Хорошо известна динамика сил в треугольнике, где есть первый лидер, второй конкурент за лидерство и третий игрок, способный альянсом поменять местами первого и второго.
Первый не может договориться со вторым, чтобы вместе избавиться от третьего — после исчезновения третьего придет очередь второго. Поэтому такая конфигурация очень стабильна.
Это ситуации, которые все время возникают в парламентских республиках, часто в деловом мире.
Третьим быть непросто — третий должен постоянно демонстрировать, что среди всех, кто не первый и не второй, он самый сильный и влиятельный.
Но, заняв свое положение, третий может набивать себе цену, заставив двух лидеров конкурировать за союз с собой.
Но и мировая политика после 1964 года сложилась примерно в такую же конфигурацию. Официально конфигурация «холодной войны» называлась «биполярный мир». Но все это время за третью роль при США и СССР конкурировали Франция и Китай (также ядерные державы с 1960 и 1964 года).
Распад СССР привел на некоторое время к «гегемонии» США, то есть отсутствию сравнимых по силе конкурентов. Но по прошествии двух десятилетий медленно набрал силу сопоставимый конкурент США — Китай. А на место третьего при этих вторых в последнее десятилетие вышла Россия.
Образовался новый треугольник США-Китай-Россия. Существование этой конфигурации Трамп, судя по всему, осознает ясно, а вот его конкуренты еще пытаются игнорировать.
Во многих выступлениях и американских, и европейских политиков на Мюнхенской конференции постулировалась все та же ситуация единого «гегемона»: единовластие США, единолично ответственных за все хорошее против всего плохого, и их верный Пятница в лице стран Европы.
Положение Китая обусловлено не только его доминирующей экономической ролью как «мастерской мира». У нас уделяется незаслуженно мало внимания ситуации в Южно-Китайском море, а между тем там Китай прямо граничит с США. Тайвань существует как отдельное государство во многом за счет американской поддержки, а Филиппины с начала XX века — перманентный сателлит США.
Активность Китая вокруг островов Спратли связана не только с правами на рыбную ловлю и добычу полезных ископаемых — это еще и опорная база для господства над Южно-Китайским морем. Первый раз Китай предъявил права на острова Спратли еще в 1988 году, так что это не тактическое, а стратегическое направление китайской внешней политики.
Северная Корея (тоже микроядерная держава) является фактически буферной зоной между США и Китаем. Любые намерения Трампа решить северокорейскую проблему (которые уже заявлялись) на самом деле будут направлены на сдерживание и отбрасывание Китая.
Хочет того руководство США или нет, но игра на Корейском полуострове с нулевой суммой. Где приобретают США, там теряет Китай.
Китай уже не первое десятилетие наращивает денежное и промышленное влияние по всему миру. Австралия поставляет в Китай сырье, в странах Средней Азии китайцы строят инфраструктуру, в Африке и Южной Америке — промышленные объекты. Даже на западном побережье США инвестиционные покупки жилья китайскими миллионерами сильно взвинтили цены на недвижимость.
А вот насколько этой мирной экспансии соответствует оборонная мощь — не очевидно. Последний раз Китай воевал в 1979 году с Вьетнамом, и по итогам НОАК зарекомендовала себя не то чтобы сильной и боеспособной сообразно размеру и ресурсам страны. Терять военное лицо снова Китаю нельзя никак, а крупный конфликт этим чреват.
И экономическая, и политическая ситуации в Китае сейчас не способствуют тому, чтобы Китай продолжал сохранять доброжелательный глобальный нейтралитет.
Экономический рост Китая замедляется, экспорт перестал поддерживать рост уже с кризиса 2008 года. Последние десять лет рост подстегивался безумными масштабами строительства — по некоторым данным, Китай залил за это время больше цемента, чем все остальное человечество за всю свою историю. Но и этот источник роста не безграничен, а других рецептов пока нет. Зато тотальная роботизация грозит на горизонте 10–20–30 лет подорвать экспортную мощь Китая, которая опирается в основном на малоквалифицированный дешевый ручной труд.
