В этом году новогодние праздники были «советскими».
Не в смысле политики или идеологии — речь скорее о стиле: винтажные елочные игрушки, домашние застолья, оливье и мясо по-французски. Я никогда его не готовила, а потому основательно изучила вопрос и пришла в закономерный ужас: зачем хоронить свиную отбивную под слоями помидоров, лука, картошки и тертого сыра? Зачем все это кладбище продуктов заливать майонезом, ведь все знают, что при высокой температуре эмульсия распадется на фракции и превратится в гадкие хлопья! Майонез — это холодный соус, холодный же! И зачем все это запекать полтора часа? Что мы хотим получить на выходе — битум?
Ни за что.
Однако какой советский стол без мяса по-французски? Какая новогодняя ночь без торжественного появления гордой хозяйки с целым противнем этой ужасной хрюканины — ой, простите, гордости советской гастрономии?
— Возьмем хорошую говядину, потомим ее на пятидесяти градусах, а потом подпечем минут двадцать. Майонез заменим жирными сливками, — сказала подруга. — И лук лучше, наверное, шалот. Он понежнее обычной «репки». А сыра совсем чуть-чуть, для декора только.
Знаете, это оказалось вкусно. Вкусным оказался и оливье: огурцы соленые, бочковые, огурцы свежие, придирчиво выбранная докторская колбаса, картошка пригодного для варки сорта… И холодец из бычьих хвостов и телятины, в котором желе было совсем чуть-чуть, только чтобы «схватить» мясо.
Все было вкусно. И все было неправдой.
Потому что советские застолье, не партийное, не номенклатурное, а обычное среднестатистическое — оно ведь было совершенно не таким. И готовиться к нему начинали не за неделю, а за полгода, и фраза «Не трогай, это на Новый год», над которой мы так потешались в социальных сетях, звучала в СССР серьезно и строго.
Тот изобильный советский быт, который мы так усердно пытаемся воспроизвести, существовал только на страницах толстых и, увы, совершенно непригодных для жизни «Книг о вкусной и здоровой пище». Ну, может еще в семьях высокопоставленных партийцев, дипломатов и народных артистов.
Все прочее народонаселение жило совершенно иначе: «отрывало» сапоги, «доставало» зеленый горошек и украшало тесные хрущевки уродливыми кавказскими чеканками. Потерянная пластиковая подвеска от люстры «Каскад» становилась драмой: купить запчасти к ней было негде, «Каскад» неумолимо лысел.
С запчастями, кстати, вообще было туго, хоть к автомобилям, хоть к телевизорам. Сломался переключатель каналов — берешь пассатижи и давай переключать. С первого на второй. А вспомните «те самые» конфеты, «Белочки» и «Мишки», шоколад «Сказки Пушкина», которые сейчас, в точности повторяя дизайн обертки, тоннами производят кондитерские фабрики. «Те самые», что лежат горами в любом супермаркете, а когда-то они были главным содержимым детских новогодних подарков. Горсть конфет, маленькая шоколадка в фольге и две мандаринки, запах Нового года.
Мы им умиляемся, этим «Раковым шейкам». Мы делаем «оливье» и «мясо по-французски», едим и говорим: ну вкусно же, кто сказал, что в СССР не было нормальной еды? Хотя это другая еда, из других продуктов, и не надо про то, что колбаса ТОГДА была вкуснее — нет, не была. Была страшная синяя курица. Была гнилая свекла. Были уродливые игрушки, уродливая одежда и тушь, в которую надо было плевать. Но даже это убожество нельзя было просто пойти и купить — все нужно было доставать.
Стоять в очередях. «Отоваривать» и при особом везении забирать «пайки» и «спецзаказы». Вот что на самом деле было: палка сырокопченой, жестянка индийского кофе, шпроты и армянский коньяк как символ праздника.
Мы покупаем на интернет-аукционах елочные игрушки 50-х, не задумываясь о том, что в те самые 50-е, когда работающие советские женщины «доставали» ревущий пылесос «Днепр», американские домохозяйки раздумывали, какую бы выбрать посудомоечную машину — чтобы надежная, экономичная и тонкий фарфор не портила. Да-да, я помню про расовую сегрегацию, маккартизм и трейлерные городки, но сколько бы социального зла ни производил загнивающий Запад, это не отменяет того факта, что советский быт был пещерен, кошмарен и убог.
