У чиновников родилась идея проекта по возвращению обучающихся за границей студентов на родину. «Спасать» в первую очередь хотят тех, что в Великобритании. Их там много, они из обучающихся иностранцев по численности на пятом месте после Китая, Индии, США и Саудовской Аравии. И им там якобы угрожает опасность. Провокации, то, се. Не дай бог, еще отравят кого. Им предложат места, говорят, в МГИМО, а кому не хватит, то могут и на Дальнем Востоке. Пока ни один студент не пострадал. В смысле – не отозвался. Да и сама идея высказана, мне показалось, как-то явно без реальной надежды на то, что она осуществится и наши соотечественники потянутся домой сотнями, а то и тысячами. Скорее всего, данная мысль высказана сугубо «для хайпа», или, как раньше говорили, «для галочки». Потому как заставить никого – пока, во всяком случае – нельзя. Денег выбить на бюджетные места для возвращенцев – тоже вряд ли возможно. Инициатива в рамках патриотического тренда проявлена. Впрочем, высказанные чиновниками мысли являются отражением исторически непростого отношения Государства Российского к заморским наукам и к тем, кто им едет обучаться.
Уже не первый век наших правителей бросает из одной крайности в другую – от «давайте все запретим», до большого желания послать толковых наших людей на Запад, чтобы они там такому научились, чтобы этот самый Запад мы смогли одолеть. Ну или «догнать и перегнать», если использовать мирную терминологию. В основе восприятия «заморских знаний» всегда лежало понимание их как сопряженных, прежде всего, с иной культурой, мировоззрением, образом жизни. Которые, в зависимости от намерений того или иного правителя, надо либо воспринять, пересадив на русскую почву, авось приживется, либо этому «тлетворному влиянию» надо всячески противиться и от него наших подданных ограждать.
Считается, что первым отправил дворян (точнее, боярских детей, а кого же еще) за границу – в ту же Англию, а также Германию и Францию – Борис Годунов. Насколько известно, в несколько приемов. Первая группа уехала в Англию в 1602 году. По распоряжению королевы Елизаветы, для россиян были открыты Винчестер, Итон, Кембридж и Оксфорд. Вторая отправилась в Германию, в Любек. Затем несколько человек – во Францию.
Годунов — один из самых интересных, недооцененных и оболганных (Пушкиным в том числе) персонажей русской истории. Ему не повезло, он появился не в то время. Опыт не удался. Часто пишут, что из 18 студентов вернулся один. На самом деле, двое (один из Любека, а другой уже из Стокгольма, как он там оказался, неизвестно). Остальным помешала как раз Смута. К тому же после смерти Годунова обучение за границей перестали оплачивать из российской казны. Во времена царя Алексея Михайловича пытались искать следы студентов в Англии и Франции, но почти никого не нашли. Один стал англиканским священником. Вроде бы кого-то еще раньше отправлял за границу за опытом молодой Иван Грозный, но точных свидетельств тому не сохранилось.
Главный мотив Петра Первого, издавшего на сей счет специальный указ в 1696 году, послать молодых дворян за границу был военный: надо было учиться «навигацкому делу», поскольку задумки насчет флота у него были большие. Начали с 28 представителей виднейших аристократических фамилий.
Собственно, военно-политические соображения почти всегда были главным движущим фактором всех российских модернизаций и попыток «обучения у Запада».
Затем список профессий, по которым направляли обучаться, расширился. Всего за годы правления Петра заморским наукам прошли обучение около тысячи человек. Многие оказались востребованы на родине, сделав карьеру в армии и на госслужбе, в медицине (например, первый российский доктор медицины Петр Постников). Милайло Ломоносов – тоже из «петровского призыва», хотя он отправился в Германию в 1736 году, уже после смерти Петра, но по стипендии учрежденной Петром Императорской Академии наук и художеств. Петр хотел, чтобы Россия стала, как Европа. И не только в технологиях, но и в культуре, образе жизни. Его импульса стране хватило надолго. Однако, что сыграло бОльшую роль – обучение русских дворян за границей или же привлечение в Россию иностранных специалистов, — сказать сложно. Скорее второе, чем первое. Многие дворянские отпрыски вместо обучения «били балду», шатались по кабакам, а по возвращении на родину быстро стряхивали с себя заморский лоск.
«Европейскость» в крепостнической феодальной России носила верхушечный характер, глубоко укорениться она и не могла.
