Победа идеалов, за которые выступает оппозиция (реальная демократия, общественный контроль за деятельностью правительства, уничтожение коррупции и т.д.), возможна только на базе пробуждения и развития среди россиян чувства общности, чувства «мы». «Мы» — не подданные, а граждане, это наша любимая страна, мы хотим ей процветания, поэтому мы намерены требовать от власти эффективности, а если она не в состоянии ее обеспечить — сменить ее. Это простое рассуждение — суть любой республики (res publica, напомним, означает «общее дело»).
В 1989 году в странах Восточной Европы, в Москве в августе 1991-го и на Украине в 2004–2014 годах произошло именно пробуждение этого «мы».
«Мы, народ» больше не готовы терпеть ложь, коррупцию и наглое попрание нашего мнения.
Именно потому, что мы ощущаем себя не отдельными атомами, но частью целого («нас») и действуем как целое, власть вынуждена с нами считаться. Во всех названных случаях возникновение «мы» из совокупности «я» стало началом реального переустройства общества.
Так вот: суть «крымского вопроса» в том, что россияне включают крымчан в это самое понятие «мы», а город русской славы Севастополь — это не клише, а факт массового сознания — вообще является одним из столпов самосознания россиян, на котором чувство «мы» базируется.
Самосознание любой нации представляет собой сложный сплав семейных преданий, личного жизненного опыта ее представителей и пропаганды, действующей через школу, СМИ, церковный амвон и т.д. Можно долго говорить о том, как, когда и почему это самосознание сложилось и насколько оно отражает реальность (и что такое вообще «реальность» применительно к сфере национальных чувств), но для рассматриваемого вопроса важно только то, что оно по факту сложилось.
Точно так же длинные и эмоциональные разговоры о том, что русские и украинцы — «один народ», ветви единой нации, якобы злонамеренно разделенной австро-германской пропагандой в XIX веке, не способны изменить того простого и очевидного факта, что
подавляющее большинство украинцев чувствует себя отдельным от нас народом.
В силу того, что важнейшей компонентой национального самосознания является такая весьма консервативная вещь, как семейные предания, его изменения обычно происходят очень медленно, занимая десятилетия и столетия. Оговоримся, что в истории бывали случаи, когда национальное самосознание менялось в исторически короткие сроки, причем довольно радикально (например, австрийцы после Второй мировой войны перестали считать себя немцами). Для этого, однако, «требуется» национальная катастрофа. Если же не рассматривать эту возможность, то сложившееся национальное самосознание, то есть присущий данной политической нации вариант ответа на вопрос «кто мы?», разумно считать постоянной величиной и воспринимать как данность.
Такой данностью является близкое к консенсусу мнение россиян о том, что Крым — наш. Согласно проведенному в ноябре 2015 года опросу «Левада-центра», лишь 3% россиян считают, что Крым должен входить в состав Украины, 5% — что он должен быть независимым государством, 6% затруднились с ответом и 87% — что он должен быть в составе России. Вопреки кризису и невзирая на естественное угасание с течением времени эйфории после воссоединения Крыма с Россией, число считающих Крым российским растет: 64% — в марте 2014 года, 73% — в августе 2014-го и 87% — в ноябре 2015 года.
Более того, и до воссоединения опросы показывали схожие цифры: в мае 1998 года 77% россиян хотели бы, чтобы Крым был возвращен России, в мае 2002-го таких было 80%, в 2008-м — 85%. Поскольку очевидно, что в 2002 году, а уж тем более в 1998-м содержание телепередач несколько отличалось от 2014–2015 годов, то свалить все на «зомбоящик» не получится. Налицо стабильная и глубокая убежденность, разделяемая подавляющим большинством российского народа.
Итак, россияне считают крымчан частью себя, включают в понятие «мы». Очень важно, что
огромное большинство россиян поддерживают присоединение Крыма отнюдь не из-за абстрактного «империализма».
Согласно опросам, гипотетическое присоединение к России Абхазии (как и Крым, весьма привлекательной территории, во всяком случае в климатическом отношении) поддерживают только 25% россиян, тогда как более 50% предпочитают сохранение статуса этой республики как независимого государства. Что же касается идеи, скажем, в рамках восстановления бывшего СССР присоединить Таджикистан или Киргизию, то она вызовет у подавляющего большинства наших сограждан в лучшем случае недоумение. Крым — принципиально другое дело.
