Я включила телевизор и увидела, как заваливается набок готический шпиль Собора Парижской Богоматери. Глупое какое кино, подумала я, а потом увидела логотип местного новостного канала. Сразу вспомнились кадры 9/11 — кстати, вы знали, что, согласно опросам, восемь из десяти жителей «золотого миллиарда» помнит обстоятельства, при которых узнал о происходящем в тот день? Я помню, а еще лучше помню ощущение нереальности происходящего, когда чувствуешь себя одновременно зрителем и участником какого-то жуткого кино. И, наверно, я бы снова испытала это ощущение при виде полыхающего Нотр-Дам-де-Пари, если бы не одно маленькое обстоятельство.
Дело в том, что я включила телевизор, вернувшись из Сэ — Лиссабонского кафедрального собора. Он, собор этот, почти ровесник Нотр-Дама, его начали строить на тринадцать лет раньше, и если бы не неудачное стечение обстоятельств, у него тоже был бы шикарный готический шпиль. Но не сложилось.
В общем, понятное дело, Сэ не такой идеальный, как Нотр-Дам-де-Пари. Я думаю, если показать людям снимок Лиссабонского кафедрального собора и спросить, где находится эта штука, самым точным ответом абсолютного большинства будет «где-нибудь в Европе». Про Сэ не писали романов с международной известностью, не ставили мюзиклов, и даже на туристических открытках он появляется не так чтобы часто: собор и собор, готика. Двенадцатый век.
Если бы горел Сэ, мир бы не стенал «Как же так!» — потому что Сэ имеет значение в основном для Португалии. Если бы горел собор в Шартре, или венский Святой Стефан, или севильский кафедральный — великие образцы готического стиля, между прочим! — мир бы не стенал. Не было бы обильного посыпания голов пеплом так, кстати, и не сгоревшего Нотр-Дама. Не было бы душераздирающих вопросов «Как мы будем жить без Собора Парижской Богоматери???» Которые, кстати, особо эмоциональные особы задают даже сейчас, когда уже понятно, что жить без него не придется.
Потому что не в готике дело, и не в соборе, и не в мировом культурном наследии даже, а в том, что это Париж — самый желанный город мира, последний золотой сон человечества, где все еще мушкетеры, Пиаф, Амели, Саган — далее везде в зависимости от ваших личных ассоциаций.
Хоть крысенок Реми из мульта «Рататуй». Париж — всегда Париж, и весь этот мировой плач, вполне, я уверена, искренний — он не о соборе плач. Это плач о себе и своей собственной картине мира, в которой Нотр-Дам-де-Пари есть символ романтического рая, чего-то незыблемо прекрасного, и так уж вышло, что оно еще и шедевр готического стиля.
Отсюда и шок, и ужас, и мрачные пророчества про закат Европы и грядущий апокалипсис: Страстная неделя, пламя над Парижем, европейская цивилизация гибнет в огне. Отсюда и поиск виноватых — от желтых жилетов до общего морального обнищания. И истерический страх духовного сиротства, и требования: «Да делайте же что-нибудь, почему вы ничего не делаете?»
Кажется, единственными, кто в эти дни сохранил присутствие духа, были французы. Пока мы хватались за свои разбитые сердца, они, прагматичные и собранные, делали то, что привыкли делать их предки: оценивали масштабы случившейся катастрофы, уменьшали ущерб, думали о будущем — как ремонтировать, на что, сколько это займет времени. Потому что народ, который построил то, что простояло без малого тысячу лет, знает, что за эту тысячу лет случалось всякое и случится еще не раз. И это не повод рвать на себе волосы — это повод разобрать груду камней, которые вчера были стеной, очистить их от копоти и построить стену заново. На том же месте.
Какой «закат Европы», что за бред. Лиссабон, который я сейчас вижу из окна, был буквально снесен землетрясением, цунами и пожарами в 1755 году. Города не стало за несколько часов — утром был, а к вечеру лишь километры дымящихся развалин. Но конец строения никогда не означал здесь конец жизни. Иначе не было бы никакого Сэ, где одну стену заменили после пожара, несколько приделов пристроили после наводнения, рухнувшую от подземных толчков башню отстроили заново. В нынешнем Сэ, как и в нынешнем Нотр-Даме, от изначального строения остались крохи. И ничего в этом страшного нет, и менее важными они от этого не стали.
Может даже наоборот: каждая катастрофа, каждое разрушение, каждый новый камень взамен утраченного — это свидетельство упрямого желания сохранять. Тот же храм. Ту же страну. На том же месте.
Произошедшее с парижским собором — увы, довольно обычная часть жизни построек такого рода. Реликтовые здания горят, проседают, иногда рушатся, потому что дерево подвержено горению и гниению, а камни эрозии. Почти каждый известный храм построен на месте другого, более раннего, уничтоженного людьми или стихией. Это нормально. Это история человечества.
Так что — люди, ну хватит уже так убиваться. Пожар в Нотр-Дам — это никакое не знамение, не знак приближающегося апокалипсиса, не символ грядущего заката Европы. Это просто несчастный случай. Стечение плохих обстоятельств. Авария, которая уже случалась не раз и не два. Проблема, с которой, учитывая обстоятельства, соответствующие службы Парижа прекрасно справились. И можно не сомневаться, что Нотр-Дам будет отремонтирован, его облик и дух останутся прежними, просто в его истории появится еще одна страница. Не заливайте ее слезами. Те, кто станут любить Нотр-Дам после нас, тоже захотят ее прочесть.