Впервые идея изменения конституции Турции была предложена еще в середине 2000-х годов, но долгое время ее окончательное выражение сталкивалось с большим количеством препятствий: по-прежнему сильными были политические позиции армии, Турция активно участвовала в процессе европейской интеграции, да и электоральный потенциал ПСР не позволял инициировать столь масштабную трансформацию.
Тем не менее в 2007 и 2010 годах Эрдоган, тогда возглавлявший правительство, дважды одержал победу на схожих конституционных референдумах: сначала, несмотря на сопротивление президента Сезера, был изменен порядок избрания главы государства (президента стали избирать всенародно с возможностью для одного человека дважды занимать этот пост), а через три года в основной закон было внесено еще 26 поправок, ограничивших вмешательство армии в политику.
Для страны, пережившей пять военных переворотов за 50 лет, такие реформы были не удивительны — однако именно они запустили неожиданный кризис, приостановивший уверенную поступь к президентской республике.
Дело в том, что на фоне последствий экономического кризиса Эрдоган и ПСР решили подкрепить курс на ослабление влияния армии рядом популистских инициатив, которые общество восприняло как попытку исламизации и насаждения авторитарного режима. Частичное избавление от республиканской символики, смягчение религиозных ограничений и неоосманистский поворот во внешней политике вылились в масштабные беспорядки в стамбульском парке Таксим-Гези — несмотря на небольшую площадь, последний неожиданно превратился в арену яростных политических баталий.
Параллельно распался и специальный комитет, обсуждавший поправки в конституцию, — на фоне резко ужесточившихся дискуссий представители ПСР предпочли просто покинуть его состав.
Второй сильнейший удар по позициям Эрдогана был нанесен в июне 2015 года — после событий в Стамбуле, помноженных на коррупционные скандалы и попытки властей обвинить во всех бедах тайные военные заговоры и возглавляемое проповедником Фетхуллой Гюленом «параллельное государство», ПСР неожиданно провалилась на парламентских выборах, потеряв по сравнению с 2011 годом почти 10% голосов и более пятидесяти мест в Великом национальном собрании.
Однако Реджеп Эрдоган вряд ли бы добился столь выдающихся позиций в турецкой политике, если бы не умел выдерживать подобные удары.
Смешки над Акелой ПСР продолжались менее полугода — уже в ноябре 2015 года партия отыграла свое падение на досрочных парламентских выборах, а в июле 2016-го случилась та самая попытка государственного переворота, по завершении которой Турцию ждала масштабная политическая чистка. О ее итогах применительно к воскресному референдуму красноречиво говорит статистика: если в феврале 2013 года конституционный проект Эрдогана готовы были поддержать лишь 21% опрошенных, то в феврале 2017 года сторонников, по самым осторожным данным, было уже в два раза больше.
Тем не менее назвать результаты референдума триумфом все-таки нельзя: на фоне активной провластной пропаганды, объявлявшей противников Эрдогана едва ли не «террористами» и, конечно же, предателями нации, перевес менее чем в 3 п.п. (51,4% против 48,6%) — вовсе не тот гандикап, который мог бы развязать руки политической машине ПСР и дать президенту абсолютный карт-бланш.
Громкие слова, попытка переворота и даже страшные теракты, прокатившиеся по стране, не привели к автоматическому сплочению граждан вокруг привычного лидера.
Оппозиция уже объявила о готовности опротестовать результаты референдума из-за нарушений избирательного законодательства, а власти вынуждены были продлить режим чрезвычайного положения, чтобы не допустить массовых протестов.
Масла в огонь подлил и Европейский союз: в то время как лидеры Азербайджана, Пакистана и Белоруссии дружно поздравили Эрдогана, Жан-Клод Юнкер призвал официальную Анкару искать «наиболее широкий национальный консенсус» при столь радикальных переменах. Другие европейские политики заявили, что ожидают оценок миссии БДИПЧ-ОБСЕ по вопросу возможных нарушений на референдуме.
