри: среди научных сотрудников. О «Клубе первого июля» я уже недавно писал: члены Академии наук, недовольные ее грядущей реформой, создали в 2013 году неформальное, а потому и принципиально не подверженное давлению сверху объединение. В том же году, даже прежде клуба, возникло примерно на тех же принципах сообщество «Диссернет», занявшееся беспристрастной проверкой подлинности защищенных диссертаций.
Казалось бы, от них ничего не зависит, принимать решения они не полномочны, это всего лишь досужие разговоры за чашкой чая. Но спустя шесть-семь лет стало очевидно, что именно такие неформальные объединения являются центрами консолидации общественного мнения в профессиональной среде, и к ним прислушиваются очень серьезно. Казалось бы, что за печаль чиновнику, если он станет героем публикации «Диссернета»? Можно списать на происки врагов, на интриги зарубежных недоброжелателей. А ведь боятся этого, как огня.
Более того, когда недавно составляли официальные рейтинги российских вузов, оказалось, что один из самых надежных показателей — количество засветившихся в «Диссернете» трудов, подготовленных и защищенных в том или ином институте. А заявления «Клуба первого июля» — самый надежный и едва ли не единственный способ для прессы понять, что думает академическая общественность о том, как обращается с ней государство, ведь в официальных пресс-релизах все слишком гладко и беспроблемно.
В последнее время начинают происходить еще более интересные вещи. Министерство науки и высшего образования еще при старом министре подготовило новую методику расчета публикационной активности академических институтов. Это документ из числа таких, которые постоянно вызывали бурное обсуждение и несогласие «Клуба»: очередная попытка чиновников построить всех по ранжиру, измерить общей линейкой и соответственно распределить бюджеты. Но протест высказали… вполне официальные ученые советы как минимум двух академических институтов: философии и мировой литературы. Пожалуй, в новейшей истории Академии наук такого еще не было. Оказалось, что у ученых есть свои цеховые интересы и они готовы их отстаивать перед чиновниками — вежливо, но твердо. Прямо по месту основной работы.
Более того, научное сообщество постепенно начинает высказываться и по вопросам, которые выходят за рамки узкопрофессионального кругозора. В сентябре 2019 года, насколько мне известно, первое письмо от имени профессионального сообщества с протестом против неоправданного насилия в деле о массовых беспорядках в Москве составили и подписали именно научные сотрудники. Сегодня собираются подписи под подобной петицией по поводу дела (запрещенной в России) «Сети» (признано террористической организацией и запрещено в РФ) от имени тех же ученых. Что это, ученые увлеклись политикой — а ведь тот же «Клуб» ясно декларирует свое невмешательство в политические вопросы?
А вот тут аналогия со средневековым городом и его цехами будет снова уместна. Сапожники могут обсуждать, как им чинить сапоги, а пекари — как выпекать булочки. Но если при этом в их мастерскую могут в любой момент вломиться вооруженные люди и все разгромить, их общий интерес заключается прежде всего в том, чтобы оградить себя от произвола. А потом уже уточнять рецепты булочек и модели сапог.
И тут надо признать, что государство делает невероятно много для пробуждения гражданского сознания в наших ученых.
Осенью прошлого года, к примеру, в Физическом институте прошли обыски в связи с тем, что расположенная в нем оптическая лаборатория отправила в Германию два небольших окошка, которые в принципе могут быть использованы на военной технике (как и любой болт можно прикрутить к вражескому танку). Работа по этому направлению остановлена, двое ведущих специалистов эмигрировали за рубеж. А в Ростове совсем недавно приговорили к 7,5 года заключения за измену ученого, который создавал вместе со своим вьетнамским аспирантом новые образцы оборудования, и они, соответственно, становились известны вьетнамским коллегам. И это далеко не единственный пример таких дел, когда научное и техническое творчество становится составом преступления.
Можно сделать из этих историй разные выводы: к примеру, держаться подальше от любой заграницы и осваивать государственные гранты на безопасных темах вроде «бессмертный подвиг советского народа в Великой Отечественной войне». Но ученые такие люди, что им интересно создавать новое. Более того, они прекрасно понимают, что народ наш будет жить достойно и хорошо только в том случае, если страна не окажется в самом хвосте научного прогресса. И в этом смысле требование вменяемой и для того сменяемой власти — вопрос уже не политики, но собственного будущего, будущего своих детей и внуков.
Когда-то, приуныв от этих вечных рассуждений «рабство у нас в генах, в этой стране никогда ничего», я поговорил с профессиональными генетиками. Я спросил их: если в популяции несколько поколений подряд уничтожать всех инициативных, свободомыслящих, нестандартных — изменится ли генофонд, сократится ли число таких особей в будущих поколениях? «Нет, — ответили мне двое экспертов независимо друг от друга, — такое качество, как способность к творческому поиску, не кодируется строго определенной последовательностью генов. Творческие особи обязательно восстановятся в популяции».
На то вся надежда.