«В каждом французском доме будет туалет», – заявил Шарль де Голль. «У каждого крестьянина в супе будет курица», – обещал Генрих IV. Так гласят легенды.
Король не успел – его убили. Генерал сумел: снабдил все квартиры (по меньшей мере в столице) уборными. После взятия Парижа, внедрения вертикали власти и ухода из Алжира – это его третий (последний) национальный проект.
Легенды отражают их взгляды. Король думал: француза навеки удовлетворит воскресная курица. А генерал, что его успокоит личный клозет. Оба ошиблись.
Де Голль считал, что дал Франции стабильность – спеленал мятущуюся страну, глубоко раненную развалом империи. И теперь ей нужен он и его порядок. Так и было. Какое-то время. Но в мае 1968 – через 10 лет после его прихода к власти – стабильность взорвалась.
Сперва казалось – фейерверк. Но – нет. 10 лет страна тихо вползала в кризис. И когда он грохнул, то ошеломил ее. Смирная еще вчера молодежь перестала понимать и признавать старших, правила и власть. А рабочие – менеджеров, хозяев, закон о труде и ту же власть.
Началось, вроде, с чепухи – сорванцы в пригородном университетском городке Нантер пытались прорваться к зазнобам в женскую общагу. Их прогнала охрана. А 22 марта 1968 студенты заняли деканат, протестуя разом против сексуальной сегрегации в общежитиях, ареста членов Комитета в защиту Вьетнама, бунтовавших в филиале «Америкэн Экспресс» и системы образования.
Явилась полиция. Заломила им руки и вывела. Но – поздно! Они уже создали «Движение 22 марта». И оно стремительно росло.
Увы, полиция – передовой отряд бюрократии – всегда и везде исходит из того же, из чего бюрократия в целом: не применил силу – значит ты слаб. А слабых не уважают. Значит надо бить, травить и забирать. А что это роняет ее престиж, а значит – престиж всего государства – ей невдомек.
И весной 1968 в Нантере, и весной 2018 в Москве она применяет ту же схему «работы» с новым поколением: тащить и не пущать. Мол, больше будут уважать и доверять. Зря что ли ВЦИОМ сообщает, что в 2017-м полиции доверяли 67% россиян. Изменились ли цифры после событий 6 мая? Не знаю. Но по данным исследования политолога из Высшей школы экономики Валерии Касамары, 65% студентов считают, что «страх не должен быть определяющим мотивом в отношениях власти и общества». Они не согласны, что в России «власть должны бояться, иначе ее не будут уважать».
«Что узнало новое поколение? – пишет об этих юношах и девушках литературовед Алексей Миноровский, – Что поколение отцов не будет их защищать. Дальше действовать будут они сами». Прав ли он? Увидим. Но поколение французов 1968-го «отцы» поддержали. Девиз союзов преподавателей, учителей и ученых звучал так: «Студенты, рабочие, учителя – соединяйтесь!»
Франция будто проснулась. Волнения студентов едва начались, а сотрудники ТВ уже обличают цензуру и ложь в эфире. Готовят стачку печатники и авиадиспетчеры. Бастуют металлурги и водители. Закрыты порты Марсель и Гавр. Рабочие занимают заводы «Рено», «Сюд-Авиасьон» и 50-ти других. В Париже проходит 800-тысячный марш. Впереди – вожак студентов анархист Даниель Кон-Бендит и коммунист, профсоюзный лидер Жорж Сеги. Разве не прав профессор Герберт Маркузе: «У трудящихся есть одно, но абсолютное оружие – отказ поставлять продукцию»?
Это – с одной стороны. А с другой – новое поколение вдохновляет интеллектуалов. За него писатели, в том числе Симона де Бовуар, Франсуаза Саган, Франсуа Мориак, Жан-Поль Сартр. Он убежден: не беда, что у молодежи нет политического проекта. Успех не зависит от наличия т.н. «позитивной программы». Они создадут ее в борьбе.
Сартра задерживают на митинге. Но де Голль говорит: «Франция Вольтеров не сажает».
Однако вернемся в март и в Нантер. Когда ректорат отменяет занятия, Союз студентов и Профсоюз работников высшего образования, ведомые Жаком Саважо и Аленом Жейсмаром, призывают к забастовке. Протестуют почти все университеты страны.
1 мая 100 000 парижан требуют социальных лифтов для нового поколения; 40-часовой рабочей недели; новых социальных программ. Их бьют и задерживают. Говорят: это «кучка экстремистов».
Сорбонна – впервые после нацистской оккупации – закрыта. 13 студентов осуждены. Отпустить их (открыть университет, сменить ректора и министра образования) требуют 20 000 человек. Впереди плакат: «Мы – кучка экстремистов».
