Появление в украинском правительстве иностранцев вызвало скептические отклики российских СМИ: мол, это «недогосударство» окончательно превратилось в «марионетку» Запада. Не вдаваясь в анализ личных качеств министров-иностранцев (с точки зрения компетентности они могут вызывать сомнения в правильности выбора), стоит заметить, что сам этот отчаянный шаг был вызван глубочайшим кризисом правящего класса страны.
Все произошло по теории «циркуляции элит» Вильфредо Парето, когда затянувшийся застой и неспособность к самообновлению неизбежно ведут к кризису, восстанию масс и в конечном счете приходу к власти новых слоев, вышедших в том числе из контрэлит. Говоря о постоянной смене элит, он называл историю «кладбищем аристократии», то есть привилегированных меньшинств, которые сначала приходят к власти, затем пользуются ею, но приходят в упадок и заменяются другими меньшинствами. Необходимость «циркуляции элит» Парето обосновывал тем, что старые элиты неизбежно теряют ту энергию, которая помогла им когда-то завоевать место под солнцем.
Аналогичные украинскому примеры можно найти в ряде стран Балтии и Восточной Европы. Постсоветская Россия тоже не избежала импорта иностранных мозгов и советов – в сфере законодательства, корпоративного и госуправления. Сегодня, разумеется, об этой практике не принято говорить кроме как в ругательном тоне. Однако их положительную роль в написании того же рыночного законодательства на фоне тогдашней дремучести отечественного правящего класса по части современных мировых практик трудно переоценить. И по сей день в крупных госбанках и госкомпаниях можно встретить высококлассных спецов с Запада, помогающих ориентироваться в мире глобальной экономики.
Мне кажется, после того, как нынешняя паранойя, направленная на самоизоляцию, схлынет (рано или поздно это случится, вопрос в том, сколько успеют наломать дров), мы снова станем восприимчивы к советам и компетентной экспертизе вне зависимости от ее «гражданства», научившись отличать «происки Госдепа» от квалифицированного профессионального анализа.
«Заимствование» в тех или иных сферах госуправления иностранцев – мера, конечно, крайняя. У нас широко известен пример Петра Первого, начавшего двухсотлетний процесс интеграции «европейских мозгов» в российский правящий класс. Он был прерван в 1917 году, хотя и большевики пользовались помощью «буржуазных специалистов» из числа «бывших», как и технологической помощью иностранных специалистов (числом многие тысячи), содействовавших индустриализации.
На самом деле Петр мог бы и не прибегать к услугам всяких там Лефортов, если бы отечественный правящий класс того времени, погрязший в дремучей косности, не встал стеной на пути модернизации.
Согласно распространенной легенде, когда в 1820 году несколько вельмож (Воронцов, Меньшиков, Васильчиков) подступились к императору Александру I с идеей надобности начать коренные преобразования, включая, возможно, и отмену крепостничества, он ответил им: «Некем взять!» Имея в виду отсутствие людей, на которых можно опереться.
Как писал учитель Александра I Лагарп, против реформ выступили бы дворянство, чиновничество и большая часть купечества. Что же до буржуазии, то она неразвита, мечтает превратиться в дворян и самой заполучить крепостных. А народ? Народ – «желает перемен... но пойдет не туда, куда следует».
Когда президент Путин оглашал послание, то по большому счету спорить с ним было не о чем. Все это правильные вещи, и хорошо, чтобы так оно и стало. Однако фраза императора Александра, которому недавно поставили памятник близ Кремля, кажется, витала над залом, собравшим больше тысячи представителей элиты страны.
Почти все меры, изложенные в послании, хорошо укладываются в теорию «развивающегося государства». Получившая популярность в западной политологи в начале 90-х годов ХХ века, она описывает практику развития, которую предприняли после Второй мировой войны многие страны Африки и Латинской Америки.
Доминирующая роль государства в экономике, опора, как правило, на отечественный сырьевой сектор, на госинституты развития, курс на импортозамещение – все это позволило сделать рывок в экономике, потеснить бедность, решить многие социальные задачи. К примеру, в 1960–1980-е годы такие страны, как Танзания, Кот-д'Ивуар, Гана, были весьма динамично развивающимися. Во многом в эту же схему вписываются и экономики Юго-Восточной Азии, начиная от послевоенной Японии и кончая Китаем, Южной Кореей, Вьетнамом, Таиландом, Тайванем, Индонезией и т.д. Признаки «развивающегося государства» отчетливо видны в Бразилии и ЮАР.
При этом, вопреки распространенному представлению, до определенного момента такие факторы, как коррупция или колоссальный разрыв между самыми богатыми и бедными не оказывали решающего тормозящего воздействия на экономическое развитие по модели «развивающегося государства».
