На днях уличный бродяга попросил у меня монетку. «Ты молодой здоровый мужик, – неприязненно ответила я, – не стыдно попрошайничать?». «Я безработный, – возразил бродяга, – а ты кофе пьешь, значит, деньги есть». «Ну встань на учет и получай пособие», – посоветовала я. «Сеньора не знает моих обстоятельств», – вздохнул бродяга.
Ой, да знаю прекрасно, подумала я, работать ты не хочешь, а для пособия у тебя документов нет, и налоги ты наверняка не платил никогда в жизни. Ночуешь в каком-нибудь тихом лиссабонском переулке, благо тут уже почти лето, утром и вечером получаешь бесплатную еду в пунктах раздачи, а днем сшибаешь мелочь на сигареты или чего покрепче. Чего тут знать-то. Видимо, этот нехитрый анализ отразился на моем лице, поскольку бродяга риторически вопросил, чего это сеньора такая злющая, и отчалил восвояси.
А я осталась со своей чашкой кофе и недоумением: и правда, чего это я такая злющая? Года полтора назад мне бы и в голову не пришло ответить попрошайке: «Найди работу». Я ведь и правда не знаю его обстоятельств – что привело беднягу на улицу и есть ли у него шансы выбраться. Я бы просто поделилась с ним мелочью или купила ему поесть, поболтала бы с ним за жизнь, и расстались бы мы абсолютно довольные друг другом.
Теперь не так.
Теперь они бесят. Как бесят те, кто продолжает ждать привычной помощи от государства, – все эти люди, живущие на пособие, получающие социальные преференции и считающие себя вправе требовать чего-либо сверх честно заработанного. А таких в Европе, где я сейчас живу, легион.
И полтора года назад я считала, что это хорошо и правильно – поддерживать тех, кому живется хуже чем, например, мне. У кого больше детей и меньше денег. Кому не так повезло, как мне.
Собственно, я и теперь считаю себя везучей. Я легально живу в стране, которая мне нравится. В городе, который люблю. В собственной квартире, не обремененная ипотекой и долгами. У меня достаточно денег, чтобы покрыть свои, впрочем, довольно скромные потребности. Так и чего же я такая злющая? Что изменилось?
А вот что.
Сейчас у меня четыре работы.
Поймите правильно, я не жалуюсь – просто рассказываю. Две, можно сказать, умственные, а две вполне физические, причем в сфере обслуживания: уборка квартир для туристов и что-то вроде бармена-официанта в ресторане. Поэтому мой рабочий день редко бывает короче десяти часов. Чаще двенадцать. Устаю как собака, зато никаких проблем со сном: доползаю до кровати и отрубаюсь как убитая. Еще из плюсов: быстро худеешь. Когда на качественную уборку пятидесяти квадратных метров есть полтора часа, двигаешься быстро, ооооочень быстро. Работа в ресторане тоже из тех, что не присесть. В обед и ужин бегаешь с подносом, между ними убираешь, моешь, чистишь, полируешь. Кстати, не верьте фильмам, в которых бармен лениво трет грязной тряпкой один и тот же стакан и выглядит так, словно его жизнь курорт. В 99% случаев бармен за стойкой к концу дня, что называется, упахан в ноль, потому то бар – это не только один стакан и благодушный треп с пьяненьким посетителем. В общем, килограммы улетают со свистом.
Ну и самое лучшее – это постоянно занятая голова. И дело не в том, что я пишу статьи и веду радиопрограмму, а еще издатель через месяц ждет мою третью книгу. К такого рода нагрузкам я привычная. Просто двум другим работам приходится учиться на ходу. Нет, как говорится, времени на раскачку: пошла и сделала. Опять же, это только кажется, что работа «в темном зале ресторана» не требует ни навыков, ни мозгов. Без поддержки и ментора новичок не продержится на такой работе и пятнадцати минут. С поддержкой дотянет до конца смены и станет рыдать в углу – пока не научится и не привыкнет.
Как же так вышло, спросите вы, что ты, мать, в свои сорок три года драишь сантехнику и таскаешь подносы? Где ты свернула не туда?
Погодите. Все это звучит менее жутко, если знать, что квартиры эти и ресторан – частично мои. То есть начальства как такового у меня нет, отчета с меня никто не требует и за десятиминутное опоздание шкуру не спускает. На меня не орут, не грозят увольнением и не спрашивают, какого черта я в рабочее время сижу за компьютером. Я вроде как сама себе хозяйка. Да и план изначально был именно такой: инвестируешь, контролируешь и дегустируешь. Сидишь на террасе собственного кабака в центре Лиссабона, попиваешь ледяное белое из долины Дору и приподнимаешь бокал, приветствуя постоянных посетителей. А посетители польщенно улыбаются: русская журналистка, местами писательница, хозяйка ресторана и просто эффектная блондинка. Что? В Португалии я считаюсь блондинкой!
