Владимир Путин нащупывает повестку своей избирательной кампании. Одни, пытаясь угадать его мысли (что, как известно, бесполезно) говорят о поиске некоего «образа будущего». Другие – о том, что, мол, в центре внимания будет «развитие регионов», предвестник чему – чистка губернаторского корпуса. Про которую, характеризуя назначение Владимира Васильева «на Дагестан», мне кажется, удачнее всего выразился один прокремлевский политолог: «неожиданно, но логично».
Но есть тема, от которой ему все равно не уйти, хотя записным критикам она может показаться «неудобной» (мол, на девятнадцатом-то году правления), — это тема бедности и растущего разрыва между самыми «сытыми» и самыми «голодными». Однако ничего «неудобного» в ней нет. Хотя бы потому, что рост этого разрыва на фоне размывания среднего класса присущ не только нашей стране.
На днях Путин снова заявил, что считает расслоение общества в России «реальной проблемой», которую нужно решать при помощи изменения социальной политики.
При этом заметил, что «это не столько ошибка, сколько тенденция в развитии российской экономики и социальной сферы», которая возникла с начала 1990-х годов, с момента демонтажа советской социальной системы и «шоковой терапии». В то же время число живущих за чертой бедности сократилось с начала 2000-х с 40% до 15% (до 22 млн человек).
Сокращение числа бедных, как ни странно, не сопровождалось в России сокращением разрыва между самыми богатыми и самыми бедными. То есть число и доля бедных сокращались, а социальная несправедливость, увязываемая как раз с величиной этого разрыва – росла!
В 2016 году долларовые миллионеры – а это примерно 130 тыс. человек из 146,8 млн населения — владели 62% национального благосостояния страны. Из них миллиардеры — 25% богатств.
По подсчетам Credit Suisse, 1% населения РФ владеет тремя четвертями благосостояния.
Леонид Григорьев и Виктория Павлюшина в статье «Социальное неравенство как проблема экономической стратегии России» («Экономическая политика», № 3, 1917) считают, что дело еще хуже: «Доля богатства, которой владеет верхний дециль в России (то есть 1% населения) — 86%, в Бразилии — 73%, в США — 75 %, в Великобритании — 54%».
По «коэффициенту Джини» (где в доходах «полное равенство» приравнено к нулю, а «абсолютное неравенство» — к единице, когда один человек имеет все доходы страны, а остальные – ноль) Россия находится в числе стран с самым несправедливым распределением национального богатства.
По данным Всемирного банка, по этому показателю мы примерно на уровне Китая и США (42, 42 и 41, соответственно). Хуже Индии (35), но лучше Бразилии (вопиющие 57). Для сравнения: Франция – 33, Германия 28, Скандинавские страны – примерно на том же уровне или ниже.
Пример США, с одной стороны, и Скандинавии, с другой, показывает, что жесткой взаимосвязи между «несправедливостью распределения богатств» и экономическим ростом, а также ВВП на душу населения нет.
Вопрос о том, как социальное неравенство влияет на экономический рост, дискуссионный. У нас принято считать, что советская уравниловка пагубно сказывалась на развитии страны. Полностью это отрицать нельзя, однако вопрос сложнее.
Как пишут Григорьев и Павлюшина, «экономисты не пришли к выводу об однозначности влияния неравенства на экономический рост. Некоторые исследования показывают, что умеренное неравенство в развитом государстве часто может положительно повлиять на экономический рост в краткосрочном периоде. Это обычно происходит во время индустриализации».
В последнее время все большее число экономистов, в том числе во Всемирном банке и МВФ, приходят к выводу, что социальное неравенство превратилось в тормоз развития.
По мнению Нобелевского лауреата по экономике Джозефа Стиглица, «в обществах с высокими показателями неравенства не может быть эффективного функционирования систем, а экономика не может иметь ни стабильного, ни устойчивого характера в долгосрочной перспективе. Когда в обществе та или иная группа по интересам сосредотачивает в своих руках слишком много сил, действия этого общества направлены на обслуживание таких групп и лояльность к ним, вместо лояльности ко всему обществу в целом».
