«Власть хорошо научилась работать с социальным протестом»
— Прошлый год заканчивался митингами протестов дальнобойщиков против новой системы дорожных сборов «Платон». Тогда наши эксперты предрекали, что «власть разрулит эту ситуацию довольно грамотно и к «Платону» привыкнут». В общем, так и случилось. Привыкли. А вот другой прогноз, что локальные протесты станут важной темой 2016 года, не сбылся. Не то чтобы таких протестов не было, но в федеральную повестку они не вошли. Как думаете, почему?
Георгий Бовт (политолог, журналист): Да, локальные протесты не стали федеральной повесткой. Думаю, мы недооценили степень репрессивности законодательства — сегодня фактически не осталось возможности легального общения с властями в протестном жанре. Известно, что уже сидит человек, который вышел с одиночным пикетом, и мало кто хочет повторять этот опыт.
— Из легальных форм протеста остались, кажется, только петиции?
Г.Б.: Ну, еще шум в соцсетях. Но поскольку, например, «ВКонтакте» весьма охотно идет на контакт с правоохранительными органами, легко выдает блогеров, которые что-то перепостили, то скоро и там особо не разгуляешься. Думаю,
следующий год станет годом наступления на социальные сети, чтобы они активнее сотрудничали с правоохранителями.
И за перепост объявления о несанкционированном митинге могут быть большие неприятности — собственно, такие примеры уже есть, когда к девушке в Питере пришли домой из спецслужб за то, что она перепостила объявление о таком митинге в Ставропольском крае.
— Получается, протестные настроения нарастают, но выхода им все меньше. Но ведь это опасная ситуация.
Александр Баунов (признан в РФ иностранным агентом) (журналист-международник, публицист, главный редактор Carnegie.ru): Да, репрессивное законодательство делает цену протеста более высокой. Но мы видим на глобусе массу стран, где самое репрессивное законодательство никак не помешало протесту стать повсеместным и массовым. В нашем случае, мне кажется, просто
власть хорошо научилась работать с социальным протестом, предотвращая превращение его в политический.
Вот смотрите: выходят дальнобойщики или фермеры. К ним тут же прибегает оппозиция с лозунгом «Путин во всем виноват». Но социальные протестующие чаще всего рассматривают власть не как цель протеста, а, скорее, как посредника. До губернатора или мэра они не могут достучаться, вот и апеллируют к президенту. Для них оппозиция не помощник, а помеха в этом желании достучаться. Они ждут, когда к ним придет депутат-единоросс, донесет их требования куда надо и им, пусть хоть немного, но уступят... Так что, мне кажется, дело даже не в репрессиях, а просто власть прекрасно научилась работать с этими протестующими социальными группами.
Екатерина Шульман (признана в РФ иностранным агентом) (политолог, доцент Института общественных наук РАНХиГС): Я не совсем согласна с тем, что 2016 год не стал годом ситуативных протестов. Скорее, эти протесты не стали предметом федеральной информационной повестки, потому что у нас специфическим образом устроено информационное пространство. Будь оно другим, сегодня газеты выходили бы с заголовками в духе 1990-х: «Россию захлестывает волна трудовых протестов». На самом деле захлестывает. Даже несмотря на то репрессивное законодательство, о котором справедливо говорит Георгий. И их становится еще больше. Тому есть объективные экономические причины.
В каждом конкретном случае методика кнута и пряника — частичной кооптации, частичных репрессий — применяется пока успешно. Проблема может возникнуть по двум направлениям. Первое — это перерастание количества в качество, то есть когда точек локальных протестов станет так много, что на них не хватит ресурсов системы. И второе — индивидуальная непредсказуемая реакция со стороны тех или иных региональных властей.
Поскольку федеральная власть любит сваливать решение проблем на региональный уровень, а мэры и губернаторы бывают разные, то где-то кого-то поколотят, и это может сильно возмутить. Где-то, наоборот, пойдут навстречу, и это воодушевит.
Вот такого рода вещи могут стать катализатором непредсказуемых последствий. Но пока как на 2016 год хватило ресурсов, так, в общем, на 2017-й должно хватить, если экономическая ситуация не будет радикально ухудшаться.
«Операций вроде итальянской «Чистые руки» мы себе позволить не можем»
— Год назад вы предсказывали рост коррупционных дел и знаковых посадок. Конечно, трудно было предположить, что будет арестован федеральный министр, но это случилось. Планка задрана так высоко, что даже непонятно, кого еще надо арестовать, чтобы привлечь народное внимание, и будет ли этот метод использоваться в 2017 году?
