Стратегическая цель «сирийского гамбита», очевидно, была несколько масштабнее — возродить «биполярный формат» российско-американского взаимодействия и соперничества за влияние на Ближнем Востоке и в мире в целом, существовавший в период «холодной войны».
Как видится из Москвы, такой формат отношений с Вашингтоном — ключевой элемент статуса глобальной державы и одновременно инструмент обеспечения предсказуемости, взаимного самоограничения, а значит, региональной и глобальной стабильности, способ транзита от однополярного мира к новому мировому порядку. Новая биполярность и взаимное сдерживание без идеологической конфронтации «холодной войны». При этом сдерживание, больше работающее в отношении США, ведь
у России нет гегемонистских позывов к односторонним военным действиям по всему миру.
Путин говорил о такой модели в своей мюнхенской речи в 2007 году, акцентируя риски однополярного мира и непредсказуемых односторонних силовых действий США и одновременно приглашая к взаимодействию и сотрудничеству там, где интересы совпадают.
О том, что российско-американское взаимодействие по Сирии может и должно стать моделью совместной работы по урегулированию региональных конфликтов и борьбы с международным терроризмом, он говорил в своем выступлении на Генассамблее ООН в Нью-Йорке в сентябре прошлого года. Затем, менее чем через месяц, — на Валдайском клубе. И вот теперь в своем телеобращении по поводу соглашения о прекращении огня.
Очевидно, что Кремль хотел бы сделать из Сирии некий шаблон не только для двусторонних отношений с США, но и для выработки новых правил игры в более широком смысле и в других регионах, например в отношении Украины.
Насколько это реалистично, сказать сложно. Многое будет зависеть от дальнейшего взаимодействия по достижению политического урегулирования в Сирии и борьбы с запрещенным в России ИГ (организация запрещена в России). И тут уже от Москвы потребуется не только решимость с большим риском для себя создавать «факты на земле» с помощью военной силы, которая становится чуть ли не самым востребованным инструментом российской внешней политики, но и максимальная гибкость и решимость не стать объектом манипуляций со стороны клиентов.
В Сирии важно выиграть не только войну, но и мир, не повторив печального опыта СССР в Афганистане и США в Ираке.
Межсирийские переговоры возобновились в Женеве с прежним составом участников. Сирийская оппозиция окончательно свое участие пока не подтвердила, выдвинув ряд предварительных условий, но, скорее всего, ее делегация прибудет в Женеву 14 марта.
Необходимость устойчивости урегулирования требует постепенного транзита власти от клана Асада к более представительному многоконфессиональному руководству страны.
Прежней Сирии с диктатурой одной семьи и одного меньшинства больше не будет.
Споры вызывают сроки этого перехода — в начале политического транзита, как настаивает сирийская оппозиция и саудиты, или в самом конце после новых выборов, как полагают США и ЕС. А также глубина этого перехода — будет ли это полностью новая власть, как предусмотрено в женевском заявлении 2013 года, или вариант модернизации нынешнего режима в виде «правительства национального единства», как можно предположить из венского заявления 2015 года и резолюции СБ ООН 2254.
Москва не может позволить Дамаску диктовать условия урегулирования, подрывая значимость взаимодействия России с США и другими участниками. Москва в лице постпреда в ООН Виталия Чуркина уже дала понять Асаду, чтобы он оставил наполеоновские планы «войны до победного конца» и принял тот вариант, который Россия посчитает справедливым и позволяющим «сохранить достоинство».
Последовавшее одностороннее решение Дамаска объявить парламентские выборы уже 13 апреля, в то время как утвержденные резолюцией Совбеза ООН 2254 рамки урегулирования предполагают сначала разработку новой конституции Сирии и только потом проведение выборов в новые органы власти через 18 месяцев, нельзя расценить иначе как провокацию.
Требование устойчивости будущего урегулирования означает, что стороны конфликта не добьются всех своих целей и ограничат амбиции.
Асад не сможет полностью уничтожить сирийскую оппозицию и вынужден будет поделиться с ней властью как минимум на местном уровне.
У режима сегодня просто нет достаточных людских ресурсов для полного контроля над территориями, населенными преимущественно суннитами. Отсюда и варварская тактика выдавливания нелояльного населения с помощью неизбирательных авиаударов по гражданским объектам. Перемирие должно остановить этот кошмар, и районы, находящиеся под контролем оппозиции, должны таковыми остаться, например Алеппо и провинция Идлиб. Иначе война продолжится.
Оппозиция не добьется силового демонтажа режима и должна будет согласиться с иммунитетом Асада и его ближайшего окружения от уголовного преследования как условием транзита власти.
Режим не сможет сохранить в неизменном виде систему управления спецслужбами, армией и ополчением. У оппозиции должны появиться инструменты влияния и контроля над силовым блоком. Это пока не совпадает с тем, как Москва видит трансформацию сирийского режима — реформу силовых ведомств она хотела бы максимально отложить под предлогом «сохранения сирийской государственности», но от решения этого вопроса никуда не уйти, он ключевой. И женевское заявление 2013 года не оставляет сомнений, как и когда он должен быть решен.
Иран не потеряет контроль над сирийскими территориями, обеспечивающими коммуникации и снабжение ливанской «Хезболлы», но не получит доминирования во всей Сирии и не сможет использовать ее для проекции и расширения «шиитского мира» на Ближнем Востоке. Это потребует от Москвы ювелирной дипломатии между Ираном и Саудовской Аравией, с которой России необходимо сохранить невраждебные отношения, чтобы увернуться от внутриисламского конфликта. Как это будет сделано, пока непонятно, но визит короля Саудовской Аравии в Москву в марте еще стоит в повестке дня.
