Я родился 21 августа 1968 года, в день ввода советских войск в Чехословакию. И лишь однажды я увидел в этом совпадении особый символизм — когда встречал свой день рождения на баррикадах у Белого дома в 1991 году. Мы еще не знали, что уже победили. Ночью слышны были далекие очереди, и казалось, что вот оно — начинается штурм. Площадь перед Белым домом была забита народом, было ясно, что, если пойдут танки или автоматчики, не удастся ни спрятаться, ни убежать. Страшно было до дрожи, но… я впервые в жизни, пожалуй, ощущал себя свободным человеком и гражданином своей страны, творящим ее историю среди других граждан. И никакая цена не казалась слишком высокой за это чувство.
Но выстрелы быстро прекратились (потом мы узнали, что погибли три человека), а утром стали приходить ошеломительные новости: ГКЧП отступил! И к вечеру того дня площадь была заполнена бестолковым праздничным народом, с трибуны кто-то беспрерывно орал в мегафон пафосную чушь: «Великая Россия одержала великую победу!»
И вот ровно на этой фразе я ощутил, что… все закончилось.
Победу делили политики, мы, маленькие люди со своими гражданскими чувствами, были им уже не нужны. Кто-то суетился и записывался в какие-то списки ради будущих медалей, кто-то срочно разрабатывал дальнейшие планы по переустройству мира, а мы пошли домой отсыпаться.
Я много раз с тех пор спрашивал тех, с кем мы там стояли, и самого себя: что же мы потом сделали не так? Чего не сделали? Почему спустя четверть века от нас снова ничего не зависит, а ГКЧП празднует победу по всем каналам? Как же мы ему ее отдали?
Мы готовы были умереть за свою страну. Почему же мы не смогли жить так, чтобы она осталась нашей?
Те, кто там не был, могут предлагать любые альтернативные сценарии — штурм здания КГБ на Лубянке, например. Ну что сказать? То сообщество граждан было сильно именно своим ненасилием. Никто не хотел ничего штурмовать, никто не собирался навязывать другим свою волю — мы просто хотели, чтобы не навязывали нам.
А те, кто там был, отвечают по-разному. Самая типичная реакция: «Это всё N виноват, а не мы». Перечисляются ошибки Ельцина и Гайдара, обсуждается коварство всесильных спецслужб, недостаточная помощь Запада и т.д. О себе самих люди в таких случаях не говорят ничего. А что? Мы свалили плохого царя, поставили хорошего, надеялись, что он все нам сделает хорошо, а он не сделал, тоже плоховат оказался. Ну, или бояре его. Или тайные враги, или неверные друзья. А мы тут ни при чем.
Только ведь слово «вина» тут произносят сами эти люди — и тут же стараются отпихнуть его от себя подальше. Я не спрашиваю «кто виноват», с этим, пожалуйста, на исповедь или к психотерапевту. Я пытаюсь понять, что и почему пошло не так, я хочу сделать выводы на будущее. На новых возможных поворотах истории не окажемся ли мы такими же неготовыми и растерянными?
Но растерянность и пассивность как раз то, что берегут эти люди. «В этой стране никогда ничего хорошего, от нас ничего не зависит, все бесполезно» — вот самый распространенный их вывод.
Они сами не замечают, как он противоречит нашему собственному опыту: еще вечером 20 августа 1991 года мы могли такое повторять, а утром 21-го обнаружили, что победили одним своим неравнодушием. И кто может заранее знать, когда настанет следующее подобное утро?
Другая распространенная версия, напротив, сводится к тому, что мы были как раз, наоборот, недостаточно деятельными. Надо было идти в политику, требовать открытия архивов КГБ, следить за выборами всех уровней и активно участвовать в них. Иными словами, становиться теми самыми хорошими боярами при хорошем царе. Но, оглядываясь назад, вот мы, молодая студенческая семья с двумя детьми, что мы могли в реальности сделать? Мы выживали как могли, не до политики нам было. А те, кто в политику пошел, со временем оказался не таким уж и хорошим боярином, и вряд ли это было случайно.
А еще говорят, что надо было объяснять простому народу смысл происходящих событий, не рассчитывая, что «рынок все расставит по местам» в головах наших сограждан, не столько продвинутых и демократичных, как мы сами. Вот с этим отчасти соглашусь. Но разве мы сами это понимали? В 1992 году цены росли в два-три раза за месяц, а мы, чтобы сберечь от инфляции заработанные частными уроками рубли, покупали… хорошие книги. Мысль, что надо купить долларов (не говорю уж о недвижимости или активах) просто не приходила в голову, ведь всегда высшей ценностью и самым правильным вложением средств были для нас книги! И кого бы мы могли просветить насчет рыночной экономики? А книги наши так и не удалось потом продать.
Мы были глубоко советскими людьми — не только наша семья, но и все, кто стоял у Белого дома, кто жил в СССР.
Мы привыкли рассуждать о вине и знали, что в случае чего нас и сделают всех виноватыми. Мы привыкли жить в довольно неуютном, но очень предсказуемом мире, где все решает начальство. А простой человек — он может разве что в переломный момент подняться в полный рост и героически умереть. «Бессмертный полк» как национальная идея, «Умремте ж под Москвой!» как победный лозунг национального лидера — это ведь про то же самое.
И мы к началу 1990-х не умели просто жить, даже толком не знали, как это делается. В 1990-е начали этому учиться, с самых низов, с «закона о защите прав потребителя» — своего рода азбуки будущего гражданина. Настоящая демократия не даруется добрым царем, не падает в руки в виде зарубежного гранта и не вырастает на огороде из почвы традиционных скреп и ценностей. Она есть способ самоорганизации ответственных граждан, которые приходят к выводу, что именно так им удобнее всего жить дальше.
В августе 1991-го у Белого дома стояли читатели Стругацких, готовые на все, чтобы не возвращаться в привычный Арканар. Но что бывает кроме Арканара, они представляли себе слабо.
А вот на Болотную выходили уже грамотные потребители государственных услуг, недовольные качеством обслуживания. Никто не был готов не то что умирать — да хотя бы ночевать на площади. Государство сначала перепугалось, а потом собралось с духом и ответило: «Вас много, а я одно, так что жрите, что дают». Государство, в отличие от рассерженных потребителей, так и не разучилось говорить по-арканарски.
На том и расстались, недовольные друг другом. Часть потребителей госуслуг перешла к обслуживанию в иных государствах, другая часть затаила обиду и стала выстраивать параллельные неформальные структуры. Этому мы научились хорошо — достаточно посмотреть, как буквально из ниоткуда возникла и стала модным трендом благотворительность.
Так что это не развязка новой истории, даже не кульминация — это ее самое начало.
Может быть, единственное по-настоящему хорошее дело, которое нам, защитникам Белого дома, удалось совершить за эти 25 лет, — вырастить поколение людей, которые хотят просто жить и умеют договариваться друг с другом. И значит, на каком-то новом повороте истории у них может получиться то, что не вышло у нас.