Отправку на обучение за границу за счет казны после Петра через какое-то время забыли, возобновилась она уже при Екатерине Великой. Денег на это казна не жалела, финансируя не только само обучение, но и путешествия студентов по заграницам. Чтоб смотрели, как люди живут. На каждого выделялось астрономические по тем временам 800 рублей в год.
Однако уже император Павел, параноидально боявшийся революционных идей на фоне страшной Французской революции, в 1799 запретил выезд дворянам, в том числе для обучения, за границу. Это шло фактически в «одном пакете» с запретом ввоза иностранных книг и даже нот из-за границы и закрытием всех частных типографий. Для тех, кому надо «заграничное обучение» — вот вам Дерптский университет (Дерпт – ныне город Тарту), повелел Павел и открыл его вновь. Аристократам довольно быстро надоели сумасбродные запреты из «пакета Павла» и императора убили.
Молодой Александр, пришедший к власти под лозунгом «Пусть все будет, как при бабушке» (Екатерине), одним из первых указов отменил запрет на ввоз иностранной литературы, снял запрет на выезд за границу. Возможности обучения там за счет казны были расширены. Кстати, в воспитании молодого императора большую роль сыграл его швейцарский наставник Лагарп. Как и Петр, Александр Первый хотел сделать Россию частью «просвещенной Европы». Какое-то время, как мы помним, ему был симпатичен энергичный французский реформатор по имени Наполеон Бонапарт.
Однако наследник Александра Николай Первый на всю жизнь запомнил урок Дворцовой площади. Вот, мол, до чего доводят эти ваши «заморские идеи», которых нахватались декабристы, в том числе в заграничных походах. Как сейчас сказали бы, до «цветных революций» они доводят или до «майдана». Николай Павлович не любил образование вообще, а иностранное в особенности.
Начал он с крестьян, чтобы не стали шибко умными: в 1827 году специальным указом он ограничивает образование для детей крепостных. Никаких им теперь гимназий, только приходские училища. Ломоносов в николаевскую эпоху был бы невозможен. По-своему логично, что эта эпоха кончилась разгромом России в Крымской войне.
Хорошо про Николая написал потом историк Сергей Соловьев (считался «западником», кстати): «Николай инстинктивно ненавидел просвещение, как поднимающее голову людям, дающее им возможность думать и судить, тогда как он был воплощение: «Не рассуждать!» Он на всю жизнь запомнил, как «при самом вступлении на престол враждебно его встретили люди, принадлежавшие к самым просвещенным и даровитым»».
Потом в Европе началась полоса революций. Император предпринял все меры для того, чтобы вольнодумная «зараза» не проникла на русские просторы. Он признавался в разговоре с братом Михаилом: «Революция на пороге России, но, клянусь, она не проникнет в нее, пока во мне сохранится дыхание жизни, пока, Божиею милостью, я буду императором».
Но «зараза» вольнодумства таки проникла на окраины Империи: в Польше в 1830 году вспыхнуло восстание. После этого в Госсовет по распоряжению императора поступает записка (как бы «законопроект») «О некоторых правилах для воспитания русских молодых людей и о запрещении воспитывать их за границей». Она выливается в указ: дворянский детей обучать только на родине, иначе не видать им государственной службы. Впрочем, по старой русской традиции Николай оставил за собой право даровать исключение из правил – кому он решит. Через три года последовало ограничение на пребывание дворян и представителей других сословий за границей, исключительно по соображениям не допустить излишнего «брожения умов». Для дворян – не более пяти лет, для остальных – три года. В 1844 года вообще запрещено лицам моложе 25 лет ездить за границу. Однако даже при Николае заграничное обучение полностью не прекращалось. Студены направлялись, в частности, Московским университетом за границу – в основном в Германию — десятками.
Наибольшее число обучающихся за границей поданных Российской Империи наблюдалось в конце ХIХ — начала ХХ веков. Тому было несколько причин, характеризующие в целом ограниченные возможности тогдашнего российского образования сообразно потребностям бурно развивавшейся после отмены крепостного права и в результате реформ Александра Второго промышленности и экономики в целом.
