Елена Рыдкина (Pure, «Секспросвет»): Первый вопрос, который появляется у горожанина, когда он задумывается о своих сексуальных интересах, — это все ли со мной в порядке. Это происходит из-за того, что о сексе практически нет никакой адекватной открытой информации. Считается, что секс — это что-то понятное и о нем не надо говорить, ведь все как-то само собой происходит. Как правило, единственный популярный и доступный источник, который рассказывает о сексе, — это порнография и ее побочные продукты. Но порнография, особенно ее мейнстримная часть, рассказывает только о технике, о самых общих сексуальных практиках и представлениях. Есть еще возможность пойти к сексологу, но культура психотерапии в России, как мы знаем, не очень развита.
В современном городе есть большие проблемы с пониманием секс-сигнала, того, что является призывом к сексу. Это приводит к большому количеству неприятностей. Потому что у людей нет общего понимания, что является согласием, а что отказом.
Самый яркий и распространенный пример — «она мне сказала «нет», но, наверное, она имела в виду скорее «да». Или — «она сказала ни «нет», ни «да», но вроде как ее тело сказало мне «да».
Эта проблема касается и мужчин, и женщин: мужчины, там где нет четкого согласия, привыкли «давить», потому что их так учили, а женщины не привыкли четко выражаться, потому что от них никто и не ждет, что они будут четко знать, что им нужно. И вот из всех этих непонятных историй зачастую и вырастает то, что мы называем сексуальным насилием. Именно поэтому на Западе пытаются еще подросткам объяснять, что такое «да», а что значит «нет». Это большая проблема, ведь порой людям про самих себя непросто понять, где «да», а где «нет». Это как раз следствие замалчивания, ощущения того, что все само собой должно как-то решиться.
Когда на уровне государственной риторики о сексе не говорят, не говорят и о том, что сексом нужно заниматься с презервативом. Если посмотреть статистику по ВИЧ, можно увидеть, что зачастую болезнь коренится в семье якобы моногамной, но в которой люди ходят налево, потому что, опять же, не могут удовлетворить свои сексуальные желания в семье, и в итоге приносят «заразу» в дом. Люди при этом не проверяются, а идут в больницу только тогда, когда болезнь себя проявила.
Как только растет уровень сексуальной культуры, как только о нем начинают говорить, и о безопасности в сексе в том числе, люди начинают проверяться, начинают заботиться о своем здоровье, о здоровье людей, с которыми они вступают в половой контакт. Если мы посмотрим на «секс-позитивную» тусовку, тех же свингеров, людей, которые достаточно открыто занимаются сексом, то увидим, что они гораздо чаще проверяются, заботятся о своем здоровье. Я не говорю о свободе без ответственности, это та свобода, которая ее предполагает.
Интересно, что, когда люди действительно пытаются проявить искренний интерес к сексу, стараются больше исследовать, больше понимать, они сталкиваются с отсутствием развитого словаря сексуальных терминов. Само слово «секс» очень ограниченное.
Мне нравится переход, который произошел в американской так называемой секс-гик-среде, там перешли от понятия sex к понятию play.
Слово play имеет гораздо более широкое значение, не ограниченное общими представлениями о половом контакте. Сначала люди говорят об «игре», а уже потом детально договариваются о конкретных практиках внутри этой большой «игры». Слово «игра» позволяет людям расслабиться и перестать думать о своих комплексах и запретах. Наверное, это стоит культивировать и в России, по крайней мере у этого есть потенциал.
Денис Драгунский (писатель): Меня больше всего удивили прозвучавшие здесь слова, что никто в сексе ничего не умеет, никто ничего не знает и не понимает.
Как человек старшего поколения, могу сказать, что в СССР секс был, секса было много и секс был гораздо доступнее, чем сейчас. Объясню почему. СССР был нерыночным и слабо монетизированным обществом, поэтому занимались сексом преимущественно бесплатно, в рамках взаимных услуг и обменов, симпатий и влечений. А что касается секса за деньги, в советское время оплата разовой услуги секс-работника редко достигала 3% от медианной зарплаты, а сейчас колышется в районе 15%.
Далее, советская женщина в ситуации всеобщего потребительского дефицита не имела возможности инвестировать в свою сексуальную привлекательность (красивое белье, косметика, парфюмерия, эпиляция, пилинг, солярий, не говоря уже о фитнесе и, страх подумать, силиконе), поэтому у нее не возникало желания «отбить затраты». Сейчас всё иначе: девушка, которая вложила в подготовку к свиданию, условно говоря, 3000 рублей, справедливо полагает, что молодой человек угостит ее в кафе на сопоставимую сумму. Отсутствие монетизации секса привело к очень интересной вещи:
в СССР не было так называемых trophy wives — когда заработал много денег и можешь себе позволить жениться на юной красавице-фотомодели.
Нет монетизации — значит, нет и тарификации, когда доплачиваешь за размер груди, качество кожи и прочее, в итоге получая какой-то условный идеал вроде жены Трампа. Да, в СССР были престижные жены, они были красивые и ухоженные, но они существовали скорее как «переходящий приз», это были жены, уводимые у своих коллег. И привлекательность этой женщины измерялась не ее красотой, а престижем прежних мужей.