Е.Ш: Этот тренд продолжится, но не усилится. Здесь система тоже будет стараться сохранять существующее положение вещей. И то, что мы услышали, например, в Послании президента Федеральному собранию, похоже на попытку успокоить паникующую бюрократическую элиту: дескать, и на этих ненасытных силовиков у нас окорот есть. Потому что
властвующая бюрократия — это и есть основная опора режима. Слишком ее запугивать рискованно.
Кроме того, для полномасштабной чистки нет ни ресурсов, ни запроса. Ну а точечные акции, конечно, возможны.
— У этих точечных акций есть логика? Или на кого жребий падет?
Е.Ш: Уверена, что сценария нет. Есть кланы, в основном силовые. Они «кушают» друг друга. Верховная власть старается сдерживать эту их активность, чтобы не развязалась полноценная война всех против всех в гоббсовском смысле, когда каждый «кушает» каждого и правил нет. Но и приказать этим хищникам питаться только травкой тоже невозможно. Думаю, на этих качелях будет раскачиваться власть и в наступающем году. Потребность в некотором, хотя бы демонстративном очищении от коррупции есть, то есть
надо время от времени приносить в жертву телевизору ту или иную чиновничью голову. Но тотальную операцию вроде итальянской «Чистые руки» мы не можем себе позволить, потому что у системы на это нет ресурсов.
А.Б.: «Чистые руки» в Италии были все-таки общественной операцией. То есть для начала в обществе должен сформироваться серьезный запрос на борьбу с коррупцией. А сегодня что? Выходит тот же Навальный к людям и говорит: смотрите, у них дача огромная, смотрите, у них собачки в личном самолете летают... А люди в ответ: ну, дача, ну, собачки в самолете, пусть летают... Лишь бы нам не перестали зарплату платить... В Италии, напомню, спусковым крючком были не сама по себе коррупция и теневая экономика, которые там есть до сих пор, а утрата государственной монополии на насилие. Когда бандитские группировки, слившиеся с государством, начали уничтожать тех, кто пытался им противостоять, когда прошли целые серии убийств и похищений известных судей, публицистов, политиков.
«Не надо никаких казаков и «хирургов»
Е.Ш.: Тема утраты монополии на насилие, расползание нелегитимного насилия — одна из тем будущего года, между прочим.
— Почему вы так думаете?
Е.Ш.: Во-первых, случилось убийство Немцова. Во-вторых, растет число групп так называемых активных граждан, берущих на себя репрессивные функции — закрыть выставку, облить кого-то йодом или мочой. И сложные игры государства с этими группами, которые то поощряют, то окорачивают, то подкармливают, то сажают. Взаимодействие с этими группами — одна из проблем, которую предстоит решать новому руководству администрации президента. Но, кажется, у этого руководства нет особых полномочий, чтобы всю эту поляну полностью контролировать. Хотя ничто так не опасно, как утрата монополии на насилие.
А.Б.: Понятно, что произошло после московских протестов рубежа 2011–2012-х годов и особенно после киевского «майдана».
Власть очень хочет позволить себе то же самое, что могут позволить себе ее оппоненты. Оппоненты собирают 100 тыс. на площади, значит, она тоже обязана собрать 100 тыс.
У оппонентов находятся люди, которые способны к радикальным действиям, условно говоря, бросить депутата в мусорный бак. Значит, мы тоже должны найти людей, которые проявят ту же самую решимость и тоже кого-нибудь бросят в мусорный бак. Или хотя бы зеленкой обольют... Все эти уличные худсоветы, уличные советы по интерпретации исторического наследия и так далее оказались в центре не потому, что их кооптировали в центр, а потому, что расширились границы дозволенного. Когда центр сделал несколько шагов в крайне левую или крайне правую, как в нашем случае, сторону.
Г.Б.: А мне кажется, что проблема хунвейбинов осознана все-таки достаточно быстро и провоцировать и поощрять их дальше не будут. Есть «Общероссийский народный фронт». Там можно нелицеприятно критиковать губернаторов — и этого достаточно. Не надо никаких казаков и «хирургов».
Е.Ш.: Да, понятно, что все эти «активные» живут на бюджетные деньги и при прикручивании краника финансирования немедленно затыкаются. Вопрос в том, кто обладает властью прикрутить краник? Где сидят их кураторы?
Г.Б.: Известно где — в Кремле.
