Когда актер Никоненко говорит, что актриса Проклова сошла с ума, я не согласна и возмущена. Я на 146% не согласна с Ахеджаковой, Поплавской, Чуриковой и всеми, кто говорит, что актриса Проклова, во-первых, должна была молчать, во-вторых, шла бы с этим к священнику, в-третьих… короче, кругом виновата и вообще бесстыжая.
Но я также не согласна с теми, кто обвиняет вышеупомянутых и, так сказать, примкнувших в оправдании педофилии. Помилуйте, любой из этих людей придет в ужас от истории насилия над ребенком и потребует для насильника самого сурового наказания. Ну правда. Мы же все это понимаем, и ни к чему делать из, например, Лии Меджидовны монстра, пьющего кровь младенцев. Не оправдывает она педофилию. И сексуальные преступления против детей тоже не оправдывает.
Просто, понимаете, с точки зрения тех, кто публично выступил против Елены Прокловой — это не тот случай. С их точки зрения не было никакого насилия. Вообще ничего не было, именно так, да. «Ничего не было» у подростка Лены и взрослого того, кого нельзя называть, но они отчего-то назвали.
Вот прямая речь актера Никоненко: «Он говорил, что сильно влюблен в нее. Но не более того! Табаков прекрасно понимал, что она еще маленькая девочка и что надо подождать, когда она станет взрослой».
Эта история, выходит, не была секретом, о ней знали многие, и Никоненко, очевидно, хотел подчеркнуть, что Табаков вел себя в ней чрезвычайно благородно. А на самом деле сказал буквально следующее: взрослый женатый мужик обсуждал с ним свою одержимость пятнадцатилетней девочкой. Не скрывал ее как нечто постыдное, не переживал свои недопустимые чувства в одиночестве, а говорил о них открыто. То есть ни Табаков, ни Никоненко не видели ничего зазорного в том, чтобы, будучи немолодым уже по меркам того времени мужчиной, влюбиться в «маленькую девочку».
Просто надо подождать.
Ну вот Проклова и рассказала, как выглядит это «ожидание». Что в нем нет ни романтики, ни героизма, ни заботы — а есть насилие, манипуляции, преследования. Но ты же была влюблена, изумляются противники Прокловой, полагая юношескую влюбленность индульгенцией для зрелого мужчины. Мол, если что и «было» – хотя не было, не было! – то исключительно по любви, и нечего жаловаться. Я бы, конечно, поглядела на реакцию того же Никоненко, если бы кто-нибудь вроде Табакова сказал ему, что воспылал «чувствами» к его пятнадцатилетней дочери. Что-то подсказывает мне, что по мозгам получили бы оба – и претендент, и влюбленная малолетняя балбеска. И не помогли бы никакие «я женюсь» и «я подожду». Какие, к черту, «отношения» между школьницей и женатым мужчиной, отцом двоих детей! Но если ребенок не твой и «ничего не было», то нормально, ага.
Вся вина Елены Прокловой заключается в том, что она рассказала, ЧТО это за отношения. Что для нее это было стыдно, больно, грязно и влюбленность, которую она испытывала к своему мучителю, делала их еще более ужасными. И вот тут мы проваливаемся в ментальный разлом: ничего же не было, негодует старшее поколение. Секса не было! Ждал же! На девичью честь не посягал, оставил «нетронутой»!
Честно говоря, мне трудно поверить в то, что взрослые, немолодые уже люди всерьез верят, будто дело в таких «отношениях» ограничивается чтением стихов под луной и трепетным пожатием подростковой руки. Но пока «жизнь не сломана», пока четко определенная физиологическая черта не пересечена – удобнее делать вид, что не произошло вообще ничего страшного. Всем удобнее: и пылкому влюбленному, и окружающим, и даже самым близким, тем, кто должен, обязан защитить. Потому что – от чего защищать, если «ничего не было»?
