Скандально известные феминитивы вновь в центре внимания. Повод — распространенное в СМИ решение Верховного суда о движении ЛГБТ («Международное общественное движение ЛГБТ» признано экстремистским и террористическим, запрещено на территории РФ).
«Участников движения объединяет специфический язык (использование потенциальных слов-феминитивов, таких как руководительница, директорка, авторка, психологиня)», — говорится в материале.
Отмечу, что подлинность документа официально не подтверждена. Но и не опровергнута. Что как бы намекает.
Напомню, о чем речь. Феминитивы — это слова, обозначающие женщин. Образуются, как правило, из лексем мужского рода с помощью специальных суффиксов.
Подчеркну: «мужского рода» не равно «мужского пола». Род здесь — всего лишь грамматическая категория. Так, слово «студент» обозначает человека, который учится в вузе. Он может быть и юношей, и девушкой. Тогда как слово «студентка» однозначно указывает на женский пол. То же самое — врач, учитель, директор. В русском языке сложилась норма, когда такие слова указывают на профессию независимо от гендерной принадлежности человека.
В конце 2010-х российские феминистки решили, что такая языковая практика не отражает вклад женщин в народное хозяйство страны. Чтобы исправить ситуацию, активистки придумали те самые новые феминитивы.
Способ выбрали откровенно неуважительный по отношению к устоявшимся нормам. Вместо того, чтобы использовать готовые nomina feminina, известные русскому языку, — например, докторша, авторша, директриса — они придумали новые формы. Слова образовывались преимущественно с помощью суффикса -к-: докторка, авторка, директорка. Это резало слух: в норме феминитив образуется с помощью -ка, когда предыдущий слог — ударный. Например, та же студентка. Но борчих за женские права это не смущало.
Рунет утонул в непримиримых дискуссиях на тему. Консервативная часть общества встретила новшество с крайним неприятием. А затем… сама начала активно использовать слова типа «авторка». Правда, только по отношению к самим фем-активисткам. Разумеется, в насмешливом тоне.
Однако — это мое личное дилетантское наблюдение, не претендующее на абсолютную истину — со временем пренебрежения все меньше. Даже в речах ревнителей «традиционных ценностей». В том числе уважаемых отцов семейств, воцерковленных и патриотичных людей. То есть тех, кого никак не заподозришь в принадлежности к ЛГБТ. Хотя свечку мы, конечно, не держали.
Что же произошло?
Здесь надо понимать, как работает языковая система. Чтобы объяснить это, я расскажу вам про русский лес (что? да!). Дело в том, что наш русский лес — почти такой же многострадальный, как русский язык. Ему постоянно что-то угрожает — то пожары, то короеды. В общем, тоже нужно спасать. Но как? У российских экологов есть красивая теория на этот счет. По их мнению, русский лес в своем нормальном состоянии мог бы прекрасно справляться с проблемами самостоятельно.
Это сложная система, которая имеет все необходимые инструменты борьбы с внешними и внутренними недугами.
Беда в том, что нынешние леса средней полосы — не совсем нормальные.
Оказывается, традиционные русские лесные ценности — это полидоминантность — то есть исконные наши чащи были смешанными. Хвойные деревья соседствовали с лиственными, старые — с молодыми. Рядом с ними, вплетаясь в этот парад симбиотического разнообразия, росли многочисленные кустарники, травы, грибы.
Свою роль в природных механизмах защиты играли звери. Крупные животные — например, лоси или зубры — прокладывали тропы. Бобры создавали внутрилесные водоемы. Таким образом возникали естественные преграды для распространения огня или вредных насекомых.
А затем по хозяйственным соображениям огромные территории засадили исключительно хвойными породами, причем одновозрастными. И леса стали гомо… простите, монодоминантными. Снизилось разнообразие флоры и фауны. С утратой diversity (с англ. — разнообразия) экосистема потеряла и иммунитет к различным напастям. Поэтому за лето леса европейской части России теряют площади размером с Францию. А почти все елки в Подмосковье сожрали жуки.
Язык устроен примерно так же, как и нормальный полидоминантный лес. Он представляет собой крайне сложную, многогранную, но удивительно устойчивую систему и способен переварить что угодно.
Внутри языка тоже есть старые и молодые структуры, свои «лоси» и свои «бобры». Вот почему, столкнувшись с новыми феминитивами, язык быстро с ними справился. Пообтесал, срезал острые углы и нашел подобающее место. Некоторые новые феминитивы УЖЕ прижились, а теперь потихоньку лишаются негативных коннотаций. Стали частью экосистемы.
Поэтому новость о связи феминитивов с экстремизмом вызвала всеобщее недоумение.
