Я вижу их каждое утро. Я подхожу к остановке, а они уже там стоят. Обычные мужики, вовсе не бомжи. Ну, может быть, чуть более неопрятные, чем большинство из тех, кто на остановке ждет автобус. Они не ждут автобус, они ждут прохожих вроде меня.
— Брат, выручи, двадцать рублей не хватает.
Я выручаю, если в кармане есть мелочь, а если нет — так нет. Они не обижаются и не скандалят. Они неопасны. У кого-нибудь обязательно найдется мелочь, не я, так другой.
У остановки, дверь в дверь, аптека и винный, гордо именующий себя «алкомаркетом». Не знаю, куда они идут, насшибав мелочи. Но, думаю, не в винный. Следы их пиршеств тут же, в урне, — маленькие аптечные пузырьки. У нас «на районе» в фаворе не «боярышник» — на этикетке какой-то желтый цветок.
Должно быть, у них нет никакой работы, раз 20 рублей в Москве, где почти для любого прохожего эти несчастные 20 рублей вообще не деньги, ненужный металл, тяготящий карман, становятся проблемой для них. Они уже сделали свой выбор в пользу безысходности, совершили свою попытку к бегству. Долго бежать не придется, кстати: суррогатный алкоголь не вологодский конвой, и, если не происходит чего-то из ряда вон выходящего, как в Иркутске, на месте не убивает. Но все равно убивает стремительно.
Могли бы и не бежать: это настоящие люди, у них есть свой кругозор и общие с прочими людьми проблемы.
Я слушал с интересом, как они спорят о делах украинских или выборах в Америке. Полный спектр мнений, от позаимствованных у телевизора до вполне независимых.
Могли бы и не бежать, но бегут. Даже здесь, где еще живы воспоминания о нефтяном изобилии, рестораны полны, где люди культурны настолько, что ломают друг другу ребра, чтобы попасть на очередную модную выставку, где, кажется, каждому найдется и способ досуга по душе, и дело по способностям, бегут.
А ведь здесь хотя бы чистят снег — между прочим, это не мало. В нескольких городах гостеприимные друзья не без гордости рассказывали мне, что это именно их мэр в ответ на вопрос о том, почему на улицах снег не чистят, сказал: «А зачем? Весной и так растает». Бесконечные сугробы, и ребра ломают друг другу просто так, потому что нет выставок, ради попадания на которые стоило бы ломать ребра, и 20 рублей для прохожего — деньги. И только один понятный, доступный способ бежать.
Была на Руси секта бегунов: не желая записываться в раскол, поддаваться государству, то есть действительности — государство ведь во все века старалось подменить собой действительность, — они буквально бежали по стране, принимали обет «вечного странства».
Современные бегуны движутся короткими маршрутами — от места, где можно купить пузырек стограммовой дряни, до места, где можно этот пузырек распить.
Специалисты утверждают, что рынок суррогатного алкоголя, бутылочек, которые выдают себя за лекарства или бытовую химию, но при этом все — и производители, и потребители — знают, что это и зачем это, огромен. Это не тайна с тех еще времен, когда вместо «боярышника» пили «трояр» (кажется, официально он считался жидкостью для мытья стекол). Стоит дешево, акцизов платить не нужно, торговать можно в любое время. И торгуют, потому что рынок к вопросам этики глух и если есть запрос на такое бегство, отчего бы не обслужить беглецов? Число потребителей, говорят, исчисляется миллионами. Чуть ли не к десяти процентам населения страны подбирается.
Иркутский кошмар — не первый и не последний раз — привлек к проблеме внимание. Сводки все равно что с фронта. Я пишу это все, а там уже 71 человек погиб от яда, который по чьему-то недосмотру оказался в пузырьке с «боярышником». Когда допишу, их, может быть, станет больше.
Государство изображает реакцию: задерживает торговцев, грозит повышением акцизов, собирается продавать по рецептам аптечный боярышник и почему-то валокордин. Хотя средство для мытья ванн, убившее столько людей в ледяном Иркутске, точно не из аптеки. Ну и что? Реакция ведь есть. Могли бы и ванны запретить или акциз на них ввести какой-нибудь. Однако обошлось.
Погибшие беглецы никаких уже вопросов не зададут, а выжившие в ответ могут рассчитывать только на социал-дарвинистские комментарии — про свободный выбор, про то, что сами виноваты, и про то, что без них земля станет чище. Удивительно, но таких комментариев бездны. Или неудивительно — безысходность, от которой бежали и убежали в смерть эти люди, такая понятная, скучная, замызганная. Как улицы городов, в которых люди днем и ночью идут к точкам за пузырьками с ягодкой или цветочком на этикетке. Тысячу раз описанная классиками и современниками. Думать о ней неинтересно и страшно, проще порассуждать о собственных достижениях.
Однако с учетом размеров спроса на этот медленно или стремительно убивающий способ бегства тут все всерьез.
В последние недели опять в моде разговоры о будущем. И вот эти миллионы людей — это как раз история про будущее страны или про его отсутствие. Проблема, которая поважнее споров о транзите власти и конфигурациях элит. Они задают свой вопрос, когда кладут на аптечный прилавок монеты. Государство в нынешней своей конфигурации никак на их вопрос не отвечает. Ну, значит, у него в нынешней конфигурации и нет никакого будущего. Но настоящий разговор о будущем требует, чтобы те, кто претендует на важные роли в этом самом будущем, хотя бы заметили этих людей. Которым нужны не гарантии непопадания метанола в жидкость для ванн и даже не дешевая водка. А возможность из безысходности выбраться.
Иначе даже при тотальном запрете спиртосодержащих жидкостей и поголовных арестах всех, кто ими торгует, беглецы все равно отыщут способы сбежать.
И это уж совсем лирика — время стало безжалостным к словам. Прекрасный «русский мир», о котором в позапрошлом веке спорили мудрецы, сделался пугалкой для соседей. «Ополченец», «реконструктор» — тоже слова не без специфического привкуса. «Духовность» — какой-то анекдот, то ли про активиста Энтео, то ли про депутата Милонова. В этот же ряд встает и боярышник. Был кустарник с мясистыми ягодами, рос из легенд о могилах несчастных влюбленных. А теперь за ним просто могилы.