На президентские выборы 2012 года Путин шел с целым набором разнообразных тезисов, оформленных в виде предвыборных статей и опубликованных сразу в нескольких печатных изданиях. После инаугурации по мотивам статей были опубликованы майские указы. В них, как считалось, были зафиксированы основные тезисы повестки Путина на его третий президентский срок.
Правда, описано это было не так глобально, как в статьях, ведь указ предполагает конкретные сроки исполнения с ответственными за исполнение ведомствами. Получилось, что повестка свелась к набору формальных целевых показателей, которые к тому же тяжким бременем легли на бюджеты регионов России. Из-за чего, в свою очередь, в целом ряде случаев этих показателей добивались при помощи хитрых методик учета «средней по больнице температуры».
Можно гадать, что было бы с указами дальше, но в медийной повестке их смела внешняя политика: украинский «евромайдан» с последующим присоединением Крыма и конфликтом на востоке Украины, затем санкции Запада и российские контрсанкции и, наконец, российская операция в Сирии. Причем все это на фоне глубокого кризиса в национальной экономике, в условиях девальвации рубля, когда громко рассказывать об улучшении жизни большинства граждан в процессе реализации майских указов стало не вполне удобно — уровень жизни падал, а цены росли со скоростью, зачастую превышающей предполагаемые доходы основных групп населения от майских указов.
Проблема майских указов как основы для повестки нынешнего политического цикла заключалась еще и в том, что в основной своей массе их адресатами были только бюджетополучатели — учителя, врачи, военные, а для прочих групп населения сигналов и мотиваций не было.
По умолчанию из бенефициаров политического цикла 2012–2018 годов были исключены практически целые отрасли экономики, майские указы не работали на экономически активное трудоспособное население вне госсектора. Нет, адресованные этим гражданам месседжи тоже были, но не были толком реализованы и/или не были услышаны. На этом фоне внешняя повестка была куда более сильной эмоционально и с явным политическим выхлопом в виде роста рейтингов власти.
По мере постепенного затухания интереса российских граждан к внешнеполитической проблематике серьезно встает вопрос: а с чем президент Путин (или, что маловероятно, его преемник) пойдет на свой будущий президентский срок? Какой образ будущего президент предложит стране на предстоящие шесть лет?
Надежда на то, что такая повестка будет явно обозначена уже сегодня или даже в 2017 году, исчезающе мала — скорее мы увидим довольно острую борьбу разных околовластных групп за право навязать Путину свой взгляд на механизмы преобразований следующего политического цикла.
Если попытаться обозначить основные развилки повестки для России ближайшего будущего, то следует ответить еще и на вопросы, какого типа страну хочет видеть по итогам президент и есть ли в его окружении хотя бы приблизительный компромисс насчет того, каким образом результат может быть достигнут. Оставим за скобками разговоры о необходимости скорейших институциональных реформ. В силу их содержательной бедности (нам нужен независимый суд — да кто же спорит?) и отдачи на крайне длинном отрезке времени, а также сопротивления различных групп элиты, чьи интересы реформы потенциально могут ущемить.
Декан экономического факультета МГУ Александр Аузан некогда описывал сценарии развития страны как выбор между модернизацией, вариантом рантье (то есть жизни на углеводородные доходы), инерцией и мобилизацией. Недостаток такого описания в том, что оно скорее из области не столько экономики, сколько актуальной политической борьбы. Когда предлагается выбрать между хорошим и богатым, плохим и бедным, кошмарным и нестабильным будущим — выбор в пользу хорошего и богатого кажется почти очевидным.
Если отказаться от политизированного взгляда на сценарии развития и очень общо и аккуратно описывать варианты для повестки будущего президентского срока, то получается следующее.
Вариант первый: это постиндустриальная страна с экономикой нового качества, с упором на современные наукоемкие технологии, востребованные не столько в национальной экономике, сколько в глобальном мире.