Рост социального неравенства, повторим, не уникальная российская проблема. То, что спусковым механизмом для такого расслоения послужили «проклятые 90-е» – историческая случайность, тем более что на фоне «благословенных сытых нулевых», когда нефть подбиралась к $150 за баррель, проблема решена не была, а лишь усугубилась.
В странах ОЭСР в течение 100 лет, до середины 1970-х, уровень неравенства снизился в среднем на 40%. Это были годы становления среднего класса и динамичного развития экономики в целом, в том числе технологического прогресса.
А затем пошел обратный процесс – размывания среднего класса, усиления расслоения. За последние четверть века в странах ОЭСР средний доход богатейших 10% населения достиг девятикратного размера дохода 10% беднейших. Лишь несколько стран могут похвастаться тем, что за это время разрыв сократился – Мексика, Чили и Турция. Притом, что в Мексике и Чили разрыв по-прежнему велик, превышая 25 раз.
Пример близкой нам Турции по-своему примечателен. Хотя бы тем, что сокращение разрыва между богатыми и бедными произошло в последние годы на фоне укрепления авторитаризма президента Эрдогана, возглавляющего партию Справедливости и Развития. Правда, авторитаризма исламистского толка. Возьмем с него пример? Как тогда будет выглядеть «православный авторитаризм»?
Стремительный экономический рост (как в Чили и Индии), хотя и поднял выше черты бедности огромные массы людей, каковой процесс наблюдался и в России в начале века, не привел к более справедливому распределению национальных богатств. В связи с чем вопрос:
можно ли частично пожертвовать экономическим ростом во имя «социальной справедливости»? Притом, что без роста не достичь победы над бедностью. Та еще дилемма.
Усиление расслоения, по идее, ведет к увеличению доли государственных расходов, направляемых на помощь бедным. Которые, в свою очередь, если этой помощи недостаточно и особенно если она урезается в угоду «сбалансированному бюджету» или «более важным» государственным проектам, попадают в так называемую «ловушку бедности». Им уже никогда не выбраться из своей нищеты и убогости.
Стартовые возможности «вечно бедных» в жизни не позволяют ни получить достойное образование, ни переехать в более перспективное с точки зрения работы место, ни открыть свой бизнес. Они вообще не могут поднять головы выше своей убогости и увидеть какие-либо возможности для себя «в этой стране и в этом обществе».
В результате, «экономия» государства на вложения в такой «человеческий капитал» оборачивается тем, что вся экономика страны вползает в застой, убогость и архаику.
Ее попросту некому развивать за исключением отдельных «островков благополучия». По данным Всемирного банка, почти невозможно сменить статус страны со средним уровнем дохода на более высокий при сохранении высокого уровня неравенства.
При этом повышение уровня благосостояния бедных и среднего класса на 1 процентный пункт может привести к повышению темпов роста ВВП на 0,38 процентного пункта.
Все большая доля ресурсов – ровно как в случае с попавшими в «ловушку бедности» домохозяйствами — направляется на то, что на низовом уровне называется «потребительским выживанием». Еда, одежда, коммуналка. Все. Нет стимулов для роста – ни на индивидуальном уровне (за свою «нищенскую зарплату ты все равно не решишь никаких жизненных проблем, хватит только на еду и одежду), ни на государственном, когда все более «не по карману» ни долгосрочные проекты, ни фундаментальные научные исследования, ни даже прикладные, если они затратные. Например, дорогостоящие медицинские исследования по лечению онкологических заболеваний.
В больших странах социальное неравенство накладывается и усугубляется неравенством региональным или межнациональным.
Так, в США медианный доход белых домохозяйств ($171 тыс. в год) в 10 раз больше, чем домохозяйств черных, в восемь раз – чем у испаноязычных. В России доходы по регионам отчаются в 3-4, а то и более раз. Это реально создает угрозу, как минимум, экономическому единству страны. Так что в этом смысле акцент на «развитие регионов» в президентской повестке правильный. Вопрос в его реальном наполнении.