Но все пошло не так, и мы все знаем, в какой момент. Экономический кризис, в который год назад широкие народные массы не верили и злорадно хохотали над «зажравшимся туристическим сектором», все же пришел. Тут он, тут. И мы в нем живем. И я больше не могу позволить себе сотрудников, которым надо платить зарплату, а с зарплаты – социальный налог. Нет у меня на это денег. Поэтому выход один: хочешь сохранить бизнес и пережить этот экономический дурдом – швабру в зубы и вперед. Сама-сама-сама. И вот уже мои партнеры по бизнесу встают к плите и расчехляют дрель с перфоратором, потому что платить рабочему, который починит мебель, сто евро – больно и не с чего. Знакомые, владеющие цветочным питомником, увольняют водителя и продавца и сами стоят за прилавком и развозят заказы, каждый из которых сейчас на вес золота.
У меня больше нет компании для послеобеденного апероля в любимом кафе на площади Россио: люди, привыкшие бизнесом скорее управлять, сели за руль, встали за прилавки, сменили элегантные туфли на кроссовки – и пашут. Как я. По десять-двенадцать часов в сутки. Выкраивая время для семьи, мучаясь чувством вины от того, что на детей теперь ни времени, ни сил, прокормить бы. Ох, повезло, снова думаю я, у меня только кот.
Часть общества, которая не хочет или не может себе позволить ждать милостей от природы, а если уж честно – требовать поддержки от государства, работает в разы больше, чем раньше. При этом платит налоги и мечтает только об одном: чтобы оставили в покое и не мешали и дальше рвать жилы. И стоит ли удивляться, что ее раздражает другая часть, которая все еще пребывает в уверенности, что ничего не изменилось и им, неудачливым, безработным, не вписавшимся, зависимым, проблемным, – по-прежнему должны.
Будучи человеком скорее левых взглядов, я вижу и чувствую как в толерантной, безопасной, социально ориентированной Европе поднимают голову правые. И люди, которые год назад шарахались от них как от чумы, нет-нет да и скажут тихонько: а может, и есть в их заявлениях здравое зерно? Может, и правда пусть порежут вполовину социалку, а лучше и вовсе отменят? Может, у нас есть проблемы посерьезнее, чем права меньшинств и реабилитация наркоманов, то есть, простите, наркопотребителей? Может, пусть уже все просто поднимут свои обленившиеся за тучные годы роста задницы и пойдут работать? Мы же работаем. Почему ОНИ не могут?
Эй, говоришь ты себе, на самом деле ты так не думаешь. Ты устала, ты измотана, твоя жизнь идет сейчас совсем не так, как ты планировала. Но какие, к черту, правые с их людоедскими взглядами, они тебя же в итоге и сожрут, открой учебник истории! Посмотри дальше своего носа, просчитай хоть на пару поколений вперед. Поддержка многодетных семей, пособия по безработице, социальные выплаты – это и твоя безопасность тоже. Мало ли как завтра повернется жизнь, и не встану ли я в ту же очередь за бесплатным супом, в которой стоит парень, просивший у меня монетку.
Легко быть доброй, благодушной и толерантной, когда ты, что называется, «в ресурсе» – эмоциональном и финансовом. Легко делиться от избытка, покупая в известном смысле ощущение собственной «хорошести». Легко думать на перспективу, когда эту перспективу видишь!
А когда работаешь в десять раз больше не ради того, чтобы жить лучше, а ради того, чтобы жить не критично хуже, – чужие проблемы становятся тебе безразличны. В лучшем случае. В худшем хочется рявкнуть: «Кто не работает, тот не ест!». Не вникая в детали и не пытаясь выяснить обстоятельства. Правда, после двенадцати часов тяжелой работы на чужие обстоятельства, какими бы трагичными они ни были, уже просто плевать.
Каждый сам за себя.
И я знаю людей, которых это даже радует. Они искренне уверены, что мир должен принадлежать сильным. А сила – это не когда ты ждешь, клянчишь или требуешь, а когда работаешь. Не можешь или не хочешь работать? Что ж, «нету ножек – нет и шоколадки». И когда я ближе к полуночи возвращаюсь домой, не чувствуя ног, где меня возмущенным воем встречает одичавший от одиночества кот; когда мы подсчитываем выручку и понимаем, что после уплаты налогов у нас не остается вообще ничего; когда я понимаю, что работать вот так мне придется еще не один месяц, а то и год, – я тоже думаю: почему я должна делиться тем, что зарабатываю с таким трудом? Больной ты или здоровый, молодой или старый, белый, черный, хоть фиолетовый в крапинку – иди ты к черту, решай свои проблемы сам, а на мое не гляди. Не дам. Ни монетки, ни сочувствия.
И это по-настоящему страшно.
Год назад, когда все думали, что локдаун, а фактически запрет на работу – это максимум на пару месяцев, в большом ходу были рассуждения, что пусть мы все станем беднее, но зато мы все вместе, мы вспомним истинные ценности, и мир поглотят любовь и взаимовыручка. Дурь и чушь, возражала я, чем общество беднее, тем меньше в нем доброты и толерантности. Битва за ресурсы еще никого не сделала лучше. Бедность и тяжелый труд не облагораживают, не несите бред. Мы станем злее, жаднее и безразличнее к чужим «обстоятельствам».
И сейчас, оглядываясь по сторонам и глядя в зеркало, я глубоко сожалею, что оказалась права.