Резкая модернизация, которая началась в 1991 году, явилась не только крупнейшей, как говорит наш президент, геополитической катастрофой, но и, что важнее, — когнитивной и поведенческой. Вся эта сексуальная неумелость, о которой говорит Елена Рыдкина, мне кажется, происходит из уродливого воспитания тех детей, которые составляют, по ее выражению, «продвинутую хипстерскую тусовку». Ничего не понимают в сексе, видимо, именно те несчастные дети, которых возили на машине в школу и из школы, в спортивную секцию и обратно. Которых обрекли на социальную несамостоятельность.
А секс — это не тычинки и пестики, это социальное действие.
Вспоминаются известные опыты с морскими свинками. Те свинки, которых после рождения лишали самостоятельности, то есть извлекали из стаи и держали в тепличных условиях, — впоследствии не умели и не могли совокупляться, хотя сексуальное возбуждение испытывали. Но самец не знал, с какого боку подойти к самочке. И дело не в том, что они не видели, как совокупляются взрослые особи. Выросшие в стае свинки тоже могли этого не видеть (как мы, дети 1950–1980-х, тоже чаще всего ничего такого не видели). Дело в так называемом неспецифическом социальном опыте, в тех кирпичиках самостоятельности, из которых складываются новые формы адекватного поведения (это похоже на освоение и использование языка).
У нас, детей дворов и трамваев, такого опыта было навалом. У нас было священное и неотъемлемое право человека — пропасть без вести как минимум на три часа в день. Поэтому в сексе у нас все получалось как бы само собой. Думаю, что у той молодежи, которая не принадлежит к «продвинутой хипстерской тусовке», тоже все получается неплохо. Однако хипстеры тоже люди (шутка) и тоже хотят радоваться сексу — поэтому инициативу Елены Рыдкиной я всячески приветствую.
Гасан Гусейнов (филолог, НИУ ВШЭ, РАНХиГС): Когда-то давно мы с Денисом Драгунским обсуждали «теорию стеклянных стен». Представим себе город, в котором все стены одномоментно становятся стеклянными. Изменится ли жизнь в этом городе, после того как все всё увидели, или останется прежней?
В современном обществе, которое состоит из более-менее свободно парящих индивидов, оказывается, что интересен не сам секс, а именно разговор о нем. Если мы исходим из понимания того, что люди не умеют вести сексуальную жизнь, а современная городская среда стремится этой жизни их обучить, то видим, что 90% этой сексуальной жизни для них сосредоточено именно в игре, которая имеет некоторые признаки секса, но самим сексом не является.
Горожанин находится в человеческой гуще, там, где практически вся реклама, от рекламы обуви до рекламы автомобилей, содержит в себе сексуальный посыл.
Человека постоянно подталкивают к тому, что секс — это игра, а не таинство.
Но человеческое существо не только макросоциально, но и микросоциально. Оно нуждается в интимности, в такой сфере, которая не обсуждается ни с кем, никогда, ни под каким видом, и в том числе им самим.
Все попытки перевести в видимое поле то, что остается невидимым и закрытым, превращают секс либо в чистую игру, либо в чистую порнографию. Промежуточного состояния почти нет. Как только микросоциальный человек начинает считать секс публичной стороной своей жизни, эта микросоциальность, в которой он живет, разрушается. Поэтому для меня сексуальное раскрепощение в пространстве современного города, о котором говорила Елена, представляется такой мощной социальной ересью, при этом очень интересной, имеющей большой потенциал в переходных обществах. Например, в России.
Более того, это происходит в обществе, которое считает сферу секса не только таинством, огромная часть людей через свой речевой опыт считает половую сферу низменной. Общество действительно очень неразвито в этом плане. И до тех пор, пока это так, игра с этим затруднена. И любое публичное прикосновение к сексу будет разрушать микросоциальность.
Елена Рыдкина: Не совсем понятно, что имеется в виду под микросоциальностью и чем это разрушение так плохо. А главное, разве эта ситуация будет меняться сама по себе, без усилий? Я сама столкнулась с проблемой, когда только начинала этим заниматься, что
люди даже в очень образованной среде не понимают, как говорить о сексе, кроме как говорят об этом подростки.
Потому что никто их этому не учил, это белая зона в интеллектуальном поле. За прошедшие полгода я начала замечать, пусть даже в очень локальном плане, что люди, с которыми я общаюсь, начали говорить о сексе более открыто, более умно, появились новые интересные практики, в которых люди чувствуют себя более естественно. Именно за счет того, что начат сам разговор об этом. То есть мне кажется, что у этого есть оздоравливающая функция. В Америке в кругах академической психологии сейчас много внимания уделяют изучению корреляции между сексуальной жизнью человека и параметрами его благополучия, физического и психологического.
