— Какие ключевые запросы у российского общества на следующий политический цикл? Условно — что бы среднестатистические россияне хотели от следующего президента?
— На мой взгляд, избирательная кампания по выборам президента России идет по инерционному сценарию. В этой связи гораздо более существенными представляются контекстные ее факторы, которые, судя по результатам наших последних исследований, будут определять характер общественного запроса уже на поствыборный период. Я имею в виду довольно резкую смену многолетнего тренда общественного запроса на стабильность запросом на перемены. На протяжении практически 17 лет наблюдений — с 1999 года по 2016 год — в российском обществе ориентация на статус-кво неизменно доминировала с небольшими колебаниями в диапазоне 65-70%. Доля же сторонников перемен, экономических и политических реформ за этот период ни разу не превысила трети опрошенных.
В конце 2016 года — начале 2017 года мы заметили заметный рост числа тех, кто высказывался за перемены. Причем рост был весьма впечатляющим —
только за один год (с октября 2016 года по октябрь 2017 года) число сторонников перемен выросло с 39% до 52%. Столь стремительный рост, почти на 13 процентных пунктов за год, с социологической точки зрения феноменальный показатель.
Обычно общественное мнение очень инерционно, редко поддается значительным колебаниям. Это говорит о том, что потребность в изменениях подспудно в обществе накапливалось. До поры до времени, особенно на фоне «крымской эйфории» и переключения внимания на «внешнеполитическую повестку», она себя не проявляла. Но в конце прошлого года ситуация стала меняться, интерес к происходящему за пределами России стал снижаться, и люди обратили взор на происходящие в стране процессы. Произошло осознание того, что в нынешних реалиях запрос на стабильность фактически тождественен запросу на «депрессивную стабильность» со всеми вытекающими отсюда последствиями. То есть многим стало очевидно, что при нынешних темпах выхода из кризиса вряд ли следует рассчитывать в обозримой перспективе на существенный рост уровня и качества жизни.
Что же касается слагаемых запроса на перемены, то речь идет о решении совокупности проблем, которые в основном беспокоят россиян уже на протяжении довольно длительного времени. Среди них три первые позиции (в порядке убывания) занимают: усиление социальной справедливости, борьба с коррупцией (эту позицию отметили 51% опрошенных), экономические реформы, нацеленные в том числе на преодоление нефтегазовой зависимости страны, (41%) и реформы социальной сферы (науки, образования, здравоохранения, культуры) (37%). Подчеркну — в ключевых слагаемых запроса на перемены нет ничего сенсационного и сверхординарного.
— В разговоре о запросе на перемены можно ли выделить социальные или возрастные группы, где изменения нет или оно больше, чем у других групп?
— Я бы выделил молодежь 18-20 и 21-25 лет. Среди них о необходимости перемен высказывается от 60 до 64%, что в значительной степени связано с тем, что «кризисная стабильность» предшествующих лет обернулась для значительной части молодежи закупоркой многих каналов социальной мобильности. Сегодня, как показывают исследования, миллионы людей, прежде всего молодых, зарабатывают себе на жизнь, что называется, «по-бразильски», т.е. перехватывая время от времени случайную, краткосрочную работу без каких-либо социальных гарантий. Более того, наметилась тенденция, что этот тип заработка у многих из них продолжается и после окончания учебы, в результате чего они начинают пополнять ряды так называемого прекариата.
Так, по данным нашего исследований, среди молодежи в возрасте 22-25 лет (то есть среди тех, кто уже окончил учебу в вузе) 15% работают по временным трудовым соглашениям, а еще 13% — и вовсе по устной договоренности с работодателем. Косвенно это свидетельствует еще и о том, что высшее образование сегодня для многих молодых россиян уже не является триггером социальной мобильности и карьерного роста. В этой связи
трудно согласиться с теми, кто считает, что выходящая на улицы российских городов молодежь просто «валяет дурака» или с «жиру бесится». Они реально обеспокоены своим будущим и будущим своих семей.
Мы в конце прошлого года провели фокус-группы в некоторых регионах страны, и первое, что говорит молодежь (особенно маленьких провинциальных городов), что у них выход для обеспеченного будущего — заграница либо Москва.