Иными словами, Эрдоган одержал очередную тактическую викторию, однако на общее состояние турецкой политики это еще не оказало того влияния, которое видится со стороны: как после конституционных поправок 2007–2010 годов ничто не предвещало событий на площади Таксим, так и сейчас головокружение от успехов может выйти боком.
К этому может подтолкнуть и довольно странное положение самого президента: с одной стороны, он все больше усиливает собственные позиции в политической системе, но с другой — именно это обстоятельство ставит его в затруднительное положение.
Дальнейшее «закручивание гаек», нередко свойственное авторитарным режимам, естественным образом сплотит против него оставшиеся оппозиционные силы, чья критика на фоне растущего влияния Эрдогана выглядит все более обоснованной; ослабление же собственной политики вполне может усилить внутреннее брожение в лагере лоялистов — против конституционных изменений уже выступили многие бывшие сторонники президента, такие как Абдулла Гюль и Бюлент Арынч.
Но самое главное обстоятельство, намекающее на неочевидные риски происходящих изменений, — полное непонимание того, как будет работать трансформируемая система после того, как инициатор своеобразного «ручного управления», то есть сам Эрдоган, в силу каких-либо причин, естественных или не очень, отойдет от дел.
Сразу после объявления победы сторонников реформы на референдуме Эрдоган заявил: «Впервые в истории [Турецкой] республики мы меняем нашу систему правления цивилизованным политическим путем». Частичную справедливость этих слов трудно не признать — военных переворотов и репрессивных кампаний за последние полвека страна знала гораздо больше, чем упомянутых «цивилизованных» траекторий; немалый вклад в это внес и сам нынешний президент, поочередно разворачивавший то уголовные дела наподобие «Эргенекона», то кампанию Gülen under the bed, в рамках которой сторонников оппонента Эрдогана, опального проповедника Фетхуллы Гюлена, не находили разве что в кладовках президентской резиденции.
Однако мирная трансформация Турции пока что происходит в не самом удачном направлении личной власти самого президента, которая вряд ли будет способствовать политической стабилизации.
«Ползучий авторитаризм» — не редкость для государств, где демократические нормы сталкиваются с личными амбициями руководителей; одни только примеры восточноевропейских стран, где «политбюро» Виктора Орбана соседствует с польскими экспериментами Качиньского и Ко, в этом отношении весьма характерны. Однако Реджеп Эрдоган сделал все для того, чтобы политическая система Турции играла по заданным лично им правилам, — и в этом таится большая угроза для будущего страны. Ведь в случае, если Эрдоган покинет свой пост, система неформальных сдержек и противовесов вряд ли окажется в состоянии демпфировать заданные конституционными поправками радикальные изменения и сдержать потенциальный произвол новых руководителей.
Это тем более опасно в условиях имеющегося у Турецкой Республики опыта: после Мустафы Кемаля и Исмета Инёню заложенные в системе противоречия привели к началу эпохи военных переворотов, случавшихся с пугающей частотой и регулярностью.
Что будет с персоналистской системой в условиях отсутствия «опекающей демократию» армии и харизматичных лидеров, способных продолжить курс Эрдогана, сложно даже предполагать.
Вероятно, само «ручное управление», в краткосрочном измерении способное повысить уровень доверия к политической системе, частично сгладить внутренние конфликты и повысить гибкость принимаемых решений, в конечном итоге показывает поразительную неэффективность и неспособность формировать стабильные условия для государственного развития — в какой бы стране ни происходило укоренение подобных властных схем.
Последовательное ослабление институтов и коллективных правил игры оказывается вызовом, на который оставшееся без национального лидера общество не может безболезненно ответить, — и выпавшее из рук «просвещенного диктатора» кольцо всевластья начинает приводить к обычному результату — репрессиям, стагнации и социальному расколу.
Автор — научный сотрудник факультета политологии МГУ