Игорь Чубаров (Институт философии РАН): Конечно, важно упомянуть о том, что слово «секс» обозначает в русском языке не только сексуальные отношения, но и пол. И большинство исследователей этой темы, как мужчины, так и женщины, работают в гетеронормативной модели, когда практические отношения между женщинами и мужчинами определяют характер дискурса. Выйти из этой модели крайне трудно. Даже на уровне языка. Например, если мужчина назовет проститутку проституткой, это уже звучит как минимум насильственно и оскорбительно, но более подходящего эквивалента здесь, к сожалению, пока нет. К примеру, понятие «секс-работник» таким эквивалентом не является прежде всего потому, что помимо феминисток его очень полюбили в последнее время социальные работники, медики и полицейские.
В обществе широко распространено негативное представление о том, что плата за секс исключает любовь. Но это большая ошибка. Дело в том, что даже самые искренние сексуальные отношения все равно пронизаны экономикой, соответствующей нынешнему этапу развития общества. Основная проблема проституции, которая в нашем обществе все еще считается низменной, маргинальной сферой, состоит в том, что она не легализована, не имеет собственного языка и прав.
Когда я только начал заниматься этой темой, я придумал аналогию секса за деньги с фастфудом — получением быстрой готовой стандартной пищи, предполагающей удовлетворение элементарной потребности — такой sex-food. В современном городе качественно удовлетворить сексуальную потребность столь же непросто, как и потребность в еде, во всяком случае рассчитывать на здоровую домашнюю пищу приходится далеко не всем.
Счастливые семьи и браки — скорее исключение. Жить с кем-то в современном мире вообще крайне трудно, а в мегаполисе это вообще практически невозможно.
Почти не встретить случаев, когда сексуальные отношения полностью отвечают нашим мечтаниям и потребностям. Обычно мы достраиваем в воображении своих партнеров до неких образцов и идеалов, которые бы нас устраивали.
Это отдельная большая работа. Так называемые серьезные отношения сегодня вообще непозволительная роскошь. Для большинства же главной проблемой являются сами сексуальные отношения как таковые. Поэтому обращение к платной любви для (мужского) большинства — это не что-то неправильное и постыдное, а скорее неизбежное, хотя до сих пор криминализованное, сомнительное с точки зрения гигиены, здоровья и т.д.
Соответственно, какой-то государственный (как минимум медицинский) контроль этой сферы выглядит как что-то неизбежное и даже необходимое. Странно было бы в этой связи решать проблему проституции, следуя опыту Швеции, т.е. криминализуя клиентов. Это все равно что за некачественную еду, нечистую посуду или отсутствие чека штрафовать не владельцев и продавцов заведений быстрого и дешевого питания, а их посетителей.
Но в какой-то момент аналогия с фастфудом перестала казаться мне уместной и остроумной, ведь тут возникает вопрос, с каких позиций я смотрю на феномен, ведь в вопросах сексуальности нет нейтральной, незаинтересованной позиции. Я понял, что моя аналогия смахивает на сексизм, ведь еще надо установить, кто в данной ситуации повар, кто потребитель, а кто гамбургер.
Разве это не странно, что научная, исследовательская оптика по умолчанию совпадает с оптикой владельца борделя, клиента или полицейского.
Здесь также надо учитывать, что чаще всего в истории осуждали, криминализовали и преследовали деятельность проституток, именно женщину обвиняли в грехе, аморальном поведении и т.д. Только после Второй мировой войны с помощью феминистской критики стрелки начали переводить на мужчину-клиента, что во многом объяснимо, по крайней мере с точки зрения какой-то исторической справедливости. Но проблема сексуальной потребности не решается криминализацией ни клиента, ни человека, предоставляющего сексуальные услуги, как не решается она семьей или в рамках устойчивых отношений между партнерами в большом современном городе.
Вызов современности — это освобождение секса от нежных привязанностей, которые Фрейд называл любовью. Ведь любовь сегодня, по сути, свелась к идее контроля, с помощью которого государство контролирует нашу личную жизнь.
Новые способы коммуникации, например мобильные приложения для секс-знакомств, способны произвести здесь разрыв, аналогичный произведенному когда-то Кантом между миром идей чистого разума и эмпирической сферой, только еще более радикальный.
Сегодня благодаря интернету и социальным сетям происходит демократизация сексуальности, его эмансипация во всех сферах, отделение от «больших идей» вроде семейных отношений или рождения детей (как будто вне семьи и без секса в XXI веке нельзя завести детей!). Когда это отделение окончательно произойдет, только тогда человек наконец сможет получать удовольствие от секса без страха быть захваченным Большим Другим, сопровождаемым, как правило, насилием и всякого рода несвободой. А с любовью мы как-нибудь разберемся.
Елена Рыдкина: Мне кажется, неважно, встречаешься с человеком на час, на день, на всю жизнь, к нему все равно можно и нужно относиться с любовью и интересом. Важно помнить, что секс — это продолжение близости, естественное продолжение связи, которая существует между людьми. В другом виде он превращается в порнографию. Секс — это не просто соитие, у него есть много уровней. Есть технический уровень, есть коммуникационный уровень, есть и идеологический. При этом тема секса не исчерпывается ни набором технических практик, которые можно применить, ни идеей семьи и деторождения. Вопрос исключительно в том, что ты вкладываешь в сексуальные отношения. И об этом тоже важно разговаривать.