Вариант второй: продвижение национальной индустрии, где у нее остались сильные позиции с советских времен, на мировые рынки за счет внутренней модернизации производства, закупки технологий, политики «новой индустриализации».
Возможна и третья вариация — та же «новая индустриализация», но за счет оборонно-промышленного комплекса с расчетом на конвертацию оборонных технологий в гражданской сфере.
Наконец, возможен вариант создания нового экономического чуда исключительно или преимущественно с опорой на собственные силы, прежде всего за счет увеличенного госсектора.
Для разных сценариев требуется разный набор инструментов налогового, силового, бюджетного плана. А вот, например, действующий политический дизайн системы в лице разделения властей современного типа, конкуренция на выборах, наличие сильной парламентской оппозиции и прочая, прочая — это все не столь принципиально.
Понятно, что в настоящий момент никакой реальной альтернативы Владимиру Путину как арбитру элит не существует. Выборы Путина можно провести трижды конкурентно, и все равно результат будет в пользу действующего президента. Можно сетовать, что такой расклад стал возможен в силу предыдущих полутора десятилетий зачистки политической системы, но сегодня это факт.
Для избрания Владимира Путина никакого выбора принципиального пути не нужно. Штаб Путина может написать на знаменах что-то вроде «Путин, Крым, стабильность», и этого будет достаточно для избрания.
В этом смысле повестка грядущей избирательной кампании может содержательно отличаться от тех планов, которые президент будет реализовывать в будущие годы.
На пути каждого из описанных сценариев есть серьезные препятствия не только субъективного, но и вполне объективного плана.
Скажем, при создании постиндустриальной экономики потребуется перестройка систем образования и науки под задачи нового строительства, повышение реальной мобильности доселе пассивных групп населения (например, условного населения моногородов, работников исчезающих промпроизводств и так далее), выбор принципиальных отраслей современного знания (биоинженерия, IT-технологиии, фармацевтика и смежные дисциплины, условные нанотехнологии, мирный атом и многое другое), ускоренная отработка механизмов внедрения новых технологий.
То же, с поправками и дополнениями, справедливо и для вариантов «новой индустриализации». Плюс проблема поиска рынков сбыта продукции традиционного промпроизводства. Наконец, актуальной будет оставаться и проблема управленческих издержек, поиска ресурсов для преобразований.
Опасности и вызовы этих вариантов тоже разнятся. Скажем, вариант с созданием постиндустриальной экономики чреват в итоге серьезным социальным сдвигом, отмиранием целых классов профессий, профанацией перестройки такого типа проектами квазиинфраструктурного, а на деле бюрократического толка вроде технопарков.
Есть и совсем серьезная опасность: не выбирать ничего, а пытаться реализовать «все и сразу», как нередко бывает нарисовано в противоречивых стратегиях развития страны, что выходят из-под пера аналитиков сразу десятка институтов, ведомств и корпораций. Судьба таких документов, правда, предсказуемо печальна в силу этой противоречивости — каждая институция творит что хочет, а стратегию можно сразу отправлять в мусорное ведро.
От выбора образа будущего, кажется, зависит и то, каким запомнится действующий президент потомкам. О том, что Путин будет «работать на историю», говорят, кажется, чуть ли не с начала 2000-х годов. Почему-то под этим традиционно понимались вещи сугубо гуманитарные — не прикладного, а скорее ценностного характера. И публика остро реагирует именно на эти темы в медийной повестке — про духовные скрепы, про учебники истории или театральные постановки. Это вещи тоже крайне важные, но обозначенный выбор в пользу модели развития национальной экономики более важен.
Условные Pussy Riot останутся маргинальным кейсом, если Россия через десять лет будет процветающей экономикой — скажем, третьей в мире.
В противном случае велик риск, что в учебнике истории XX века день сегодняшний будет обозначен лишь ритуальной фразой про гонения на свободу. Хотя это, конечно, тоже «работа на историю».