Государство играет с народом в угадайку. Например, оно одновременно убирает из Уголовного кодекса статью о домашних побоях и — забирает детей из семьи, где их, предположительно, били. И тут же провластное СМИ излагает точку зрения знаменитого эксперта по традиционному воспитанию детей Ирины Медведевой: хорошая мать должна, застав сына за просмотром порнофильма, дать ему ремня (отца и мужа в таком раскладе не предполагается в принципе, как и естественной сексуальности у подростка).
Так лупить детей — это правильно и скрепоносно или недопустимо и преступно? Или, может, это личное дело каждого? А вот угадайте.
В любом случае вас можно будет заклеймить позором и даже привлечь к ответственности: не за побои, так за пренебрежение скрепами. Ну, как у наперсточников: кручу, верчу, обмануть хочу — и точно обманет. Ведь, в принципе, невозможно угадать, под каким наперстком шарик, если он где-то между пальцев у наперсточника.
Что делать? Не играть по таким правилам? Хорошо бы, но это не удастся, пока мы живем в России или хотя бы регулярно посещаем страну. Для кого-то выход — постоянно возмущаться.
Власти посылают противоречивые сигналы, прогрессивная общественность выражает свое негодование то по одному, то по другому, противоположному поводу. И так весь ее пар уходит в гудок, каждый раз в новом месте.
И каждый раз в первой же реплике упоминаются Гитлер и Мордор, символы абсолютного зла — а раз оно абсолютно, то мне остается лишь его заклеймить с безопасного расстояния.
Такая манера поведения властей долго казалась мне непоследовательной — сегодня я вижу в ней стратегию. Это советский режим имел внятно выраженное и строго обязательное мнение по каждому вопросу (пусть сегодня и не такое, как вчера), а любое явное несогласие с ним каралось по всей дурости закона. И в результате СССР развалился, когда всем надоел, когда официальная его идеология стала слишком уж расходиться с реальностью.
Куда удобнее не иметь вообще никакой идеологии. И в самом деле, в нашем постмодернистском мире значимо лишь то, что не имеет постоянного значения.
И вот в наступившем году мы, судя по всему, отметим уничтожение злобными внешними силами самой великой и прекрасной империи, которую только знало человечество. И одновременно юбилей самой лучшей и прогрессивной в мире революции, которая содействовала ей много к украшению, этой самой империи. И никакого противоречия, верно и то и то, смотря по обстановке.
Православные коммунисты, они же великодержавные интернационалисты, наследники Бенкендорфа и Дзержинского, смешались в кучу к вящей славе нашей самой лучшей в мире страны.
К тому же внятная общеобязательная идеология потребует массовых репрессий, а это дело слишком затратное во всех отношениях. Куда проще выхватить из толпы одного (например, Ильдара Дадина), но не посадить лет на двадцать, а долго мурыжить по тюрьмам, то устрожая, то ослабляя, то избивая, то расследуя избиения. А то и вовсе перевести куда-нибудь в никуда, чтобы вся прогрессивная общественность следила затаив дыхание за его судьбой и примеряла ее на себя. И не ходила бы, куда не согласовано.
Очередная волна возмущений пошла по блогам, когда политолог Екатерина Шульман назвала российский режим «гибридным». Термин был введен не ею, он не слишком удачен, я бы назвал такой режим скорее постмодернистским, но не в терминах же дело. Вот физики говорят о каких-то «очарованных кварках», и мы прощаем им это кокетство. А Шульман не простили.
Возмущение не предполагает никакого реального действия, оно позволяет заранее сложить с себя ответственность за то, что произойдет.
А Шульман предлагает не публицистическую горячность, а попытку научного анализа: как сложилась нынешняя ситуация, в каком направлении она может развиваться дальше, какие могут быть предложены решения. Да, с этим анализом тоже, разумеется, можно спорить, в науке вообще приняты состязательные диспуты, на любой тезис немедленно предлагается антитезис, на любую теорию — ее опровержение. Но многие возражали Шульман в таком ключе: какой там анализ, какая гибридность, когда надо «гитлер-гитлер» кричать? Идеальный шумовой фон для наперсточников, кстати.
И ведь помимо глобальных вопросов есть много частных, где требуются не окрики, а тонкая настройка. Самый свежий — вопрос о будущем Исаакиевского собора в Петербурге. Всем, в общем-то, ясны две вещи. Первая: он строился именно как православная церковь, поэтому в нем должны проходить богослужения. И вторая, подобная ей: это один из самых посещаемых и успешных музеев Петербурга, в котором, например, проводят особые экскурсии для слепых, так что вся музейная составляющая обязательно должна быть сохранена. Вопрос только в расстановке приоритетов: это все же музей, который иногда еще и действующий храм, или же это храм, на территории которого иногда работает музей?
На этом фоне поражает, с какой угрюмостью, с какой средневековой, а вернее, советской серьезностью выступают спикеры РПЦ по поводу того же Исаакиевского собора.
Так, первый заместитель председателя Синодального отдела Московского патриархата по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ Александр Щипков заявил: «Твердыня православия снимает с себя иссохшую секулярно-музейную шелуху». А на местном, епархиальном уровне ему вторит ответственный за взаимоотношениям церкви и общества протоиерей Александр Пелин. Он советует директору Эрмитажа Михаилу Пиотровскому, вместо того чтобы вмешиваться в процесс передачи собора церкви, следить за идеологической чистотой организуемых в Эрмитаже выставок. Подчеркну: это не частное мнение отдельных верующих, это официальные заявления тех, кто говорит с обществом от имени церкви, начисто забыв о том, что
сто лет назад в руках церковных иерархов была сосредоточена огромная собственность и не меньшая власть — да все это рухнуло с утратой доверия.
А с другой стороны, разумеется, слышны громогласные крики пламенных атеистов — то и другое прекрасно дополняют друг друга.
А ведь это, казалось бы, прекрасный повод разобраться, как вообще сосуществуют церкви и музеи — есть как удачные примеры (Третьяковская галерея), так и неудачные (о них пусть доказательно расскажут специалисты). А есть вообще такой потрясающий пример, как Соловки. Это и знаменитейший монастырь, и не менее знаменитый памятник сталинским репрессиям, коснувшимся всех слоев нашего общества без конфессиональных различий. Как все это должно быть представлено в его экспозиции? И какую роль должны играть в управлении этим монастырем старообрядцы, у которых государство его не просто отобрало, а отбило после долгой осады еще до Петра Первого? Никакого гласного обсуждения этих вопросов не было, ни когда в двухтысячные монастырь передавали РПЦ, ни когда там проходила гламурная «реконструкция», вызвавшая протесты ЮНЕСКО.
Мы тогда такого просто не замечали — хорошо, что начали замечать теперь.
Юбилей 1917 года можно отмечать по-разному, и я бы посвятил его трагической неспособности власти и прогрессивной части общества уступать по мелочам и брать на себя ответственность за решения.
От ответственности можно уходить методом наперсточника или методом кричалок, но результат один, и он печален. А то ведь история, как известно, ничему не учит, но зато повторяется — и хорошо бы действительно в виде фарса, а не фарша.