Не менее важно и то, что крымчане тоже включают себя в общее с россиянами понятие «мы». Сомневающимся предложил бы съездить в Крым и убедиться самим.
В марте 2014 года — да, при поддержке России, да, далеко небесспорно с точки зрения международного права — крымчане четко и однозначно сказали, что «мы, народ» хотим быть с Россией. Точно так же, как на Украине, «мы, народ» сказал, что не хочет больше терпеть Януковича.
Многие отказываются признавать легитимность крымского референдума, но тот факт, что подавляющее большинство крымчан хотело вернуться в Россию, всерьез не оспаривает никто — ни США, ни Евросоюз, ни даже Совет национальной безопасности и обороны Украины, в недавно опубликованной стенограмме заседания которого от 28 февраля 2014 года сказано четко: «Большинство населения Крыма занимает пророссийскую, антиукраинскую позицию».
О том же говорят и опросы, проводившиеся в Крыму как российскими, так и зарубежными социологами (например, опрос немецкой GfK Ukraine в январе 2015 года показал уровень поддержки воссоединения Крыма с Россией на уровне 82%).
В период «русской весны» крымчане, а особенно севастопольцы, стояли на блокпостах, ходили на многотысячные митинги, принимали участие в блокировании украинских воинских частей. Одним словом, проявляли гражданскую активность — именно то, что пытается пробудить в россиянах оппозиция.
Политики, причем как свои, так и зарубежные, всегда пытаются использовать в своих интересах проявления народной воли. Это подчас компрометирует любое сколь угодно искреннее массовое народное движение. Глупо отрицать, что у стран Запада были свои интересы, за реализацию которых они боролись, помогая и воздействуя на ход украинского «майдана». Столь же глупо не принимать во внимание очевидных интересов России и ее действий по, скажем так, активному содействию крымскому референдуму. Но нечестно на этом основании отрицать искреннее желание большинства украинцев избавиться от коррумпированного правительства и не менее искреннее желание большинства крымчан вернуться в Россию.
Возможно, нам придется согласиться с теми украинскими публицистами, кто говорит о формировании в результате «майдана» и последующих событий (включая, увы, и то, что на Украине именуется «борьбой с российской агрессией») украинской политической нации.
Наши соседи осознают свое «мы» и границы этого понятия. Аналогично присоединение Крыма, а особенно почти всеобщая поддержка этого присоединения в России — суть важный шаг в деле формирования российской политической нации, в формировании национального государства (естественно, не в этническом, а в культурно-политическом смысле).
Россияне тоже осознают свое «мы». На этой основе должна вырасти готовность жестко спрашивать с власти — с тех, кому «мы» доверили нашу страну. Мне кажется, что в развитии этой готовности, собственно, и состоит задача оппозиции.
Любая честная российская власть, опирающаяся на волю народа, не имеет права отдавать Крым, ибо это разрушит чувство «мы», будет предательством наших. Отдать Крым сможет лишь правительство, пришедшее к власти в результате краха российской государственности, полного развала страны. У многих россиян масса претензий к власти, но совершенно очевидно, что абсолютно подавляющее большинство «нас» категорически не готово платить такую цену за ее замену или улучшение.
Если оппозиция не планирует совершение революции, то есть полной смены существующей властной элиты, то потребуется диалог хотя бы с частью этой элиты.
Для того чтобы был какой-то шанс на такой диалог, обе стороны должны дать друг другу сигналы о «минимальной приемлемости». Со стороны оппозиции таким сигналом, маркером приемлемости как раз и может стать «Крымнаш». Суть этого сигнала состоит в понимании того, что отказ от Крыма был бы свидетельством национального разгрома и унижения, аналогичного сдаче Косово сербами. Сигнал означает также, что мы не собираемся сдаваться и сдавать своих. На такой базе возможно договариваться, избегая революций.
Безотносительно к крымскому вопросу наличие реальной парламентской оппозиции — очевидное благо для страны. Поэтому я хочу, чтобы оппозиция прошла в Госдуму, и именно поэтому я против ее самомаргинализации. Особенно я желаю ей успешно выступить на выборах в регионах России, жители которых весной 2014 года доказали свою готовность самостоятельно решать свою судьбу — в Крыму и Севастополе.