Некоторые говорят, что вопрос явки на нынешних президентских выборах в России будет если не основным, то крайне важным. Другие считают, что это не так важно: мол, никто уже не помнит, какая явка была явка на предыдущих выборах (65,3% в 2012 году, в 2008 — 69,8%, в 2004 – 64,38%, в 2000 — 68,65%) – и про нынешнюю забудут через день. Правы по-своему и те, и другие. Мировой опыт показывает, что вопросы активности избирателей играют в разных странах разную роль. Это зависит от характера избирательной системы, политического режима в целом, уровня политической конкуренции на выборах и т.д. Относительно последнего показателя считается, что чем выше конкуренция на выборах в странах, считающихся демократическими, тем выше явка. В целом это, видимо, так. Однако и такое правило работает далеко не всегда. Важна содержательность кампании, способность основных кандидатов выдвинуть такую платформу, которая побудить людей голосовать. Так что могут быть и «конкурентные выборы» при относительно невысокой явке.
Возьмем последние президентские выборы в Америке. Раз уж считается (противниками действующего президента в основном), что мы там «вмешались» и чуть ли не посадили Трампа в Белым дом. В Америке, как и ряде других демократических стран, чтобы проголосовать, надо сделать определенное усилие – зарегистрироваться там, где собираешься это сделать. В последние десятилетия обе партии, но в основном демократы, предприняли активные усилия по максимальному облегчению процесса регистрации (считается, что контингент, голосующий за Демпартиию, более пассивен по этой части). Сейчас тактика разнится: именно демократы стремятся увеличить число зарегистрированных избирателей - из тех слоев, которые за них голосуют. Республиканцы же работают в основном на то, чтобы как можно больше зарегистрированных республиканцев просто пришло на выборы.
Из числа зарегистрированных избирателей в США в 2016 году проголосовали более 86%, однако это лишь 55,7% от имеющих право голоса. Так что Клинтон проиграла не потому, что Трамп «сговорился с русскими» и «хакеры ГРУ» сделали свою черную работу, а потому, что на выборы не явилась большая часть ее электората. Это признают и сами демократы. Правда, снова винят в этом русских, которые, дескать, «дискредитировали» ее с помощью ботов и троллей: поэтому, разочаровавшись в Клинтон всякая студенческая и прочая «интеллигентная публика» осталась дома. Притом, что даже по американским данным соответствующая политическая реклама и активность в соцсетях, приписываемая российским «фабрикам троллей», составляла ничтожные доли процента и не могла оказать существенного влияния на исход выборов. А для отвращения от себя «приличной публики» Хиллари сама сделала все возможное, с трудом выруливая из нагромождений собственной лжи.
А вот о чем демократы предпочитают не говорить широко, так это о том, что в 2016 году произошел резкий спад активности голосования афроамериканцев. Многие из них не стали голосовать за энергичную до стервозности белую женщину.
И именно это, пожалуй, стало решающей причиной поражения демократов. Уровень активности испаноязычных (тоже чуть более тяготеющих к демократам) остался на прежнем уровне. Демократы уже учли эти ошибки. И, например, на выборах губернатора Алабамы в декабре прошлого года приложили все усилия для мобилизации чернокожих – и выиграли место, которые традиционно считалось «республиканским».
Если говорить в целом об активности избирателей в США в последнее время, то она в среднем ниже, чем в большинстве демократических стран, где в основном уровень активности лежит в диапазоне выше 60%, до 75%. Есть и «передовики». К примеру, в Бельгии голосуют 87% (там голосование считается обязательным по закону), выше 75% в последнее время была активность избирателей на парламентских и (или) президентских выборах в Швеции, Дании, Австралии, Южной Корее, Норвегии, Нидерландах, Исландии и Израиле. А вот, например, в Чили после того как там в 2012 году отказались от принципа обязательности голосования, активность упала ниже 50%, хотя до этого была на уровне «бельгийской».
Кстати, принцип обязательности далеко не всегда помогает. К примеру, в Греции в 2015 году на участки пришло лишь 65% избирателей, по сравнению с более чем 85% в начале 2000-х. Впрочем, обязательность там существует лишь на бумаге, закон, по сути, не работает.
Важную роль играет повестка – «судьбоносная», условно, или нет.
Скажем, в Испании в 2015 году на выборы пришло чуть менее половины избирателей – на фоне растущего разочарования в «традиционных партиях». Зато досрочные выборы в парламент Каталонии, объявленные испанским правительством в надежде изменить там расклад, который был в пользу сепаратистов, прошли при высокой активности – много выше 70%, но сепаратисты все равно победили.
Кстати, в данном плане тоже сказался такой фактор (как в вышеприведенном случае с афроамериканцами на президентских выборах в США в 2016 году), как то, что при «конкурентных выборах» важна не сама по себе активность, а важно, какие именно категории избирателей удается мобилизовать. Противникам каталонских сепаратистов как раз не удалось максимально мобилизовать своих избирателей.
Важность мобилизации тех, кто вроде в большей степени за тебя, в полной мере проявилась на парламентских выборах в Великобритании в 2017 году. На фоне разочарования результатами «Брекзита» в 2016 году, где с небольшим перевесом победили сторонники выхода из ЕС, на эти выборы пришло голосовать необычайно много, по сравнению с предыдущими годами, представителей молодежи возраста от 18 до 24 лет. Уровень активности молодых людей был завидные 72%. В результате казавшееся (по опросам) непреодолимым лидерство консерваторов сократилось до минимума. Их большинство в парламенте сократилось. Эту вспышку активности молодежи, кстати, социологи тоже не могли предсказать, как и результаты «Брекзита» годом ранее, на которые тоже решающее влияние оказала явка именно его сторонников (три четверти тех молодых людей, кто пришел в 2016 году, голосовали за то, чтобы остаться в ЕС).