И потому мода на «советское» не выглядит трогательной ностальгией или исполнением мечты, знаете, когда взрослая женщина заработала много денег и, наконец, купила себе ту самую куклу, о которой мечтала в десять лет. Купила, закрыла, так сказать, гештальт и пошла дальше жить свою взрослую жизнь. Нет, это не ностальгия.
Это коллективная, в масштабе нации, парамнезия — расстройство памяти, выражающееся в ложных воспоминаниях.
Элизабет Лофтус, американский психолог и специалист в области исследований памяти, доказала возможность изменения человеческих воспоминаний: наша память пластична, восприимчива и крайне неточна. И в сущности не так уж сложно имплантировать нам ложные воспоминания о никогда не происходивших событиях или исказить наши представления о времени. Именно потому для многих из нас Людмила Целиковская, Людмила Гурченко и Людмила Сенчина современницы, а полет Гагарина в космос и полет олимпийского Мишки во временной шкале где-то совсем рядом. И весь Советский Союз сливается для нас в один сверкающий новогодний шар. Разумеется, винтажный, «бабушкин».
В начале двухтысячных мы уже пытались имплантировать себе ложные воспоминания: о каких-то несуществующих благородных корнях, предках-аристократах или на худой конец просвещенных купцах, «владельцах заводов, газет, пароходов». Поглядеть на нас тогдашних — сплошь дворяне, рассуждающие, впрочем, о том, что «весь цвет нации уничтожил Сталин».
Скромные бабушкины драгоценности, фамильное серебро, старинная скатерть-ришелье, помнящая фрейлин императрицы — весь этот «хруст французской булки» покупался в известных ювелирных и на лондонской блошке Портобелло и превращался в наследие предков. Мало-мальски зажиточные кинулись учить детей верховой езде и бальным танцам, «выводить в свет» и нести со страниц глянца ахинею про «династию» и «фамильные традиции». Изящный акунинский Фандорин, бриллианты для балерин, портреты Шилова и Глазунова, кино «Адмирал», культ императорской семьи и бесконечные «красоты в изгнании» — все это приметы того времени, когда кухарок не было вовсе, а были исключительно потомки «голубой крови».
Но этот имплант не прижился — слишком оказался дорог и неудобен в эксплуатации. Да и холоден слишком: усилий много, а удовольствия никакого, никто ж на самом деле не помнит, как оно там все было, в той «России, которую мы потеряли».
А СССР — вот он, совсем близко. Те, кто застал его страшные времена, уже ушли и ничего рассказать не могут. Для послевоенного поколения крах Союза стал таким шоком, что все плохое забылось, а остались только тоска и обида: отобрали достойную старость. Ну а те, кому сейчас сорок — они из всего «совка» только и запомнили октябрьскую звездочку да растерянных родителей, которые в один день и на всю оставшуюся жизнь лишились привычной почвы под ногами.
И вот уже прихотливая память подсовывает яркие всполохи из прошлого: праздничный салют, запах мандаринов, песня про дельтаплан. Фильм «Девчата», и кажется, что у мамы была прическа «под Люсьену Овчинникову», хотя мама родилась в том же году, когда вышел фильм. И папа в свитере как у Хэмингуэя, и какие-то секции и кружки, в которые мы сами сроду не ходили, потому что не было уже в 90-х никаких кружков! Но с экрана телевизора несется Пугачева образца 1978 года, сливается с Примадонной, ее детьми, мужьями и Николаем Басковым — и вот уже мы там, в счастливом прошлом, режем «оливье», добавляем в него каперсы и домашний майонез, и за окном тот самый Советский Союз, которого никогда не существовало.
Альтернативная реальность. Ложные воспоминания. Несуществующее прошлое.
«Изменение представлений или воспоминаний может иметь значительные последствия для последующих мыслей или поведения, — утверждает Элизабет Лофтус. — Если вы изменяете свою память, то она, в свою очередь, изменяет вас».
Психология наука молодая, о человеческом мозге мы знаем ничтожно мало, да и светила, в конце концов, могут ошибаться. Но если хоть на секунду допустить, что это правда, становится по-настоящему страшно. Потому что, получается, наше настоящее и будущее находится в руках фантазма. И ведь никто не отбирал. Сами отдали.