Президентским Указом от 7 мая 2018 года правительству предписано до 2024 года вдвое снизить уровень бедности в России. Сразу же хочу сказать, что это заведомо нерешаемая задача. Аргументов в доказательство этому очень много.
Начнем с того, что понимать под «уровнем бедности». В указе нет упоминания о единственном официально используемом инструменте для измерения этого уровня — «прожиточном минимуме». Это весьма странно, так как цель на ближайшие шесть лет определена весьма конкретно. Как же мы все, включая и президента, удостоверимся в том, что она выполнена?
Но все-таки допустим, что по-прежнему будет использоваться «прожиточный минимум». По итогам 2017 года доходы ниже этой черты получали 13,2% россиян. Значит, нужно снизить эту долю до 6,6%? Надо сказать, что это весьма амбициозный параметр, который в 25-летней истории современной России никогда не достигался. Он опускался до минимального уровня — 11,1% — в 2013 году, а потом стал расти.
Возникает вопрос: а за счет чего это чудо должно случиться?
Среди тех, кто официально считается в России бедными, преобладают семьи с несовершеннолетними детьми. При этом их родители в большинстве случаев — работающие люди. Поэтому если мы хотим снизить уровень бедности в два раза, нужно что-то делать с зарплатами кормильцев этих семей. И простого повышения минимальной оплаты труда до прожиточного минимума (на данный момент — 10573 рубля в месяц), которое произошло с 1 мая этого года, здесь явно недостаточно. Даже если в семье с двумя детьми каждый из родителей получает удвоенную минималку (21 тыс. руб.), то бюджет из 42 тыс. руб. как раз соответствует сумме прожиточных минимумов этой семьи.
А ведь зарплата в размере 21 тыс. рублей — это большая удача в целом ряде регионов России. В феврале 2018 года, как отчитался Росстат, в среднем 23,1 тыс. руб. получали в Алтайском крае, 23,4 тыс. — в Карачаево-Черкессии, 24 тыс. — в Калмыкии, 24,3 тыс. — в Чечне, 24,5 тыс. — в Чувашии, 25,2 тыс. — в Кабардино-Балкарии и Пензенской области, 25,3 тыс. — в Кировской области, 25,5 тыс. — в Курганской и Саратовской областях и т.д. В этих и подобных им регионах вероятность, работая, попасть в число бедных составляет отнюдь не 13%, а существенно больше.
В целом по России зарплата ниже уровня двойного прожиточного минимума, как показывают исследования, не менее чем у четверти работников.
Но если взять семьи, где только-только родился ребенок, то там, как правило, остается на полтора года и более только один кормилец. Да, мать начинает получать пособия, в том числе недавно введенную выплату в размере детского прожиточного минимума уже на первого ребенка. Это смягчает ситуацию, но риск попадания в сферу бедности для этой семьи все равно очень велик.
Возвращаясь к оплате труда, необходимо отметить, что при нашей архаичной структуре экономики большинство рабочих мест в силу объективных причин (отсутствие инвестиций, технологическая отсталость, допотопный менеджмент, низкая квалификация занятых) не могут обеспечивать зарплату, способную радикально отодвинуться от риска попадания в число бедных. Даже в бюджетных отраслях (образование, здравоохранение, соцзащита, культура), где за истекшие шесть лет в связи с президентскими указами от мая 2012 года удалось существенно поднять оплату труда, ее абсолютный уровень все равно не гарантирует преодоления черты бедности.
В феврале 2018 года средняя зарплата в образовании составила 32,6 тыс. руб., в здравоохранении и сфере социальных услуг — 38,4 тыс. Но за этими все равно весьма скромными цифрами скрывается очень большая дифференциация по регионам и внутри школ, вузов и медицинских учреждений, о чем многократно писалось. Классической является схема, когда
директор школы, ректор университета, главный врач поликлиники и больницы зарабатывают астрономические суммы — сотни тысяч рублей в месяц, а рядовые сотрудники (я уже не говорю про обслуживающий персонал) получают в десятки раз меньше.