— Но у проблемы работы «в серую» есть и другая сторона — люди соглашаются на свое бесправие...
— Во-первых, многие так не считают. На самом деле во временной трудовой занятости ничего плохого нет. Если студент во время учебы подрабатывает — и слава богу. Проблема в том, что временное становится постоянным. Человек должен создать семью, у него появляются дети, а он упирается в ситуацию, когда все труднее и труднее найти место в жизни. Но не только молодежь находится в трудном положении. Например, женщины, которые нередко подвергаются дискриминации. Или пожилые люди, особенно в некоторых компаниях, где работодатели вообще не принимают на работу людей старше какого-то определенного возраста, предпочитая более «покладистую» молодежь. Вообще непрозрачность российского рынка труда, постоянное сужение легальных возможностей отстаивания социально-экономических прав приводит к парадоксальной ситуации. При сравнительно невысоком уровне официальной безработицы, особенно по европейским меркам, проблема занятости входит в число наиболее беспокоящих людей проблем.
Причем это волнует даже людей, имеющих работу! Они боятся ее потерять, потому что в наших условиях безработица — это не просто лишение материальных благ. Это резкое понижение социального статуса, а нередко и выпадение из привычной среды обитания.
— Какие еще факторы играют в пользу желания изменений среди молодежи?
— Меньший в силу возраста страх перед будущим. И перед прошлым, кстати сказать, тоже. У людей, например, моего поколения, есть синдром отождествления перемен с какими-то катаклизмами, которых в нашей недавней истории была масса. Намного больше, чем перемен со знаком «плюс». И люди старшего возраста сознательно или подсознательно считают: пускай остается как есть сейчас, чем неизвестно что.
Вообще в обществе сильно ощущение неопределенности. Мы проводили экспертный опрос: даже многие эксперты — прежде всего политологи и экономисты — с большим трудом могут дать какой-то адекватный прогноз на ближайшие несколько лет. Все отделываются общими словами. Я тоже не могу вам сказать, а что нас ждет в ближайшие пять лет! Если судить по нынешним трендам, то это примерно пролонгация того, что есть сегодня, с некоторыми изменениями. И это, может быть, не самый плохой вариант.
— Согласно представлениям россиян, как можно реализовать перемены?
— Парадоксальная вещь: запрос на перемены — он, на самом деле, подспудно ориентирован на достижение новой стабильности на новом, более высоком качественном уровне. То есть, ориентируясь на перемены, россияне не отторгают стабильность как важность сохранения нынешнего бытия и условий жизни. В этом отличие от начала 90-х. Тогда люди были готовы на серьезную ломку экономического строя, политической системы.
Сейчас — ничего революционного, ничего радикального, постепенный, эволюционный переход без волюнтаристских пертурбаций и политических авантюр. Спокойная поступь позитивных изменений. Переключение внимания власти на совокупность проблем, о которых я говорил: социальную справедливость, коррупцию, социальную сферу.
— Мы наблюдали падение доходов населения, но соцопросы не выявляют признаков «народного бунта». Даже на микроуровне. Почему? Это опасение, как бы не вышло хуже?
— Думаю, главная причина не в людях, а в институтах. В России так и не сложилась эффективная институциональная среда отстаивания политических и экономических прав, не сформировались партии, защищающие интересы тех или иных групп, фактически отсутствуют действенные профсоюзы. Нет множества других действенных способов коммуникации с властью или работодателями. Скажем, сегодня трудящимся чрезвычайно сложно реализовать свое право на забастовку в законных, легальных формах. Система местного самоуправления таковой является скорее по названию, чем, по сути. Отсюда то, что социологи называют «синдром безысходного терпения». Большинство все-таки законопослушно, не каждый готов «идти на баррикады». Это большая проблема. И отсюда апелляция к президенту для решения самых острых проблем. Единственная инстанция, способная решать проблемы, – президент. Уровень доверия к большинству других государственных и общественных институтов, как известно, низкий.