Полиция вновь атакует. Теперь берег Сены – зона боев. Баррикады, газ, сирены, крики, звон стекла… С обеих сторон 600 раненых. 421 арестованных. Все вузы Парижа бастуют.
В битве на бульваре Сен-Мишель в ход идет брусчатка. Итог: 367 раненых, 460 задержанных. Париж не спит. Сирены медиков, пожарных, полиции. Левый берег в огне: горят машины и деревья... Шапки утренних газет: «10 мая – ночь баррикад».
Они пишут о революции. Что ж, если свержение диктатуры в Португалии назовут «революцией гвоздик»; победу демократии в Чехословакии – «бархатной революцией»; смену власти в Грузии – «революцией роз», то события 1968-го можно назвать революцией умов. Ее начали те, кому предстояло стать интеллектом Франции. Это видит и премьер Жорж Помпиду. Он обещает пересмотреть дела осужденных и открыть Сорбонну. Но ее занимают студенты. И объявляют: «Народный университет открыт для трудящихся». В Лионе их поддерживают 60 000 человек, в Марселе и Бордо – 50 000.
Париж расписан: «Запретите запрещать!», «Забудь всё, чему учили – начни мечтать!», «Будьте реалистами – требуйте невозможного! (Че Гевара)», «Секс – это прекрасно! (Мао)», «Крот истории уже вылез – в Сорбонне (привет от Маркса)», «Распахните окна сердец!», «Всё хорошо: дважды два – не четыре», «Университеты – студентам, заводы – рабочим, радио – журналистам, власть – всем!», «Под булыжником – пляжи!»
20 мая бастует 10 млн человек. А 24-го выступает де Голль: да, говорит, роль народа в управлении ничтожна. Власть, профсоюзы и бизнес ведут переговоры. Все ждут перемен. Вот и они: де Голль распускает Национальное собрание и объявляет выборы. Голлисты в центре Парижа скандируют: «Верните наши заводы!» и «Де Голль, ты не один!»
Буржуа боятся красных и черных флагов. Почему они так заметны? Мир меняется быстрее, чем привычки. События 1968 года называют «Красный май». По форме – верно. А по содержанию? Он изобретает другие цвета. Сами бунтари считают себя ультра-левыми – не успевают выдумать новые названия. Язык их мира еще предстоит создать...
А пока голлисты пугают хаосом. В июне испуганный красным фантомом мещанин голосует за партию де Голля и отсрочку краха созданной им системы. А дальновидный генерал признает: начался бунт против всего «современного общества, общества потребления, механического общества…» Он видит: возведенный им редут мещанского консерватизма обречен. Референдум о предложенной им реформе конституции проигран. В эру, когда Жан Жак Серван-Шребер предсказывает ноутбук и интернет, Де Голль, как символ общества, где цель – личный унитаз, уже не нужен. Через год он уйдет.
Итоги «Революции мая» – рост зарплат, смена министра и реформа образования, свежая атмосфера. Но есть и другое измерение: большинство участников тех событий считает, что тогда новое поколение ощутило независимость и общность интеллектуальных и политических интересов, свою значимость, способность к действию.
Любопытно: через 50 лет в России, опросы «Левада-центра» покажут: 73% молодежи также чувствуют самостоятельность и не нуждаются в поддержке государства. 70% ощущают общность с группой: хипстерами, феминистками и другими. Профессор ВШЭ Любовь Борусяк после интервью с активистами полагает, что для них «протест – это статусно, круто». Они «чувствуют себя на митингах в своем кругу, среди друзей» и меньше боятся задержаний, чем родители.
Другие эксперты видят истоки протестов нового поколения в неумении власти строить с ним диалог на основе ценностей. Вместо этого, пишет Мария Снеговая в статье «Молодежь и политика: так есть на что надеяться?», его пытаются вести ультраконсерваторы. Но молодым чужды их запреты и давно устаревшие политинформации, непонятен их язык и безразличен традиционализм.
«Российская молодежь реагирует, как европейская... – заявил Константину Эггерту после весенних протестов 2017 тогдашний посол Франции Жан-Морис Рипер, – она хочет демократии, она хочет свободы…»
«Реальное ощущение 1968-го – это потрясающее чувство освобождения…», – говорит Рэдит Жейсмар, жена тогдашнего лидера студентов (ее суждение не зря «рифмуется» со словами Рипера; он окончил Институт политических исследований в 1973-м, то есть мог протестовать в 1968-м).
«Мы, – продолжает Рэдит, – смели господствующий порядок, авторитет и традицию. Современное свободное общество родилось тогда».