Форма правления в Китае тоже сильно изменилась после прихода к власти Си Цзиньпина. Долгое время между несколькими правящими кланами («принцами», «комсомольцами», «шанхайскими») существовало некоторое равновесие, выражавшееся в «коллективном руководстве» и ротациях «кадров». После нескольких лет репрессий под видом «борьбы с коррупцией», в которой почему-то уличались исключительно соперники Си и их свита, власть консолидировалась у условных «принцев», а фактически в стране сформировался режим личной власти «товарища Си».
В такой неустойчивой ситуации у Китая нет безрисковых ходов. И сбавлять внешнеполитическую активность, и проигрывать, и отказываться от игры — все нежелательно и все неизбежно.
Освобождать зону влияния в Тихом океане для США не смертельно — но даже частично крайне невыгодно, сопоставимо с потерей Кубы в 1960 году или проигрышем Вьетнамской войны.
Военный конфликт с Китаем (даже в форме прокси-войн) Трампа почти наверняка не интересует. США и так слишком обременены зависшими «войнами за демократию» на Ближнем Востоке. Трамп скорее осуществит уже озвученное намерение продавить Китай на девальвацию юаня, чтобы сделать американское производство конкурентоспособнее. Соглашение о зоне свободной торговли с Китаем (TPP) Трамп уже готовит к расторжению.
У этой политики есть неприятный прецедент, отлично знакомый и США, и Китаю. Рейган в 1985 году добился ревальвации доллара к японской иене («соглашение Плаза»). Следствием этого стало то, что японцы несколько лет скупали американские активы, пока экспорт японских товаров в США стагнировал. А через несколько лет фондовый рынок и недвижимость в Японии резко рухнули, процентные ставки упали до нуля — и Япония вошла в много десятилетий стагнации, из которой так и не смогла вернуться в прежнее состояние бурного роста.
Китай не хочет повторить судьбу Японии, тем более что внутренние последствия для Китая могут быть куда болезненнее.
Итак, что в такой ситуации делать Трампу? Развивать конфронтацию с Россией, чтобы в критический момент оказалось, что Россия готова поддержать Китай всеми средствами? Или, наоборот, поставить Китай перед пониманием, что любой конфликт с США будет конфликтом на два направления: с США и союзницей США Россией? Речь идет не о горячих конфликтах, а о любых демонстрациях силы.
В этом раскладе американская гегемония, как она существовала от распада СССР до настоящего времени, становится объективно дорогостоящим и бестолковым занятием (в первую очередь на ближневосточном направлении). Ближневосточная нефть поступает в основном в Европу и Китай, США снабжаются из внутренних и американских источников (в том числе из пресловутой Венесуэлы).
Все это имело бы смысл, если бы Евросоюз был для США тем третьим, которого можно вывести на любой бой рядом с собой. Но после окончания «холодной войны» выяснилось прямо обратное: это не ЕвроНАТО (НАТО за вычетом США) будет защищать США. Наоборот, США должны защищать ЕвроНАТО от (советской зачеркнуто) русской угрозы.
В других местах мира от европейских войск в лучшем случае не было вреда, в худшем — войскам США их еще и приходилось защищать.
Более того, многие лидеры стран ЕвроНАТО такую позицию активно декларируют: все заявления типа «союзников не сдают» и «лидерской роли США альтернативы нет» подразумевают именно требование к США заботиться о безопасности стран Европы.
Россия, в отличие от НАТО, за последние десятилетия постоянно демонстрирует, что она — «третий» и готова к переговорам.
Делает она это, набирая фишки малыми и обратимыми демонстрациями силы. Приштина. Договоримся? Нет? Грузия? Нет? Донбасс… Сирия... Все еще нет? Чем дольше потенциальный союзник не понимает, к чему его подталкивают, тем больше будет цена союза. Тем временем Россия демонстративно дружит с Китаем — но не настолько верно, чтоб оставлять впечатление «дружбы навек».
Выражение «союзников не броcают» в мировой политике не имеет смысла. Кого ж тогда бросают, если не союзников? И как показывает мировая история, бросают только так, когда от союзников нет толку.