Курды добьются автономии, но не смогут получить контролируемую ими единую территорию вдоль турецкой границы по примеру Иракского Курдистана. Попытка создания такого образования чревата войной с Турцией. Москва еще со времен Екатерины Великой разыгрывала курдскую карту для давления на Турцию, и сегодняшняя игра с курдами, правда, в ситуативном тандеме с США, для которых они союзник в борьбе с ИГИЛ, преследует такие же цели, хотя конечный замысел неясен.
Но игра должна вовремя закончиться — рано или поздно с Турцией надо восстанавливать отношения.
Если цель поддержки курдов состоит в том, чтобы спровоцировать Анкару на военное вторжение на севере Сирии, нанести турецкой армии ощутимые потери силами российских ВКС и тем самым продемонстрировать беспомощность НАТО, которое не станет вмешиваться в конфликт с Россией не на турецкой территории и инициированный самой Турцией, то это очень опасная игра с непредсказуемым исходом.
Турция может не обращаться за помощью в НАТО — в конфликте с Россией ей достаточно перекрыть проливы для российских судов и парализовать снабжение российской группировки в Сирии. Нужно также понимать, что вместо прямого вторжения Турция сможет применить российскую тактику в Донбассе, вербуя из числа сирийских беженцев и вооружая отряды «добровольцев» для продолжения партизанской войны на севере Сирии.
Накал антитурецкой кампании на российском ТВ таков, что можно подумать, что целью Москвы является смена режима в Анкаре. Зачем нам дестабилизация Турции и что мы от этого выиграем, никто не объяснил.
Месть — сильное чувство, но это не может быть целью политики.
Критерию устойчивости отвечает вариант урегулирования, предусматривающий значительную децентрализацию Сирии по боснийской модели. И российская сторона, судя по всему, его и продвигает.
Под контролем Асада и алавитов останется большая часть так называемой полезной Сирии, включая провинцию Латакия, границу с Ливаном, Дамаск, Хомс. Оппозиция, вероятно, сохранит контроль над провинцией Идлиб, частью Алеппо и восточными пригородами Дамаска. Попытка штурма или осады Алеппо для взятия города силами режима сорвет перемирие и сделает урегулирование невозможным. Курды сохранят свои анклавы вокруг Кобане и Африна. Вооруженные отряды оппозиции должны будут трансформироваться в местные силы безопасности и обеспечить правопорядок.
Говорить об их интеграции с силами безопасности Асада, видимо, нереально. Все основные религиозные и этнические группы должны получить право вето в будущей центральной власти, полномочия которой, включая президента, должны быть существенно ограничены.
Это боснийская модель или, что актуальнее, схема минских договоренностей по конфликту в Донбассе.
Москве должна быть выгодна децентрализация Сирии и обособление алавитского анклава вдоль побережья — в случае крайней необходимости его будет легче контролировать и защищать.
Что будет с территорией Восточной Сирии, контролируемой сегодня ИГИЛ, и на которую не распространяется перемирие, сказать сложно. Будет ли наземная операция на Ракку со стороны режима при поддержке России и Ирана, пока непонятно. Имеющихся сил сегодня у российско-иранской коалиции недостаточно — это операция совсем другого масштаба. Армия Асада пока с трудом удерживает уже имеющиеся территории, время от времени теряя контроль над тем или иным населенным пунктом. Иран и «Хезболла» понесли большие потери, а восстановление правительственного контроля над Раккой достаточно далеко от их интересов.
Впрочем, в последние дни наблюдается существенное наращивание российских военных поставок в Сирию, что может свидетельствовать о подготовке наступления на ИГИЛ. Асад, собственно, его уже объявил, но он делал это уже не раз с неизменным отсутствием результата. Нынешнее заявление и локальные наступательные действия в направлении Пальмиры рассчитаны на то, чтобы при российской поддержке получить со стороны США и «американской коалиции» признание Асада как союзника в борьбе с ИГИЛ, что маловероятно.
Возможно, в ближайшее время мы даже станем свидетелями «гонки на опережение»: кто быстрее добьется победы над ИГИЛ — российско-иранская коалиция или американская?
Турция и Саудовская Аравия ведут подготовку к вторжению в восточную Сирию для наступления на Ракку, но только если это будет операция под руководством Вашингтона, который, видимо, должен договориться с Москвой о невмешательстве (так называемый план Б, о котором говорил госсекретарь Керри). Понятно, что такое вторжение изменит военную ситуацию в Сирии, усилит оппозицию и ухудшит позиции режима, что объясняет резко негативную реакцию Дамаска и Москвы на намеки о подобных планах. Скорее всего, «поход на Ракку» — это тема конца 2016-го — начала 2017 года. Американцам сначала надо выбить ИГИЛ из иракского Мосула.
Так или иначе, открытым остается вопрос, как и во что конвертировать складывающуюся в Сирии «новую биполярность» с США. Как это должно быть зафиксировано, чтобы модель работала в других ситуациях с другим набором игроков и исходных позиций? Или же «универсальности» не получится и каждый раз нужно будет все выстраивать заново? У Москвы пока нет ответа. Проблема в том, что Вашингтон об этом и в таких категориях еще пока даже не задумывался.