Чем «лечить» неравенство? Казалось бы, рецепт на поверхности. Прогрессивный налог. Левые в России давно толкают эту идею. Однако, во-первых, как видно по статистике стран ОЭСР, сам по себе он практически нигде не показал своей эффективности как главного средства борьбы с неравенством. В тех же США, наоборот, некоторые все чаще говорят, что нынешняя налоговая система слишком громоздка и дорогостоящая (на одних налоговых консультантов уходит куча денег), а плоская шкала эффективнее. Во-вторых, самые богатые – как правило, самые ловкие по части оптимизации.
Как признался Уоррен Баффет, в доле от доходов он платит меньше своей секретарши.
В-третьих, возможности современной глобальной экономики дают массу возможностей по «оптимизации» налогов. Вот уже и российские власти, по сути, признали свое поражение в борьбе за «деофшоризацию», разрешив крупнейшим госкорпорациями держать деньги в офшорах. К тому же из наших 130 тыс. миллионеров, владеющих ¾ богатств страны, многие перестали быть налоговым резидентами России. Вот вам и вся будет прогрессия. В-четвертых, где гарантия, что, собрав прогрессивные налоги, государство в его нынешнем виде распорядится ими именно на «общественное благо»?
Другое популистское предложение – ввести гарантированный безусловный доход, в порядке отчислений от продажи полезных ископаемых. Российским коммунистам, недавно вспомнившим об этом, вторит директор управления экономического развития Всемирного банка Шанта Деварджан, указывая, что таким образом тратить «общественные деньги» на «общественное благо» как раз эффективнее, нежели смотреть, как их разворовывают. К примеру, уровень коррупционных «потерь» социальных расходов в государстве по имени Чад составляет по отдельным направлениям 99%.
Кивают на Постоянный Фонд Аляски, откуда все жители (если не судимы) получают каждый год свои бонусы вот уже несколько десятилетий. В зависимости от успешности фонда, от $331 в 1984 году до $2072 в 2015-м. В Эмиратах «бенефиты» от нефти вообще исчисляются десятками тысяч.
Одна незадача: нас слишком много.
Население Аляски – 800 тыс. человек, Кувейта, где на свадьбу молодым дают $250 тыс. — менее 3,5 млн. Катара (ежемесячные пособия до 2 тыс.) — 2,5 млн чел. «Нефтяная халява» хорошо работала бы разве что в ХМАО. Если бы он отделился от РФ, как пытается сейчас сделать Каталония, которой «надоело кормить» Испанию.
А вот Норвегия от «тупой» раздачи нефтяных доходов отказалась в 1995 году. Притом,что сейчас на как бы «персональных счетах» граждан имеются под €200 тыс. накоплений. Было решено тратить эти деньги на развитие социальной сферы — на оплату восьминедельного ежегодного отпуска, больничных листов, субсидирование малообеспеченных семей и т.д. Помимо этого, важен рост заработанных доходов граждан в доле к ВВП, а еще открытые возможности для социальной и горизонтальной мобильности. Все те же работающие социальные лифты. И это уже задача политическая.
На нашем языке это означает инвестиции в человеческий капитал. А также в инфраструктуру, включая больницы, школы, университеты, дороги (потому как без дорог из нищеты не выехать). В программы переселения людей и субсидирования найма жилья. В «продуктовые талоны» для бедных. В лекарственное страхование и перспективные медицинские исследования. Да в много чего еще.
В свое время знаменитые «майские указы» стали лишь шагом в этом направлении, однако они были направлены лишь на улучшение жизни отдельных категорий населения, не решая проблему системно.
Для системного решения нужно «норвежского качества» государство.
Вот ключевой вопрос. Без него невозможно ни решить проблему бедности как таковой в стране с таким населением, ни проблему несправедливого распределения общественных благ.
Если это не станет темой предстоящей президентской кампании, то рано или поздно все равно возобладает в политической повестке над всем остальным – включая, разумеется, противостояние с треклятым Западом и «исчадием зла» Америкой. И чем дольше откладывать этот вопрос, тем острее он прозвучит в будущем. Даже можно сказать – выстрелит.