Во-первых, право поступать в российские университеты без экзаменов имели только выпускники классических гимназий. А вот выпускники реальных, коммерческих, технических, сельскохозяйственных училищ могли попасть в российские университеты только в порядке исключения. И им надо было пройти экстерном и сдать экзамены по курсу гимназии. Во-вторых, фактически до начала ХХ века не могли получать полноценное высшее образование женщины (за исключением нескольких высших курсов), — и их было сравнительно много среди русских студентов за границей. В-третьих, в России, переживавшей тогда демографический бум, просто было мало высших учебных заведений. Около полусотни в конце ХIХ века: 56 в 1899 году, 65 к 1917 году. Университетов было еще меньше. После революции 1905 года их было лишь 9 (на 35 тыс. студентов), к 1917 стало 11. Тогда как в одной Германии их было в это же время 21, столько же в Италии, во Франции 16, Великобритании 15. Малодоступным было высшее техническое образование. В немногочисленные высшие технические заведения (скажем, в Горный институт и др.) были огромные по тем временам конкурсы. К началу Первой мировой войны Россия имела лишь 6 политехнических института, в Германии было в то время 10. Притом, что количество специальностей для обучения в отечественных институтах было ограниченным.
В-четверых, за границу ехали учиться многие представители национальных меньшинств, которым поступление в российские вузы и университеты было закрыто. В первую очередь, это евреи, затем поляки. Для евреев, скажем, еще в 1887 году была установлена квота: не более 10% для вузов в «черте оседлости», не более 3% в вузах двух столиц. Именно поэтому представители этих двух наиболее притесняемых в плане высшего образования национальностей представляли подчас большинство в студенческих диаспорах поданных Российской Империи в европейских университетах и вузах.
Учиться подданные России ехали в основном в Германию. Они составляли от примерно 40% от всех иностранных студентов в этой стране в 1909-1910 годах до более 60% накануне Первой мировой, когда численность российских студентов превысила 3 тысячи. В Швейцарии в то же время, по разным подсчетам, находилось в ведущих университетах несколько тысяч российских студентов, временами достигая 40% и более всего студенчества в университетах Базеля, Цюриха, Берна, Лозанны и Женевы. Во французской Сорбонне в начале ХХ века почти половина иностранных студентов (и 20% от всей численности студентов) – были из России. Желающие получить классную техническую специальность часто выбирали Бельгию, в год там училось в начале ХХ века больше тысячи россиян. Ехали также в Австро-Венгрию, Италию, Чехию и другие европейские страны. В Америку учиться тогда не ездили, а эмигрировали «с концами». Большая волна еврейской эмиграции из России была вызвана в конце ХIХ века погромами.
Зарубежное образование в конце ХIХ — начале ХХ веков было доступно разночинцам, представителям многих «интеллигентских профессий». То есть оно было доступно не только элите, как раньше. Учиться ехали будущие учителя, врачи, инженеры и т.д.
В период СССР студенческие обмены, обучение и стажировки в иностранных вузах возобновились только в 50-х годах. В основном ехали в социалистические страны. Но даже этот поток был несравним с тем, что существовал до революции. Отдельные, проверенные всеми возможными органами, включая КГБ, «достойные представители советской молодежи» ездили стажироваться даже в западные университеты. Например, в 1958 году состоялась первая стажировка советских студентов в США. В Колумбийский университет отправилось четверо, в том числе будущий «прораб перестройки» Александр Яковлев, который числится в архивах университета как «тридцатипятилетний историк из Ярославля», а также небезызвестный Олег Калугин, который был обозначен как «специалист по журналистике». В том году Калугин уже работал в КГБ и, скорее всего, поехал в Нью-Йорк именно в качестве агента. Позже он проработал долгое время «корреспондентом советского радио в США».
Нынешняя ситуация с зарубежным обучением россиян не может сравниться ни с николаевскими временами, ни тем более с советскими. Однако какие-то отдельные общие черты все же просматриваются. Однако главная проблема заключается, прежде всего, в том, будут ли люди, получившие хорошее образование на Западе, а теперь его можно получить еще и на Востоке, востребованы в своей стране. Это зависит, прежде всего, от того, по какому пути страна собирается идти в ближайшее время. Если по пути самоизоляции, культивирования архаики и отторжения всякого иностранного влияния и опыта как заведомо подозрительных и чуждых нашей стране, то эти люди востребованы со своими знаниями не будут. Они либо окажутся в эмиграции, либо, вернувшись на родину, в эмиграции внутренней. Если же искушение самоизолироваться от внешнего мира, который по большей части сейчас настроен весьма к нам недружелюбно, будет преодолено, то эти люди ещё смогут стать если не «прорабами» новой перестройки, то по крайней мере инженерами остро необходимой стране технологической и общественной модернизации.
Что же касается нынешней инициативы чиновников вернуть студентов из-за границы обратно, то мне кажется, что никто прерывать обучение не станет и не вернется. Как думаете, почему?