Второе, о чем вы сказали: опасения, «как бы не вышло хуже». Такие настроения действительно очень сильны. В 2000-е годы произошли заметные изменения к лучшему для многих — не для всех — категорий граждан. Многие боятся разрушить это хрупкое равновесие, привычный уклад жизни. В то же время достижения 2000-х, в том числе материализованные в повышении уровня жизни, истончаются. Тот жирок, который был накоплен, уменьшается, уменьшается. У некоторых есть ощущение, что еще немного — и они станут лишними на этом празднике жизни. Но, тем не менее, пока экстраординарных причин для радикальных форм выражения нарастающего недовольства нет.
— Каковы идейно-политические установки россиян? Говорят, они довольно патриотичны, патриархальны. Это изменилось за последние 20 лет в целом в обществе или в какой-то социальной группе?
— Если говорить об идейно-политических установках за такой значительный период, как 20 лет, то виден тренд на деидеологизацию российского общества. Людей, которые имеют отчетливо выраженные политические установки, меньше половины. Большинство же заявляют о том, что у них нет четко выраженных идейно-политических предпочтений.
На самом деле, если говорить о серьезных идейных расколах, либерализме, традиционализме, патриархальных настроениях, то они безусловно присутствуют, но в качестве ценностей второго, третьего ряда. В уже упомянутом вопросе «В каких переменах, на ваш взгляд, нуждается Россия?», традиционалистскую опцию «защита русских, русского мира на постсоветском пространстве» отметили 14% респондентов, «защита религиозных и нравственных ценностей» — 13%. Еще меньшее число респондентов (10%) требуют «защиты либеральных ценностей».
На самом деле, мы можем говорить — очень грубо — если разделить общество на сегменты, то идейно-политические фланги составляют меньшинства: и либеральное меньшинство, и традиционалистско-консервативное меньшинство, а середину составляет довольно аморфное большинство, которое, не имея серьезных идейных убеждений, абсорбирует в себя в разной, порой интересной конфигурации, разные настроения и течения.
Условно, граждане могут одновременно высказываться и за сильную персонифицированную власть, и одновременно говорить, что Россия нуждается в демократической форме правления. Нет дихотомии — либо так, либо иначе.
Это говорит о «рационально обыденном мышлении». И поэтому люди легко соглашаются иногда с альтернативными точками зрения, взглядами, которые для политолога или социолога кажутся неприемлемыми.
— А как же движение к «имперскому» величию?
— Что касается идеи величия державы — она присутствует, но важно ее интерпретировать в соответствии с реальными представлениями наших сограждан о нем. Безусловно, актуализация этой идеи в массовом сознании россиян в первую очередь связана с вызовами и угрозами, с которыми столкнулась наша страна в последние годы. В то же время потребность в возрождении адекватного статуса России в мире не имеет ничего общего с экспансионистскими настроениями. Мы как-то нашим респондентам задали вопрос:
«Какой смысл вы вкладываете в понятие «великая держава»? Ответы интересные: экономически развитая страна, страна с высоким уровнем образовательного, научного потенциала, страна, где есть высокий уровень благосостояния граждан, возможности для их саморазвития и так далее.
Только четвертые-пятые места занимают мощные вооруженные силы, активное участие в решении мировых проблем. Хотел бы отметить, что путаница иногда имеет место и при интерпретации восприятия россиянами некоторых других важных общественных явлений и процессов.
Или, например, говорят: у россиян вдруг появилась обостренная потребность в «сильной руке», «твердом порядке», причем не расшифровывая, что под этим подразумевается. Но при ближайшем рассмотрении выясняется: эта потребность ничего общего не имеет с властным произволом, закручиванием гаек и полицейщиной, а ровно наоборот — во–первых, требование законности и правопорядка, причем для всех. И во-вторых, обеспечение эффективности функционирования государственных институтов. Твердая, сильная власть — это компетентная, эффективная власть, а не «держиморда околоточная». Иными словами, сигнал, который подает общество власти, носит не столько авторитарный, сколько «меритократический» характер. И власть, судя по всему, начинает реагировать на этот сигнал, свидетельством чему является ротация и омоложение управленческих кадров в центре и особенно на местах.