Е.Ш.: А вы уверены, что в Кремле, а не, например, на Лубянке? И что они вообще будут слушать разных гражданских из Кремля, которые вздумают давать им указания?
Г.Б.: Если мы доживем до времени, когда люди с Лубянки начнут диктовать уличную повестку, то, боюсь, мы не соберемся здесь через год обсуждать какие бы то ни было прогнозы, потому что будем жить совсем в другой стране.
Е.Ш.: Моя мысль в том, что сегодня никто не диктует повестку полностью. Что в прошлом году мы двинулись к ситуации в стране «кто во что горазд».
Г.Б.: Ну, есть один человек, который одергивает. И будет одергивать. Есть еще Совет безопасности — очень интересный орган, который в последнее время активизировался. Я думаю, что и в новом году мы увидим какие-то духоподъемные инициативы от Совбеза.
А.Б.: Время прокси-войны на востоке Украины потребовало большого количества разного рода добровольческих действий — понадобились негосударственные структуры для рекрутирования добровольцев, доставки, снабжения. Ну и, соответственно, сама идея негосударственной активности таким образом была легитимирована.
Думаю, в следующем году власть будет пытаться вернуть монополию на насилие там, где она ее потеряла, а потеряла она ее как раз на краях собственной идеологии, в передовых окопах.
Есть регион, где она утрачена практически полностью, — это Чечня. Так что уличных «активистов», уверен, все-таки будет меньше и они начнут вести себя с большей оглядкой.
«Мы сейчас вернулись к уровню жизни 2007 года»
— Один из прогнозов прошлого года — что революционных волнений в 2016-м не будет, несмотря на падение доходов. Как говорила Наталья Зубаревич, «народ с запасом адаптировался к тому, что жить стало хуже, отладил новую модель потребления, и вот в этом капсулированном состоянии и промышленность, и люди могут жить годами». Этот прогноз верен и для 2017 года? Заодно хотелось бы узнать, мы падаем или все-таки растем? Потому что в послании президент сказал, что мы везде чуть-чуть растем. А по сообщениям Росстата и других ведомств — везде чуть-чуть падаем.
Наталья Зубаревич (эксперт по регионам, профессор МГУ, директор региональной программы Независимого института социальной политики): Экономика живет во многом сама по себе, несмотря на послания, заклания и другие важные документы. Где-то она полеживает, а где-то продолжает падать. Да, в ноябре, как отметил президент, на 2,7% выросло промышленное производство. Но перед этим оно два месяца падало... Короче, где-то с февраля 2016 года это танцы около нуля: чуток туда — чуток сюда. Плюсом оказалось то, что рубль немножечко потяжелел, потому что наша промышленность комплектующие и технологии как закупала в основном по импорту, так и продолжает закупать. Проблема в том, что платежеспособный спрос не растет. Президент, думаю, эти цифры не приводил. По рознице — минус 4,5, по доходам населения — минус 5,9. Ползем вниз. Я посчитала:
мы сейчас вернулись к уровню жизни 2007 года. С одной стороны, падать всегда неприятно, спорить не стану. С другой — жили мы в 2007-м и вроде как сильно не горевали.
Е.Ш.: Тут вопрос не в уровне, а в тенденции. Получается, что у нас уже третий год непрерывного падения реальных располагаемых доходов. Такого 15 лет не было.
Н.З.: На самом деле доходы остановились еще в январе 2014-го, до всякого Крыма. Просто перестала работать старая модель роста экономики. Потом они еще прыгали полгода, а безостановочно падать начали с ноября 2014-го. Считайте, отпраздновали двухлетний юбилей, пошел третий год. В то же время зарплата в реальном выражении падать перестала. Инфляция резко замедлилась, это правда.
— Это заслуга ЦБ?
Н.З.: Скорее, она просто уперлась в потолок платежеспособного спроса. Вывод очень простой: по инвестициям падаем, по доходам падаем, по рознице падаем. Поэтому заклинаниями делу не поможешь. Будет ли дно? Будет. Раньше или позже. Будет ли от него отталкивание? Не я сказала, но все ответственные коллеги макроэкономисты говорят одно: мы не видим факторов роста в значительных масштабах. А вот так вот кувыркаться около нуля можно долго…
— Это и есть прогноз на 2017 год и дальше — кувыркаться около нуля?
Н.З.: Да, это вообще долго может продолжаться. А что мешает?
Г.Б.: Вот и господин Улюкаев перед арестом выпустил прогноз стагнации до 2030 года.