Интересные процессы вокруг явки происходят в последние годы в странах Восточной Европы. Электоральную активность первых посткоммунистических лет затем сменил высокий уровень политической апатии.
Однако в последние годы в ряде стран вновь наблюдаются вспышки активности избирателей – как правило, вызванные резкой активизацией политиков-популистов. Именно это, а также рост праворадикальной, националистической, антимигрантской (или анти-ЕС-овской) риторики являются главными мобилизующими факторами. Выигрывают те партии, которые находят новые формы донесения своих платформ до избирателей. Например, правонационалистическая партия «Йоббик» в Венгрии добилась большой популярности среди молодежи во многом потому, что умело использует для политической мобилизации интернет. Показателен также провал в Польше в 2015 году «Гражданской платформы», несмотря на то, что ей удалось успешно провести экономику страны через кризис, она проиграла правым националистам с резкими лозунгами. И вот те, придя к власти, теперь одновременно борются с и «советским наследием», и с ЕС.
В целом же в Восточной Европе идет активная перекройка политических карт, сложившихся после распада социалистического лагеря, запрос на новые лица в политике оказался среди избирателей высок. Однако уровень активности остается ниже среднеевропейского и намного ниже, чем в развитых странах Западной Европы.
То есть популизм или партии-однодневки, созданные какими-нибудь выскочками-олигархами, в этом плане не спасают. В основном потому, что низок в целом уровень доверия к нынешним политическим институтам в этих странах: многие посткоммунистические иллюзии явно не реализовались.
Например, если в таких странах, как Швеция или Австрия уровень доверия к правительству как к институту составляет 50-60% (в среднем по странам ОЭСР- 32%), а уровень доверия к партиям как институтам — 43% (21% по странам ОЭСР), то в Венгрии эти показатели составляют, соответственно, уже 31% и 21%, в Польше – 14 и 10%, в Чехии — 13 и 10%. Хотя, например, уровень поддержки ЕС в целом в восточноевропейских странах остается высоким. Уровень активности избирателей в среднем по странам Восточной Европы на парламентских выборах (они являются преимущественно именно парламентскими республиками) – 53%.
Вообще в целом постепенное (после первоначально высокого уровня на энтузиазме перемен) падение активности избирателей в странах, которые переходят от авторитаризма или диктатуры к демократии, является типичным. В Румынии она, например, упала почти на 50% с начала 90-х. В Южной Корее – на 30% с 1988 (когда начался переход к демократии) по 2008 год, а сейчас опять выросла выше 70%. В Португалии после падения диктатуры Салазара в 1975 году избиратели в первые два десятилетия стали пассивнее на 20%.
Любопытно, что в некоторых арабских странах, далеких от «традиционной демократии», уровень активности избирателей бывает примерно на уровне развитых демократических стран – около 60%, притом что на выборы тамошние авторитарии особо никого не загоняют. В основном сами идут, хотя результат тамошних выборов, как правило, более чем предсказуем. Какова же мотивация ходить на «выборы без выборов»? Исследователи по-разному объясняют это и к едином мнению не пришли. Одни говорят, что таким образом бедные слои населения, получающие периодически подачки от властителей, просто выражают им свою поддержку. Абстентеизм, напротив, является чуть ли не единственной формой выразить в таких странах свой протест против режима. Что касается слоев более состоятельных, то для них акт голосования становится подтверждением сопричастности к режиму или определенным группам интересов, с ним связанными и имеющими ту или иную выгоду от этого в конкретных областях. Что касается «назначенной оппозиции» в таких странах, то участие ее кандидатов в выборах с заранее предсказуемым результатом исследователи считают также определенным выражением внутриэлитных отношений, в том числе способом достижения компромисса между разными группировками, интеграции их в общий политический процесс.
То есть это не «бессмысленная игра в демократию», помимо легитимации самого режима перед мировым сообществом и своим народом. Участники делают все всерьез: проводят митинги ведут агитацию, беседуют с избирателями.
И те, в свою очередь, выдавали, скажем, в первое десятилетие ХХI века весьма приличные результаты активности голосования: от 50% в Алжире до примерно 60% в Марокко, почти 70% в Бахрейне и более 70% в Палестине. «Арабская весна» во многом спутала старые карты. Показателен Египет, где в 2014 году пришедший к власти в результате переворота Ас-Сиси избрался президентом, получив 92% голосов. Но вот только голосовали за него 23,2 млн человек из более чем 90-миллионного населения. За «номинального оппозиционера» Хамдина Сабахи, который на выборах послушно присутствовал, проголосовали 3%. Парламентские выборы в 2015 году тоже прошли при крайне низкой явке – 28%. Однако египетские власти не считают нужным ее искусственно поднимать. Исходя, видимо, из того что, в конце концов, если недовольный избиратель просто останется дома, то это гораздо лучше, чем если бы он отправился протестовать на улицу.
В общем такой подход сильно отличает нынешние — те же арабские страны – авторитарные режимы от того, как было принято относиться к явке избирателей в Советском Союзе, где она, в доказательство того, что «народ и партия едины», была чуть ли не главным фетишем любых выборов, которые на деле были не выборами, а «голосованием». С тех пор прошло много времени, и нынешняя России в плане методов мобилизации избирателей и отношения к явке на выборы как таковой, сильно изменилась.