Конечно, решение Верховного суда — если это именно оно — направлено прежде всего против участников «экстремистского движения». Но и, получается, против языка тоже. Кто теперь захочет использовать слово «руководительница» и тем самым расписаться в причастности к преступной группе?
Пока неясно, повлечет ли за собой какие-то правовые последствия использование «потенциальных феминитивов». Если да, то это будет яма таких размеров, что в нее поместятся все носители языка. В том числе те, кто вырыл ее для других.
Причем избавиться от феминитивов это все равно не поможет. Ведь без них не обойтись. Они тоже важная часть экосистемы.
Сетевые острословы уже пытаются понять, как обезопасить себя в новых условиях. Заменяют «княгиня Ольга» на «женщина-князь женщина-Олег». Гадают, как сказать лучше: «я поцеловал начальницу» или «я поцеловал начальника»?
Этот кейс в очередной раз доказывает: если ты попытаешься усилием воли поменять язык, он не просто не подчинится тебе, но и найдет способ выставить тебя на посмешище. Так было со всеми, начиная от Шишкова с его неологизмами, над которыми потешались современники, и заканчивая нынешними депутатами и сенаторами, всерьез борющимися с иностранными заимствованиями в русском.
Утопическое желание исправить язык вручную — то, что объединяет фем-активисток и авторов «решения Верховного суда» (пока подтверждения нет, будем писать в кавычках). Есть у них и еще кое-что общее — научная неуклюжесть.
Феминистки основывают свою языковую политику на так называемой гипотезе Сепира-Уорфа, согласно которой язык определяет сознание. Однако это предположение не нашло научного подтверждения. По сути, добавление «-ка» к любому рандомному слову — это своего рода магия. Которая не работает. На отношение к женщинам в обществе слово «авторка» не влияет. Только на отношение к тем, кто называет себя «авторками».
Что касается решения, которое СМИ приписывают Верховному суду, то к нему у лингвистов тоже много претензий. Ученые отмечают, что термин «потенциальные феминитивы» используется неправильно. Да, в науке о языке есть такое понятие, как потенциальные слова — то есть те, которые фактически не используются, но теоретически могут быть образованы. Однако и «авторка», и «директорка» уже стали фактом языка, а значит, потенциальными называться не могут.
Не говоря уже о «психологине» и тем более «руководительнице». Последнее слово, отмечает лингвист Ирина Фуфаева, встречается в литературном памятнике аж XVII века. Так характеризуют Богородицу. А веком ранее летописец называл княгиню Ольгу начальницей христианства на Руси — в смысле, зачинательницей. Короче, сплошной экстремизм.
Иронично, что сами представители ЛГБТ-движения не всегда поддерживают феминитивы. Поскольку те, акцентируя наше внимание на женщинах, не учитывают, например, потребности небинарных персон. Об этом пишет в своей книге «В начале было кофе» популяризатор лингвистики Светлана Гурьянова.
Тем не менее любая частная языковая инициатива — сколь бы раздражающей она ни была — все равно не так плоха, как ограничения сверху.
Разумеется, полностью остановить развитие языка невозможно, пока живы его носители. Хотя бы один. Но если чисто гипотетически допустить, что языковые запреты когда-нибудь начнут работать и люди действительно перестанут использовать заимствования, выдумывать нелепые феминитивы или коверкать уже известные слова, то русский язык станет таким же прекрасным, как латынь или старославянский.
И таким же мертвым.
Но давайте вернемся на природу — на этот раз не в лес, а в поле. Русское поле, которое зарастает борщевиком. В России есть энтузиасты, которые отчаянно борются с сорняком, хотя силы неравны. Эти прекрасные люди тоже идеологически заряжены. По их словам, они уничтожают инвазионный вид не только потому, что тот опасен для человека и животных. У активистов есть высокая миссия: спасти биоразнообразие русской природы.
Ведь на территориях, которые занимает зонтичный гигант, не растет больше ничего. Борщевик слишком большой и сильный. Перекрывает своими ядовитыми лопухами солнечный свет для маленьких и слабых. И убивает нежное луговое разнотравье, переливающееся всеми цветами радуги (да простит мне центр «Э» такое сравнение).
Языковые запреты — прямые и косвенные — попытка вырастить такой лингвистический борщевик. Уничтожить все остальное. Оставить только единый вариант нормы и законсервировать ее.
Разумеется, ничего не выйдет. «Полидоминантность», «разнотравье», сложная структура, открытость к изменениям, постоянная нацеленность на развитие — вот что делает язык устойчивым, сильным и прекрасным. И не только его.
Поэтому с русским языком все будет хорошо. В отличие от некоторых его носителей.
Автор выражает личное мнение, которое может не совпадать с позицией редакции.