Каковы здесь перспективы? Несмотря на весьма амбициозные поставленные цели по развитию российской экономики, думаю, что ничего в ближайшие годы радикально не поменяется. На одной цифровизации российскую экономику не оживить. Нужна институциональная революция, касающаяся всех аспектов деятельности государства, — судов, правоохранительной сферы, политической системы. Есть такие банальные, но весьма актуальные для нас нереализованные понятия, как беспристрастное правосудие, эффективная полиция, политическая конкуренция, разделение властей и децентрализация государства. Без всего этого мы как были, так и останемся в состоянии экономической стагнации, с темпами роста ниже среднемировых и постоянно нарастающим отставанием, о чем с тревогой предупредил, кстати, Владимир Путин в своем послании Федеральному Собранию 1 марта этого года.
Что же касается бедности, то для отчетности в ход пойдут всякие методические ухищрения и уловки, что мы уже несколько раз наблюдали на примере выполнения «майских указов» 2012 года.
Поэтому, упреждая эту активность, нужно сказать об адекватности «прожиточного минимума» в качестве измерителя уровня бедности.
А тут есть очень много содержательных вопросов.
Начнем с того, что «прожиточный (физиологический) минимум» был введен указом Бориса Ельцина «О системе минимальных потребительских бюджетов населения Российской Федерации» 2 марта 1992 года как реакция на резкое падение уровня жизни. Официальную черту бедности ввел Михаил Горбачев своим указом летом 1991 года, и ключевым параметром был «минимальный потребительский бюджет».
Ниже этой черты в то время находилось примерно 15-20% населения РСФСР. После начала реформ 1992 года эта цифра подскочила чуть ли не до 70%. Поэтому для того, чтобы распределить скудные государственные ресурсы в пользу самых нуждающихся, и был введен «прожиточный (физиологический) минимум», стоимость потребительской корзины которого была примерно в два раза ниже корзины «минимального потребительского бюджета». Численность бедных тут же снизилась до 34%.
Кстати, обратим внимание на то, что в упомянутом указе Бориса Ельцина правительству предписывалось считать обе черты бедности — «низкую» и «высокую», а «прожиточный (физиологический) минимум» вводился только «на период преодоления кризисного состояния экономики». В 2000-е годы, когда «лихие» 90-е стали историей и численность людей, имеющих доходы ниже прожиточного минимума, постоянно сокращалась и опустилась ниже 15% от населения, вполне можно было бы вернуться к более щедрому «минимальному потребительскому бюджету». Но этого, конечно, сделано не было: кому из власти хотелось бы разового увеличения доли бедных чуть ли не в два раза? Оправдываться перед населением, что это только смена методики? Слишком тонкая трактовка, понятная лишь немногочисленным профессионалам. «Широкие народные массы» восприняли бы эту реформу как сигнал о снижении уровня жизни, хотя реальные доходы семей в тот период росли очень неплохими темпами. А потом наступило социально малоприятное десятилетие 2010-х…
Но если бы проблема измерения масштабов бедности сводилась только к выбору между «прожиточным минимумом» и «минимальным потребительским бюджетом». Она имеет намного больше измерений, которые принципиально важны для принятия практических решений.
В каждом обществе есть устоявшееся на каждый период его развития представление о том, что такое «бедность». Например, человек, желающий, но не имеющий возможности купить мобильный телефон и компьютер, в наше время попадает в эту зону. И таких «лишений» достаточно много. Они касаются здравоохранения, проведения досуга и многого другого.
Как показывают оценки Высшей школы экономики, лишь треть российских семей имеют возможности для развития, то есть получают доходы, превышающие уровень выживания.
Все эти размышления о феномене бедности подтверждают высказанной мной в самом начале этой статьи тезис о том, что наскоком, за шесть ближайших лет, уполовинить эту проблему невозможно.
Вместо громких и экспертно ничем не подкрепленных лозунгов нужно просто-напросто начать широкую общественную дискуссию о том, почему Россия, несмотря на все наши богатства, по-прежнему является в основном бедной страной. Предвосхищая некоторые ее выводы, можно предположить, что для выхода из этой ненормальной для статуса великой державы ситуации нужны масштабные политические и экономические изменения. Одним из главных их результатов и станет переход на качественно более высокий уровень благосостояния не узкого круга привластной элиты, а типичных для нашего рынка труда работников и их семей.
Иного пути, уверен, не дано.
Автор — доктор экономических наук, член Комитета гражданских инициатив и экспертной группы «Европейский диалог».