Вероятно, именно на это намекнул Трамп в недавней речи в конгрессе, повторив еще раз, что союзники по НАТО должны вносить свой вклад в альянс и что Америка уже имеет опыт дружбы с бывшими врагами. В гипотетической ситуации, где Россия помогает США сдерживать Китай, ЕвроНАТО теряет всякий смысл. Разумеется, усиление России за счет Европы также не в интересах США, но такое усиление потребует от России ресурсов, которые надо где-то взять.
С другой стороны, США будет непросто договориться с Россией, поскольку кредит доверия России к США был утрачен еще в 1990-е годы. То, что утратили его Билл Клинтон и отец и сын Буши, с которыми Трамп не дружит, для России никакого значения не имеет. Урок искреннего, добросовестного и обманутого Горбачева Россия извлекла (а примеры вроде Каддафи и прочих обнадеженных и обманутых без толку и смысла это мнение закрепляют). Теперь США придется получать от России поддержку маленькими кусочками по схеме равноценного обмена.
Россия примет от США аванс и даже демонстративно вернет его точь-в-точь, но сама никаких авансов США не даст.
Треугольная общемировая политика осложняется тем, что у Трампа непростое наследие, с которым нужно разбираться и ладить. Оборонные расходы на пределе возможностей (не за их пределом, но неприятно высокие) и ближневосточный тупик — лишь одна из проблем.
Реализация внешней политики требует кадров, а в США внешняя политика традиционно была карьерой, которая не обещала ни денежных выгод, ни политического роста. В результате она укомплектована частью просто не самыми даровитыми кадрами, которые привыкли мыслить в традиционной логике, частью энтузиастами с предвзятостями и идиосинкразиями. Такова, в частности, группировка «неоконсерваторов», чьи представители есть в обеих партиях.
Неоконсерваторов объединяет идеология философа-троцкиста Лео Страуса, который, осмысляя холокост, пришел к мысли, что демократия для победы над коммунизмом и нацизмом должна перенять их методы. Техника «перманентной революции» и «благожелательной диктатуры», пересказанная в выражениях «манифеста судьбы» и переложенная во внешнюю политику, создала тот извод бестолкового империализма, который в ходе кампании так резко критиковал Трамп.
Взгляд на международную политику через призму идеологии из американской политической мысли никуда не денется. Идеи «манифеста судьбы» и «американской миссии», переосмысленные как глобальный экспорт влияния и власти США, восходят к XIX веку (и свойственны не только США — у каждой второй нации, включая Россию, найдется свой персональный мессианизм).
Но в США также существует и доктрина Realpolitik — «политического реализма», которая интерпретирует политику не через понятия «добра» и «ценностей», а «силы» и «интересов». Она последние десятилетия не находила себе прямого воплощения в политике, но поддерживалась политическими философами. Ее патриархом является профессор Университета Чикаго Джон Миршаймер, которому в том числе принадлежит прогноз о грядущем американо-китайском столкновении. Если Трамп продолжит развивать свою внешнеполитическую доктрину, можно, скорее всего, прогнозировать возвращение «реализма» в большую политику США.
А что делать в этой ситуации России, пока в американском политическом диалоге саму идею договоренностей с Россией обличают как гнуснейшее преступление?
Вероятно, наиболее разумно в полном соответствии с логикой Realpolitik повлиять на общественное мнение деньгами. Программа финансирования изучения России и русского языка (т.н. Title VIII) была прекращена, а не так давно стало известно, что think tanks США берут деньги от почти всех больших и малых стран мира — кроме России. Россия может начать финансировать гуманитарные проекты, причем не тех, кто ее и так уже любит (как это делалось доныне), а всех, кто хочет изучать Россию. Просто оплачивать поездки, учебу, исследования, ничего не требуя. От денег никто не откажется, а понимание порождает принимание, это давно проверено и даже научно доказано.
И в один прекрасный день общество США может проснуться с сознанием, что Океания всегда воевала не с Евразией, а с Остазией, а Евразия друг Океании. Сотрудник отдела пропаганды «Би-би-си» Оруэлл знал, что говорил. «Таинственная карта» меняется не в первый раз, и не в последний.