— Исчерпание Резервного фонда может повлиять на ситуацию?
Н.З.: Ситуация очень простая. Резервный фонд — скорее всего, это зависит от цены на нефть, от политики приватизации, от других привносимых факторов — будет исчерпан к концу 2017 года. Но еще остается Фонд национального благосостояния, и кто сказал, что все это будут с ражем тратить? У нас есть возможности заимствовать на внутреннем рынке. Более того, если сейчас маленько утихомирится наша внешняя политика, то расширятся возможности и международных заимствований — у России очень небольшой долг, в этом смысле у нас все более или менее нормально. Поэтому не стоит говорить, что послезавтра коллапс.
Нет, коллапса не будет. В экономике меня пугают не темпы спада и роста. Меня пугает нарастающая деградация — раз и нарастающее отставание — два. Вот в чем проблема.
А.Б.: Поскольку из года в год мы слышим прогноз, что страна проедает последние деньги Стабфонда и сейчас все будет как при конце СССР, когда цены на нефть упали, надо сделать три оговорки, чтобы этот прогноз снять навсегда. Во-первых, Стабфонд создан ровно на тот случай, что цены на нефть упадут и нужно будет временно, перестраивая экономику, компенсировать привычный уровень доходов от продажи нефти.
Второе — Советский Союз не имел вообще никаких резервных фондов. То есть настолько никаких, что западные банки удивились, насколько казна оказалась пустой. Сегодня у нас есть резерв, один из крупнейших в мире. И главное, мы не импортируем 40 млн тонн зерна. Мы более или менее базово население можем прокормить.
Е.Ш.: У нас более или менее рыночная экономика.
А.Б.: И, наконец, у нас один из самых низких в мире внешних долгов, который, несмотря на санкции, позволяет, в общем, заимствовать на приличных процентах.
Н.З.: Я бы в эту картину добавила еще один очень важный момент — бюджетную политику. Региональные бюджеты в проблемах с декабря 2012 года. Да, никто не умер, но долги-то расти уже перестали. Что происходит? Шаг за шагом, с перерывом на предвыборный период, конечно, идет попытка балансировок доходов и расходов. Режутся расходы. Например, сейчас основной урезательный сегмент — расходы на образование. К сожалению, все, что называется вложениями в человеческий капитал, финансируется все хуже.
— То есть с голоду не помрем, но на здоровье и образование хватит уже не всем.
Н.З.: Именно. А в федеральном бюджете, хотя там доля этих расходов и так невелика, рубится еще сильнее. Что пока не трогали? Напоминаю, что у нас опять предвыборный период. Не трогали соцзащиту — даже добавили плюс 5%, чтобы хотя бы в уровень инфляции или близко вытащить. Очень аккуратное сокращение числа тех, кто получает пособия.
При этом сохраняется дисбаланс федерального бюджета, о котором все прекрасно знают. В прошлом году 20,4%, а в этом будет больше 22% — это расходы на нацоборону. В совокупности с почти 13% расходов на нацбезопасность — это треть бюджета.
Е.Ш.: В ближайшие три года планируют снижать.
Н.З.: Если так и пойдет, значит, здравый смысл возобладает. Правда, тогда наступит вопрос, что делать с наркоманией оборонных заводов, некоторые из которых работали в три смены. Ну, посмотрим... Если этот вид расходов пойдет вниз, то федеральный бюджет продержится.
— А региональные?
Н.З.: Я специально посмотрела, кому убавляли, кому не очень. Вообще, логики не угадать. Давайте я вам просто цифры назову. Ингушетия — плюс 31, Чечня — минус 1, в среднем по России — минус 8. Дагестан и Кабардино-Балкария — минус 2–3, аккуратно. Алтай — там же. Камчатка — плюс 15.
— А Крым?
Н.З.: Республике Крым, по-моему, сейчас уже минус 8 осталось. Летом по двум кварталам было минус 25. Наказывали. А Севастополь до сих пор в два раза меньше. Минус двукратный.
Г.Б.: Они себя показали не очень эффективными хозяйственниками.
Е.Ш.: Они немножко осточертели всем, прошу прощения за кощунство.
Н.З.: Думаю, все проще. Им так много дали по первости, что теперь корректируют.
Почему пропаганда не просто надоела, а начала вызывать отвращение, во что может вылиться общественный запрос на «справедливость и почему «русский Трамп» должен быть менее агрессивным, чем американский, читайте во второй, заключительной части нашей дискуссии.