Так, в показывавших до недавнего времени впечатляющие темпы роста Ботсване, Бразилии и ЮАР при этом «коэффициент Джини», статистический показатель степени расслоения общества, оставался одним из самых высоких в мире – 0,63, 0,59 и 0,58 соответственно (для сравнения, в России – 0,41, в США – 0,42, в Скандинавских странах – до 0,3).
Вопрос также в том, какой именно тип коррупции в такой стране (скажем, во второй половине ХIХ века Америка была вполне коррумпированной страной, но это не стало тормозом индустриализации, скорее наоборот). То есть становится ли государство как главный двигатель развития заложником узких групп интересов, принося в жертву им общенациональные цели, или же остается в большой степени «автономным» от таких групп – прежде всего благодаря высокому уровню профессиональной бюрократии, правовой системе и того, что называется «good governance», — качеству госуправления.
В большинстве стран Африки к началу 1990-х годов драйв «развивающегося государства» выдохся.
Многие режимы из авторитарных (что само по себе не есть тормоз для развития в рамках такой модели) превратились в мракобесно-авторитарные, стали заложниками интересов разных кланов, «приближенных к трону», принеся им в жертву интересы общенационального развития. Их элиты, став жертвой неопатримониальной политической системы, не вынесли испытания бесконтрольной властью.
Участь сия не миновала и многие страны Латинской Америки. В этом принципиальная разница межу ними и странами Юго-Восточной Азии, где государственная бюрократия сумела преодолеть во многом такие же соблазны (что не отрицает само существование массовой коррупции, но такой коррупции, которая не стала именно тормозом на пути движения к общенациональным целям развития). Госслужба в «провалившихся» странах превращалась, с одной стороны, в объект патроната дорвавшихся до эксклюзивного влияния на власть узких групп интересов, с другой – в средство наживы для их ставленников на государственных постах.
Вторым важным отличием стала ориентация стран ЮВА после короткого увлечения импортозамещением на экспорт продукции,
что диктовало заботу о ее конкурентоспособности, высоком качестве и, стало быть, повышении эффективности производства на основе заимствования передовых западных технологий, корпоративных и юридических практик. Тогда как в «импортозамещающих системах» на фоне деградации способности попавшего под влияние узких групп интересов государства следовать общенациональным стратегическим планам развития эффективность государственных институтов развития и госинвестиций падала, росли внешние долги, коррупция превращалась в непреодолимый тормоз развития.
Упорная ставка на импортозамещение, акцент на защите неэффективных отечественных производителей вели к еще большей неэффективности производства. Тогда как страны, ориентированные на экспорт (ЮВА), успешно привлекали инвестиции в эффективное производство товаров, пользующихся как внешним, так и внутренним спросом.
На фоне разочарования в модели «развивающегося государства» (плюс позже крах СССР и социалистического блока, построенных по такой же модели) начался рост популярности неолиберализма с его тотальной приватизацией, сокращением вмешательства государства в экономику, сокращением социальных обязательств и торжеством «руки рынка». Смотри, как говорится, пример Пиночета в Чили.
Однако после кризиса 2008 года о «реванше» неолиберализма речь уже не идет. Скорее о сочетании отдельных его элементов с методами «развивающегося государства».
В условиях современной экономики, глобализации технологических процессов, расцвета информационных технологий и «экономики знаний» нужна большая гибкость в применении методов госрегулирования и стимулирования роста. За счет частно-государственного партнерства, новых форм стимулирования частных инвестиций в общегосударственных целях (именно частные инвестиции сегодня становятся все более важным источником вложений в будущее даже в странах, которые можно причислить к модели «развивающегося государства») гибкость в применении регламентирующих методов, дабы быстрее подстраиваться под рынок.
Сегодня «развивающееся государство» должно уметь «венчурно» рисковать, быстро учиться, искать новые возможности, продукты, свои ниши и перспективные технологии в глобальной экономике. Уметь смотреть в будущее, улавливая новые тренды. Старые институты развития на это не годятся.
Нужно новое качество законодательства, права и правоприменения, регулирования, новое качество госинститутов и бюрократии. Она сегодня должна «учиться капитализму», как раньше «училась коммунизму».
Время предъявляет новые требования к качеству и российских госинститутов. К компетентности российского правящего класса. К его способности как корпорации в целом противостоять захвату государства и отдельных институтов паразитическими группами интересов в ущерб интересам развития страны.
Есть ли такие качества сегодня у наших госинститутов, у правящего класса? Сможет ли «развивающееся государство» нового типа выработать адекватный ответ на вызовы времени – нельзя же навсегда зависнуть в «черной дыре» неопределенности и некомпетентности, между демократией и меритократией.
Иначе даже правильно сформулированные задачи снова будет «некем взять».