У поколения наших родителей, тех, кому сейчас вокруг семидесяти, своеобразное представление о сексе. Им считается лишь то, что имеет физические последствия – нарушение анатомической девственности или беременность. Называя вещи своими именами, не было проникновения – не было секса. А всего лишь невинное баловство, которое, впрочем, женщине следует скрывать, поскольку оно, баловство такого рода, может иметь последствия репутационные – никому ведь не докажешь, что осталась «девочкой». В общем, пока не видно, то и не стыдно.
И о насилии тоже, потому что какое же, например, насилие в том, чтобы получить супружеский секс от женщины, которая вот именно сегодня его не желает? Или когда тебе прямо говорят «Работа – через диван главрежа, декана, начальника отдела, нужное подчеркнуть». Условия ты знаешь, согласилась – не жалуйся.
«Поучить» жену. «Дать ремня» ребенку. До тех пор пока жертва не оказалась на больничной койке или в гробу – какая же она жертва. Не убили ведь. Даже руку не сломали. А что грозились – ну так это только слова, от слов еще никто не умирал. Что потерлись об тебя в вагоне метро – неприятно, конечно, но не смертельно, мало ли в мире извращенцев, что ж теперь, страдать из-за каждого? Одежду постирала и дальше пошла, нечего сопли размазывать. Даже как-то и говорить об этом неприлично, кому нужны эти отвратительные физиологические подробности, фу.
Именно тут следует искать корень тотального непонимания между поколениями. «Как это тебя не любили? Да тебя пальцем не тронули ни разу!» – искренне возмущаются родители, уверенные, что высшее проявление любви – это непричинение значимого физического ущерба. Ущерб эмоциональный даже не обсуждается – его в сознании этого поколения не существует вовсе. Подумаешь, унижали. Подумаешь, не поддерживали. Психологию какую-то себе придумали. Последнее, кстати, прямая цитата матери, которая так никогда и не захотела понять, какому изощренному психологическому террору многие годы подвергала своего ребенка.
Насилие – это когда тебе дают в глаз. А когда тебя преследуют – это не насилие. Насильник – это отвратительного вида маньяк, который схватил незнакомую женщину на улице, увез в лес, изнасиловал и убил. Вот тогда ты невинная жертва, которой, впрочем, всегда можно «пришить» короткую юбку, темную улицу и прочее «зачем вышла из дома» и «с хорошим девочками такого не случается». А если тебя уговаривали, если тобой манипулировали, вымогали «отношения», давили эмоционально – это любовь. Понимать надо, а то все нежные стали.
Нет, не «стали» – всегда были. Просто сейчас об этом начали говорить. Пока тихо, робко, обтекаемо – но говорить. И оттого такое яростное желание заткнуть рты говорящим. Потому что очень страшно признать: то, через что проходят целые поколения, – ненормально. Неправильно. Страшно. И это страшное повлияло на нас, изуродовало нас, искалечило. Извратило наше представление о том, что хорошо и что плохо, перевернуло его с ног на голову.
Оральный секс – это секс. Самоудовлетворение на глазах другого человека – это секс. Петтинг – это секс. А когда все это происходит без согласия второй стороны – это изнасилование. Точно так же, как шлепки, подзатыльники или «дать ремня за дело» – это побои. В этом нет ничего нормального, это ломает человека и может его убить. Не сразу, может быть, не физически – но уничтожить. Очень часто его же собственными руками.
И, рассказав свою историю, Елена Проклова фактически обвинила всех, кто знал и молчал: вы могли меня убить. И вы все еще можете кого-то убить, если будете привычно закрывать глаза на ужасные вещи, которые одни люди творят с другими людьми. Если продолжите гримировать под нормальность то, что на самом деле глубоко ненормально: как женщины замазывают подбитый мужем глаз и врут самим себе, что «ничего страшного не случилось».
Ужасное – это необязательно потеря девственности, «безмужняя» беременность, реанимация или гроб. Насилие необязательно видимо и необязательно оставляет физические шрамы. Зло гораздо разнообразнее и изобретательнее, оно куда более обыденно, чем нам удобно думать.
И оно не прячется. От кого прятаться, если все отводят глаза.